За стенами Пор-Бажына (Тува) были скрыты тайны древнего военного ордена?

Идея реконструкции замка Пор-Бажын на озере Тере-Холь, к воплощению которой приступил Сергей Шойгу, вызвала большой интерес к древней истории тувинского народа и к его связям с самыми древними «кочевыми» народами Центральной Азии.

Чем был Пор-Бажын – замком, дворцом правителя, мандалой, храмом или чем-то еще? Споры об этом обострились с новой силой. При этом высказываются самые фантастические идеи, вплоть до входа в потусторонний мир.

Символика, проявляющаяся на развалинах древнего сооружения, иногда даже увязывается с китайской системой фэн-шуй, ныне очень модной и на Западе, и на Востоке.

Профессор, доктор исторических наук Николай Абаев выдвигает свою версию. По его мнению, Пор-Бажын – это не что иное, как культовое место, связанное с древнейшим воинским культом Небесного Огнедышащего Змея – Дракона, которому древние урянхайцы и уйгуры поклонялись как Богу войны. Это божество известно в фольклоре других народов, как Змей Горыныч, Тугарин Змей, Тугорхан, Ажи Дахака.

По мнению ученого, стены Пор-Бажына, находящегося на острове в центре озера, выполняли не столько военно-фортификационную роль, сколько служили для того, чтобы скрыть от посторонних глаз тайны древнего военного ордена, построенного по Сечевому принципу.

Мы приводим полностью научную статью Н.В.Абаева "Огненный Змей-Дракон Пор-Бажына и тайные воинские культы древних уйгуров и танну-урянхайцев".

Дискуссии об этноконфессиональной принадлежности уйгуров 8 в., воздвигших «замок Моюн-Чура» Пор-Бажын на озере Тере-Холь, и о его религиозно-мифологической, космологической символике, разгоревшиеся в связи с планами его реконструкции, необходимо, как нам кажется, начинать в первую очередь с более точного определения этнокультурных связей «царского рода» яглакар, к которому принадлежал Моюн-чур (точнее, тув. Байыан-гур).

Для нас особенно интересны связи этого рода с аборигенным танну-урянхайским населением, с его автохтонными верованиями и культами, в особенности – с эзотерическими воинскими культами, поскольку военное дело и боевые искусства играли исключительно важную роль не только в общественно-политической жизни пастушеских народов, но и в их духовной культуре (пожалуй, еще более важную роль, чем системы военно-прикладных искусств у-шу в культуре традиционного Китая).

При этом необходимо также учитывать и особенности этносоциальной организации в «кочевых» цивилизациях Алтай-Байкальского региона, Центральной Азии и Великой Степи, всей центральной части Евразии, которые были отражены в генеалогических мифах, этнонимии, топонимике и вообще в ономастике, сохранившейся в исторической памяти с древнейших времен, в частности с эпохи господства в этих ареалах скифо-ариев.

В свое время Ж. Дюмезиль, рассматривая связь пресловутой «древнеарийской триальной организации» с архаическими религиозно-мифологическими и космологическими представлениями, как известно, пришел к выводу, что в период, предшествующий распаду единого индоевропейского языка на отдельные языковые группы, у праиндоевропейцев, в том числе и у ираноязычных скифов, как мы считаем вслед за В.И. Абаевым.(см.: Абаев В.И., 1989), существовал сложный, четко организованный пантеон. Входящие в него боги делились на три группы, каждая из которых была «небесным отражением» одной из социальных групп – «жрецов», «воинов» и производителей материальных благ» - (скотоводов и земледельцев).

Однако у прототюрков и протомонголов Алтай-Байкальского региона и Центральной Азии, сохранивших к периоду перехода к государственности, как к более развитой форме социальной самоорганизации, еще более ранние, архаичные формы этносоциальной (родо-племенной) организации, «триальная организация» естественным образом накладывалась на дуальную, в которой каждый род или племя делились на фратрии (или кланы), представлявшие собой ответвления либо первоначального «материнского», либо «отцовского» рода (Чагдуров, 1993).

К тому же на самой ранней стадии этногенеза и политогенеза «воины-цари» (т.е. военная аристократия, принадлежавшая к «отцовскому», патрилинейному роду) отобрала власть у жрецов-шаманов, точнее – сначала у «шаманок», а затем и «шаманов» (тув. - хам; алт. - кам), борьба с которыми, впрочем, продолжалась очень долго, вплоть до Новейшего Времени (ср. драматический эпизод «Тайной истории монголов», когда Чингис-Хаан приказал удавить своего «верховного небесного жреца»).

