Подробный отчет о жизни тувинских староверов публикует “Московский комсомолец”

Рискуя жизнью, спецкор “МК” проник в этот заповедный мир…

— Свою лодку вам никто не даст, — развели руками в тувинском селе Сарыг-Сеп, последнем оплоте цивилизации. — Можете, конечно, через тайгу в объезд к ним на “уазике” попробовать. Если повезет, то это всего семь часов по бездорожью. Но вообще-то там даже многотонные “Уралы” на неделю застревают…

На сотни верст вокруг — девственная земля. И еще месяц назад восьмиметровые языки льдин стояли на Енисее дыбом, скрестившись как шпаги. А сейчас, когда от июньского тепла поперли вверх подземные “коренные” воды — вспучило Енисей, словно живот у бабы на сносях, — ни проехать, ни пройти, течение стремительно-страшное.

Храбрый паромщик Гоша все же согласился переправить спецкора “МК” через ревущий Каа-Хем. И всего за сто рублей. “Но сначала расписку мне напишите, что претензий не будете иметь, если мы потонем в этой яме!”

И я написала…

Политика кислых щей

На том берегу нас уже ждал товарищ Гусев. Глава местной администрации. В камуфляже и с аккуратно подстриженной бородкой, со своим личным водителем, старовером Лукой на “пазике”.

— Вообще-то я и сам старовер, — весело признался Гусев. — Но занимаюсь по мере сил светской работой. Грешу, так сказать, на благо общества. Хотя, когда помру, меня и отпевать никто из-за этого не станет. Кроме меня, никто в политику из братии лезть не соглашается. У нас в Сизиме даже выборы проходят безальтернативные, я — единственный кандидат. Видно, боятся другие люди сгореть в огненной геенне…

— А вы не боитесь? — спрашиваю я.

— Это мой крест, — серьезно поясняет Гусев. — Надо же кому-то общаться с безбожным миром. Только, смотри, подарки мне не дари, иначе мне и твои грехи отмаливать придется, у нас с этим строго.

За каждое прегрешение здесь накладывают наказание — епитимью. Надо перебирать бусинки на своеобразных четках и за каждую отбивать земной поклон, сколько прикажет наставник. “В советские годы детишки обычно грешить начинали, когда их в Шушенское в Музей Ленина на экскурсию первый раз везли. Та поездка считалась большим проступком, — рассуждает Гусев. — Помню, на меня с другом тоже наложили такую кару. “Каждый исполненный поклон — это ступенька лестницы в рай, — строго объяснили нам взрослые. — Вот не исполните всего десять поклонов, и вам до ворот рая целого лестничного пролета не хватит, когда помрете”.

Сурово, но верно. Знаменитая алтайская затворница Агафья Лыкова приезжала в гости, но долго в такой спартанской обстановке не выдержала. В Сизим ее перебрасывали на вертолете МЧС. А всего через неделю старушка сбежала, сплавилась вниз по реке с экстремалами-туристами, невесть как заплутавшими в этих водах. “Слишком у вас суровые нравы, мне не по душе!” — крикнула отшельница, даже рукой не помахав на прощание местным жителям.

Мужики в Сизиме с незапамятных времен носят окладистые бороды. Женщины — чепчики-шашмуры на волосах, поверх которых повязывают темный платок. Юбки ниже колена, взгляд в пол — “жена да убоится мужа своего”. У старожилов это главный жизненный принцип, никакого феминизма и равноправия.

“Бесплатная помощь отучает людей работать, и в конце концов их губит лень!” — считают здесь. Поэтому сизимцы наотрез отказываются получать от государства любые пособия и пенсии. У многих староверов нет свидетельств о рождении детей и других документов. Впрочем, и милиции, которая могла бы заниматься их выдачей, здесь тоже нет. Как нет ни преступников, ни богатых, ни нищих в нашем привычном понимании. Все в Сизиме равны в своей благородной и независтливой бедности. Некоторые считают, что именно она, эта бедность, вкупе с истинной верой — и называется счастьем…

Я захожу в одну из изб, представляясь историком-краеведом, — с журналистом разговаривать никто не станет. Крашеные лавки да покрытые одеялами высокие железные кровати, на тоненькой ниточке под потолком висит голая лампочка. На вымытых полах — разноцветные вязаные половички. Старая девушка Анфиса молча отмывает входную дверь, готовит дом к субботней церковной службе. Прошу Анфису показать мне их красный угол. Она провожает меня к полкам с выцветшими старинными иконами и молитвенными книгами на старославянском языке. “Мы молимся двумя перстами, а вы, мирские, — тремя, будто щи посолить хотите”, — поясняет моя спутница. Ее мать, баба Анна, стоит тут же и молча наблюдает за нашим “крестным ходом”.

Анфиса — двенадцатый ребенок в семье, последыш. Девушка осталась вместе с матерью, ухаживает за ней, замуж так и не вышла. Никто из тех, кто родился в Сизиме, никогда не уезжал насовсем в обычный мир. “Страшно там”, — поясняет Анфиса.

Церквей в общине нет. Службы проходят в обычных избах. “Когда-то у нас неподалеку шабашники тайгу рубили, поэтому окна во время службы мы закладывали одеялами, боялись доносов, — вспоминает товарищ Гусев. — В те времена в Сизим даже вертолет прилетал. Но скоро все подходящие для рубки деревья закончились, и шабашники уехали, а мы, староверы, остались одни”.

Здорово наквасились

В тувинской тайге русские люди осели в 1914-м. В Сизим тогда прибыли четыре рода. В поисках лучшей доли эти семьи бежали от царя-батюшки и официального православия. Переправились они через Енисей зимой, на санях, и затаились в непролазных чащобах на долгие-долгие годы.

Какая в тайге земля — известно: ни пастбищ, ни заливных лугов, сплошные деревья и скалы. За 90 лет потомки тех коров, что прибыли в Сизим, сильно измельчали и сейчас напоминают скорее коз — малорослым буренкам легче карабкаться по горам в поисках свежей травинки.

— Экая свинья-самоубийца, прямо под колеса прет, — ругается глава общины товарищ Гусев. — Это бухгалтерши хрюшка. Надо ей сказать, чтобы она животных так не распускала.

Оказалось, что Гусев знает в своей деревне в лицо каждую свинью и каждую собаку. “Просто мало нас здесь — и людей, и скотины, поневоле всех наизусть выучишь!”

Жену главы села зовут Фекла. Она менее говорлива, чем супруг, — то и дело подносит палец к губам и делает страшные глаза мужу, когда думает, что я этого не вижу. На мои вопросы женщина отвечает крайне неохотно. Но на столе дымится потрясающий пирог с запеченным прямо целиком хариусом, а окрошка ярко-оранжевая от желтков “натуральных” яиц. Еду мне подали в праздничной стеклянной посуде — хотя прежде чужаков кормили только в глиняных плошках, которые потом не мыли, а сразу выкидывали…

— Погодите, я квасу принесу, на таежных ягодах настоянный, — говорит Фекла и надолго исчезает. Следом за матерью увиваются десятилетняя дочка Настя и четырехлетний Максим.

— Раньше в каждой семье было по 12 ребятишек. Но это когда еще Сизим не электрифицировали, — продолжает Гусев. — Потом сюда провели свет, и сразу нашлись у народа другие занятия, кроме как малышей делать. А вот Ужеп в темноте сидит, так что там с демографией полный порядок. В прошлом сентябре трех учительниц начальных классов туда работать отправили — уже все три в декрете.

Мужчины в Сизиме в начале сентября уходят в тайгу охотиться на пушного зверя. Возвращаются они под Новый год. А через девять месяцев, аккурат в конце августа, в каждом доме голосят новые младенцы. “Рожают наши бабы в бане, по-быстрому, за пару часов, чтобы не пугать старших детишек”, — рассказывает Александра, единственный фельдшер-ветеринар-акушер на всю округу. Она принимает роды и у людей, и у коров — больше некому. По первому образованию Саша, между прочим, портниха. Но поговорить с девушкой я не успеваю, на улице фырчит мотор — приехали больные из Ужепа. Годовалого ребенка с температурой, посадив на бак с горючим, привезли на мотоцикле отец и мать.

— Как же вы не побоялись ехать с таким крохотным малышом по скалам? — ужасаюсь я.

— Сплавляться с ним через пороги Енисея было бы куда тяжелее, — разводит папаша руками. А его молодая жена Таня прячет лицо в платок, как мусульманка. — Нельзя женщине себя показывать, грешно это, — оправдывает ее муж.

На улице меня догоняет 40-летняя соседка фельдшерицы Феодосия и, застенчиво потупившись, просит ответить на главный вопрос ее жизни: “А правда, что ваш Арбат действительно существует? И люди прям как идут с работы домой, так все туда — мужчины и женщины, все вместе. И гуляют, гуляют…”

Из Аляски с приветом

Оказывается, на Аляске тоже есть общины русских староверов. Но они там давно уже стали цивилизованными, исповедуют американский образ жизни, а коров видели только на рекламе пакетиков с молоком. И еще на Аляске есть снег, но нет валенок — то есть в супермаркетах эта обувка не продается. Поэтому тамошние староверы и мечтают о русских валенках. На этой почве американцы пару лет назад и сошлись с тывинскими староверами. Списались с главой администрации по Интернету, договорились наладить в США поставки дефицитной обуви.