При этом жреческие функции стали выполнять кузнецы, позднее превратившиеся в особую касту (или, точнее, этносоциальную группу, состоящую из отдельных «родов» дархатов - у бурят-монголов и таргатов – у тувинцев), а также, разумеется, и представители правящих «царских» (каганских) родов (Абаев Н.В., 2005:13 – 36). И поскольку основными «производителями материальных благ» были воины-пастухи, от которых, собственно, и произошло понятие «арий» (например, в терминологическом словосочетании «пастушеский народ-воинов», «народ воинов-пастухов»: тув. - арат-чон, бур.–монг. - арад-зон), имеющее множество значений, в том числе «чистый» (тув. - арыг), «белый» - особенном в смысле принадлежности к национальной религии тюрков и монголов «Белая Вера», «Светлый/ Молочно-белый/ Путь» (Ак-Чаяан), называемой также тэнгрианством и «бурханизмом», и которые периодически выдвигали из своей среды претендентов на каганский престол, то пирамида власти, основанная на «триальной организации» тоже периодически «переворачивалась» и к власти приходили военные вожди, выдвинувшиеся на вершину социальной пирамиды в соответствии с принципом меритократии, дополненным личной харизмой, полученной непосредственно от Неба-Отца, представлявшегося как главный и самый универсальный регулятор всех социоприродных и космических процессов (Абаев Н.В., 2006:101-138).

Вместе с тем, катунские роды, ведущие свою генеалогическую линию по «материнской» линии «царского» рода, тоже участвовали в управлении государством либо через различные формы «соправления» каганского и катунского родов (например, в Тюркских и в Уйгурском каганатах), либо, опять же, просто отбирая власть у конкурирующей фратрии с помощью более или менее насильственных методов, а иногда и физически истребляя противоборствующую клановую группировку (подробнее см.: Каржаубай, 2002:8 – 12). Совершенно очевидно, что эти особенности этносоциальной организации тюрко-монгольских народов имеют более архаические истоки, чем «триальная организация» индоевропейцев, которая отнюдь не была «заимствована» автохтонными этносами Алтай-Байкалии и Центральной Азии, но, скорее наоборот, первоначально сложилась у первых скотоводов, оленеводов и коневодов лесостепной, горно-таежной зоны Южной Сибири (т.е. у прототюрков и протомонголов) и была передана скифо-ариям «по эстафете» еще в период ирано-туранского единства, существовавшего в Протоуралии.

Передача этой «эстафеты» могла осуществляться не только через непосредственных выходцев из Южной Сибири и Центральной Азии, каковыми мы считаем индо-скифов, причерноморских скифов, аланов-осетин и другие явно праиндоевропейские этносы и суперэтносы (имеется в виду чисто по языковому признаку), но и через их правящие роды, имеющие угро-финнское и алтайское происхождение (в широком смысле, включая и тюрко-монголов), а также через их военную аристократию и «рядовых» членов касты воинов. Об этом свидетельствует, например, сравнительный анализ генеалогических мифов скифо-ариев и тюрко-монголов.

Так, в записанной Геродотом легенде о происхождении царской власти в Скифии говорится о том, что у первого жителя Скифии Таргитая родились три сына: Липоксай, Арпоксай и младший Колоксай. При них упали с неба на скифскую землю золотые предметы: плуг, ярмо, секира и чаша. Старший из братьев, первым увидев эти предметы, подошел ближе, желая взять, но при его приближении золото воспламенилось. По его удалению подошел второй, но с золотом повторилось то же самое. Таким образом, золото, воспламеняясь, не допускало их к себе, но с приближением третьего брата, самого младшего, горение прекратилось, и он отнес к себе золото. Старшие братья, поняв значение этого чуда, передали младшему все царство. И вот от Липоксая произошли те скифы, которые носят иназвание рода авхатов, от среднего брата Арпоксая – те, которые называют катиарами и траспиями, а от младшего, царя, - царские (скифы), называемые паралатами; общее же название всех их – сколоты, по имени одного царя; скифами назвали их эллины (Нейнхардт, 1982:61-162).

Д.С.Раевский отмечал, что в этой легенде, представляющей собой этиологический миф с космологическим смыслом фигурируют божества среднего и низшего уровня (см.: «Мифология скифов»). Развивая положения Ж.Дюмезиля о «триальной организации», Э.А.Грантовский попытался выяснить, какую именно социальную функцию символизировал каждый из сыновей мифологического первопредка скифов Таргитая. Он, прежде всего, обратил внимание на одно неправомерное исправление, которое уже много лет делали переводчики в этом рассказе Геродота. В дошедших до нас рукописях с текстом Геродота здесь говорится о паралатах не как о «царских скифах», а как о «скифах – царях». У индо-ариев сословие кшатриев имело то же название – «раджанья», то есть раджи, «цари».

Выдающийся осетинский лингвист В.И.Абаев установил, что слово Арпоксай по-скифски означает «владыка глубины» (т.е. «Воды» - стихии Нижнего Мира, связанной также с «землей»), а Колоксай – «владыка Солнца или «солнце – царь». Грантовский же расшифровал имя Липоксай как «владыка горы». «Горой» в индоевропейской и тюрко-монгольской мифологии обычно обозначали среднюю зону мироздания – между небом и землей. Следовательно, три сына Таргитая представляли собой не только 3 варны (касты), но и 3 зоны мироздания, с которыми были связаны три группы богов индоевропейского пантеона (см.: Абаев В.И., 1967).

Хотя Э.А. Грантовский считал, что его работа написана в поддержку теории Ж.Дюмезиля, но сам Дюмезиль вскоре выступил со статьей, опровергающей выводы Грантовского, снова и снова продолжая настаивать, что Колоксай и паралаты, высшая варна Скифии, были «брахманами», а у Грантовского получалось, что во главе общества стояли «кшатрии». Это, помимо других доказательств, подтверждалось у него распределением между тремя братьями космических зон: высшая зона (небо) явно принадлежала «царю-солнцу» Колоксаю, а «бразману» Липоксаю - средняя (гора).

Тем не менее, работа Грантовского обнаружила еще одно противоречие в легенде. Власть здесь получает младший брат – «кшатрий». Логично ожидать, что вся система при этом перевернется целиком и старший брат окажется на последнем месте, однако, он – на месте среднего. Почему же в изначальном состоянии скифского мифа «производитель материальных благ» был вторым в иерархии и что вызвало его передвижку «в конец»? Возникает и другой вопрос: почему Арпоксай, первоначально связанный с «водными глубинами» (т.е. с «водяным Змеем-Драконом) и с Нижним Миром, поскольку змея всегда представляется хтоническим, «подземным» существом, в воинских культах как ираноязычных «ариев», так и «туранцев» (тюрко-монголов) предстает в образе огнедышащего Небесного Змея-Дракона (иранск. - Ажи-Дахака; бур.-монг. - Ажирай-Бухэ; монг. - Авырга-Могээ; тюркск. - Амырга-Чылан )?

Ответ на эти и многие другие вопросы можно найти, если, во первых, предположить, что истоки сугубо военных культов не только «лесных», но и «степных» народов Центральной Азии - «туранцев», восточных «иранцев», в том числе «царских скифов» (т.е. саков, и др.) следует искать в еще более архаических верованиях и культах тайных мужских союзов охотников Сибири и северной, горно-таежной части Центральной Азии. Это, прежде всего, касается Небесного Змея Дракона, связь которого с тайными (эзотерическими) военными культами, которые практиковались на самой ранней стадии этнокультурогенеза пратюрков и протомонголов, когда они еще не перешли к скотоводству (но, возможно, уже занимались оленеводством) и занимались главным образом охотой и собирательством (Абаев Н.В., 2003:). При переходе же таежных охотников и собирателей к скотоводству и коневодству военно-пастушеское сословие и его тайные воинские союзы захватывают власть.

Превращая свои эзотерические воинские культы в общеплеменные (затем и в общегосударственные), а своих военных вождей – в «царей», «каганов», которые, вместе с тем, еще долго сохраняли связи с матрилинейной катунской фратрией и более архаическими культами Нижнего Мира (Матери-Земли, Луны и др.), представители военного сословия, все же делали особый акцент на «Солнечно-Небесном» культе, в большей степени отвечающем задаче государственного строительства и централизации власти. Кроме культа Небесного Змея-Дракона, который фактически выполнял роль бога войны древних «туранцев», к сугубо воинским культам следует также отнести культ воинственного «Всепобеждающего» Солнечного бога Митры, архаические истоки которого связаны с древнейшим «туранским» Бога-Туром (монг. баатор; тув. маадыр – кстати, последний вариант имени этого сугубо воинского божества, означающий в данном случае «богатыря», еще ближе к фонетическому иранскому варианту «Митра», нежели монгольский «баатор //багатур// бога-тур», впрочем, оба варианта восходят к одному и тому же «Небесному Быку», который первоначально почитался как «Лунный Бык», связанный, в свою очередь, с «лунной», т.е. «материнской», фратрией).

Во-вторых, как показали исследования казахского ученого С.Каржаубая, у древних уйгуров правящий царский род йаглакар (бур.-монг. джалаир,тув. чагыт) был связан с тотемическим предком «Солнечный Олень Золотые Рога» (монг. - чаа-бог, бур.-монг. - гуроо, буга; ср.тув. - хулбус, фонетически очень близок к Курбусту – Хормуст – Хормазд – Ахура Мазда), что отразилось в «солнечных» символах на их родовых тамгах, но, вместе с тем, имел и «драконью» тамгу, связанную с катунским родом и его символикой, олицетворявшей собой Землю-Воду, Дракона (Змея), Льва, Женщину, Луну, Нижний Мир вообще (Каржаубай, 2002:8). При этом род йаглакар принял участие не только в создании Уйгурского каганата, но и две его фратрии – каганская «ашина» (Неба) и катунская «аштаки» (от Ажи-Дахака), судя по всему, поучаствовали также в управлении Тюркскими каганатами, а также, вероятно, в создании еще более ранних государственных образований юэчжей, сюнну, кушанов и др.