И вскоре в Тыву прибыла стопроцентная американка Зина. В далекую Россию община староверов ее отправила не за валенками, а с целью перевоспитания.

— Родители Зинаиды были настоящими верующими, но дочка оказалась очень непослушной девицей, — рассказывает Гусев. — После школы, лет в шестнадцать, эта мисс купила себе старенький автомобиль и удрала из дома, сообщив маме с папой, что те живут неправильно.

Староверам понадобилось несколько лет, чтобы найти беглянку. Когда же ее все-таки обнаружили, у Зины на руках была крошечная незаконнорожденная дочка и никаких средств к существованию.

— Договорились, что Зину с ее приплодом привезут к нам в тайгу и поселят в заброшенный скит, чтобы она там добывала себе пропитание, — вспоминает Гусев. — Для нее, конечно, это дикость — она ведь ни дров нарубить не могла, ни корову подоить. А как Зинка пельмени ела? Руками, представляете, с размаху в рот закидывала…

Об одинокой грешнице-американке прознали все окрестные парни. И один из них, Петя Петенев, зачастивший в таежный скит, составил-таки девушке личное счастье.

Через девять месяцев в семье Петеневых было уже две дочери…

Впрочем, местные жители не уверены, что этот интернациональный брак стал таким уж счастливым. “Зина все мужа пыталась под себя подмять, объяснить ему, кто в доме настоящий хозяин, вернее, хозяйка, — рассказывают сизимские женщины. — Так они и качали права, не понимая друг друга. Он — на русском языке. Она — на английском”.

Так и не привыкнув к жизни в варварской России, блудная Зина увезла недавно мужа и детей обратно в США.

— Да, с невестами и женихами у нас здесь проблемы, — рассуждает Андрей Салчак, глава Каа-Хемского кожууна (района). — За последние девять десятков лет семьи староверов все между собой породнились. Но по закону общины им нельзя жениться, если есть кровное родство хотя бы в седьмом колене.

Раньше с проблемой кровосмешения справлялись при помощи молодых специалистов — учителей и врачей, что приезжали сюда по распределению со всех уголков СССР. Но теперь каждый новый человек, поселившийся в тайге по доброй воле, — наперечет. Так что с недавних пор местные парни ездят за невестами за тридевять земель, в более многочисленные староверческие общины Красноярского края и Иркутской области. Распускают старухи косу приезжим девицам, а те, став круглыми коленями на расстеленные на полу полотенца, рыдают в голос…

Это и есть свадьба.

— Последнее время нашим женщинам не возбраняется забеременеть, например, даже не выходя замуж, — рассказывали мне сельчане. — Нет, бабу за блуд поругают, конечно, епитимью наложат, но потом простят, дети-то нужны.

Лучшие друзья террористов

Дом культуры в селе Эржей, что еще дальше от цивилизации, был построен годах в тридцатых прошлого века. Здесь все так и осталось, как “еще до войны”, хоть сериал снимай.

Хотя на стене Дома культуры висит полка из неструганой доски, на ней стоит телевизор — главная достопримечательность здешней деревни. И тут же, напротив телека, плакат, присланный, видно, по разнарядке из района: “Терроризм — вот главная угроза нашего общества!”.

Но жителей Эржея страшные пособники Усамы бен Ладена волнуют гораздо меньше, чем скотокрады, которые устраивают тайные набеги сюда за деревенскими буренками.

Дело в том, что домашние животные гуляют по тайге совершенно свободно. И хозяева гадают: то ли просто их скотина где-то праздно шатается, то ли ее уже похитили и увели через скалы.

Аннушке Черепановой не больше тридцати лет, но выглядит она на все пятьдесят — блеклая, состарившаяся раньше времени женщина. На руках пятеро детей, самому младшему еще не исполнилось и трех. Все они просят у мамы покушать. А молока нет: двух рогатых кормилиц бедной семьи украли несколько дней назад.

— Возьми помощь от администрации, купи себе корову, богом тебя прошу, — говорит ей добрый товарищ Гусев, протягивая деньги.

— Я не могу. Нельзя брать чужие деньги задаром, а отдавать мне вам нечем, — шепчет Аннушка, едва сдерживая слезы.

Как только мы выходим за дверь, глава села в сердцах бросает: — И ведь умирать баба от голода будет, а все равно откажется от помощи. Хотя, конечно, всем миром мы погибнуть детям не дадим. А отрабатывать она будет просто — когда помрет кто-нибудь, она молиться станет, за чужие грехи поклоны сорок дней подряд бить. Стоит эта работа как раз корову.

Рано утром в Эржее начался людской сход. Все судачат, как бороться с террористами-скотокрадами, чтобы их окончательно замочить.

— Вот поймаем этих гадов и спустим по порогам Енисея, ежели не виноваты, то как-нибудь сами выплывут, — кипятится огромный рыжебородый Павел. — Или еще лучше: привяжем подлецов к муравьиной куче на целый день, чтобы мураши до косточек злодеев обглодали.