Для нас здесь важно отметить, что этот «дуальный» Солнечно-Лунный род древних уйгуров был также генеалогически непосредственно связан с восточными, южно-сибирскими (саяно-алтайскими) «царскими скифами», прежде всего с «оленным родом» саков-чиков Тувы, которых также называют «аржанскими скифами», жившими в районе тувинского г.Туран раньше (курган Аржан-2 датируется ок. 9 в.до н.э.), чем западные скифы появились в Причерноморье (7 в. до н.э.). Об еще более архаических этнокультурных связях древних уйгуров с автохтонными «лесными народами» сибирской тайги (предки тувинцев «лесные урянхайцы», древнейшие насельники Тувы чики и азы и др.) свидетельствуют не только религиозно-мифологические и археологические данные, но и историческая лингвистика, а также топонимика, связанная с этнонимией, и ономастика вообще.

Так, примерами отражения этнонимов автохтонного населения в топонимике Тувы могут служить такие топонимы, как Кунгуртуг, Хонгорай-Кунгуртуг, которые явно связаны с этнонимами «хунну», -«сюнну» (ср. хюн-«Солнце» в тюркских и «sun»-«sohn» в германских), «хунгорай», «хоорай», «хунгират» и, самое главное – с метаэтнонимом «хор», как общим наименованием тюрков и монголов Саяно-Алтая и всей Центральной Азии (ср. хори – буряты, хоро-монголы, урянхи, куррыканы, хонгодоры и др.). Если учесть обычные для языков восточной части Евразии переходы «к» - «х» - «с» (часто через бурят – монгольское «h»), то становится очевидной связь топонима – этнонима «хор» с древнейшим «арийским» культом Солнца (ср. «кол» - «хор» - «сол»).

Все это свидетельствует о глубокой древности культа Солнца не только у праиндоевропейцев, в том числе у саков – чиков (ср. «хем-чик» - речные чики, одновременно – название реки Хемчик), живших на территории Тувы и всей Алтай-Байкалии еще в догуннскую эпоху и составивших этническое ядро западно-тувинских племен и хакасов-сагайцев, но и у пратюрков и протомонголов, причем именно у последних этот культ и был заимствован протоиндоевропейцами (а не наоборот, как считают некоторые европоцентристские ученые).

В частности, этнонимы и ойконимы с лексемой «кур» и ее аллофонами являются общей алтайско-индоиранской изоглоссой, восходящей к эпонимам и теонимам Курбусту (монг.Хормуст, иран. Ахура-Мазда), Гермес, Тэнгэр, Герман, Хорс и т.д., где кур в алтайских языках означало «солнце» (небесную сферу). С ним связаны также, культовый возглас саяно-алтайских народов «курай», боевой клич «ура» (хурра). Этнонимы саха-ураанхай, хор (варианты: гур – гуран – куррыкан – урянкат – урянхат), угор, уйгур, булгар, унгар, герман и т.д. Вполне вероятно, что в тувинских этнонимах кол, хертек, кераит, бай-кара, харанут, хорчин, харчин, Гар (тиб. - царский род), иргит, Ярлунг (тиб. - династия), хорпа (тиб. племя), ооржак (огур-чак) содержится тот же корень «кор», означающий солнце.

Кроме того, специфическая восточно-тувинская, тоджинская форма этого этнонима (т.е. кол) очень близка и созвучна древнеарийскому, в частности «скифскому» эпониму Колоксай, а также древнему названии Хакасии – Хоорай. А сам этноним яглакар во второй части («кар» - «хор»), подразумевающей «народ Солнца», в первой части указывает на «Солнечного Оленя» («яг» - «сак» - «чак» - «чик» - «сагай» - «сакаит»), и одновременно – на тувинский топоним Саглы. Кстати, в древнемонгольском и уйгурском языках Тува называлась «Хорлог», а тувинцы – «чаг-тыва» (ср. этноним «чагыт», где конечное, «т» лишь указатель множественного числа), и вообще название «уйгур» можно этимологизировать как «солнечный /оленный народ, вышедший из горно-таежной долины / пещеры», что явно связано с метаэтнонимами «лесные народы» (ойрат) и «лесные урянхайцы» (кстати, именно тувинцев-тоджинцев Рашид-ад-дин называл «лесными урянкатами»).

Абаев Николай Вячеславович, профессор кафедры ТывГУ, доктор исторических наук, действительный член Академии социальных наук РАН, Почетный доктор буддийской философии, депутат ПП ВХ РТ