Дальнейшая повестка дня тонет в одобрительных возгласах сельчан... Обсуждается и еще один важный вопрос: нужно ли эржейцам взрывать скалу, что стоит на пути из их села к большой земле? Если не будет этой скалы, то можно проложить в горах прямую дорогу в город, минуя тайгу и Енисей.

— Да тогда к нам эти скотокрады каждый день пачками шастать станут. Не нужен нам город, нам и одним жить хорошо, — уверено большинство деревенских мудрецов.

— Нет, нельзя все время жить отшельниками. Рано или поздно, но придется пустить к себе цивилизацию, и так уж целый век тут кукуем, — рассуждают более прагматичные сельчане. — Сейчас к нам перекупщики по Енисею приезжают и забирают наши овощи на продажу за копейки, а тогда мы сами сможем их на рынки возить и хорошо будем зарабатывать.

— А зачем нам деньги и богатство? От них, кстати, и все зло в мире! — спор заходит в тупик, и вопрос о взрыве скалы так опять и остается открытым. На ближайшие сто лет.

Вера большая и вера маленькая

Она уже почти пенсионерка, Вера Михайловна Юркова, директор сизимской школы. Высокая, грузная, с повязанным платком на голове. В глазах ее светится огонь истинной веры. И кажется, что такая — неистовая, упрямая, бескомпромиссная женщина, как она, могла родиться только в этих суровых условиях.

— Что вы, я сама из-под Курска, по распределению учительницей математики приехала работать в 72-м году, — улыбается Вера Михайловна. — Меня как лучшую студентку прислали. В первый момент я чуть в обморок не упала. Потом постепенно привыкла. Думала, что отработаю три года, как положено, и вернусь обратно. Но вышла замуж за старовера, родились у нас дети. Приезжала в Курск на каникулы, родные плакали: “Когда тебе твоя романтика надоест?!” Ну как им объяснить, что люди здесь были такие чистые, такие наивные, все как на ладони перед тобой лежали…

Когда умерла мама, Вера Михайловна впервые по-настоящему прикоснулась к старой вере. И поняла, что ей от этого становится легче, боль проходит. Сейчас вся ее комната полна церковных книг — единственных верных друзей. Но детей в школе она по-прежнему учит рациональной и логической математике. Как это только может совмещаться в одном человеке?

— После шестого класса почти никто к нам учиться не ходит. Родители говорят, что незачем это, учение идет во вред, — огорчается старая учительница. Таежные затворники всегда боялись пустить в свой хрупкий и маленький мир людское зло, зависть, пороки. Но те не спрашивают их разрешения и приходят постепенно сами. Вот уже и в джинсах молодые стали ходить, а местные девчонки, едва за молящимися старушками закрывается дверь, достают из карманов дешевые сигареты. Недавно в Сизиме открылся первый коммерческий магазин, а те, кто побогаче, зимой съездили до Кызыла за цветными телевизорами и холодильниками.

Вероятно, пройдет еще несколько десятков лет, и от старых обычаев останется только память да бесценные Библии в выцветших обложках…

Истинная вера отодвигается отсюда все дальше, в тайгу, в скиты, к монахам.

— Из мира уходят сейчас обычные девушки, причем иногда совсем юные, — рассказывает Ирина, одна из жителей тех таежных мест. — Их родные говорят, что они принимают постриг добровольно. Но сами Христовы невесты ни с кем не общаются. Когда была последняя перепись населения, то моего мужа попросили поговорить с ними, а записать потом хоть что-то по памяти — расспрашивали имена и даты рождения, — но ведь эти люди давно вычеркнуты из списков живых. У них остались только молитвы — которыми, как они убеждены, можно спасти человечество, погрязшее во грехе и мелочах.

Я улетела в Тыву почти сразу после энергетического кризиса 25 мая, когда Москва погрузилась в тьму и хаос. Нам казалось, что настал конец света. Когда же я рассказывала об этом кошмаре староверам, они даже не смогли понять, о чем, собственно, идет речь.

У этих детей природы совсем другие страхи. И, как мне показалось, они счастливее нас. Потому что никогда не замарачиваются по поводу счастья. Просто точно знают, что это такое. А мы, цивилизованные и продвинутые, понимаем это лишь перед смертью. Да и то не все.

Из Москвы сюда, в общину, вот уже много лет приезжают обреченные. Не лечиться — умирать. Для них это дорога в один конец. А тайга — зал ожидания.

Весь их багаж — только то, с чем когда-то человек и пришел в этот мир. Гостю выдают простую домотканую рубаху. Его кормят медом и хлебом. И провожают в последний путь, в его конечный пункт назначения.