Австрийский исследователь о тувинской семье

В ней с юмором и любовью о Туве и тувинцах. И о тувинской семье тоже.

Разговор о семье

Очаг почти погас и я с трудом различаю строчки, которые выводит моя рука. В тесной маленькой юрте мы сидим больше четырех часов, мои друзья искурили уже восемь пачек сигарет, а беседа все продолжается. Переводчик смертельно устал и с удовольствием завалился бы спать, но я умоляюще бормочу своему верному Шуре Рехлову [1] : «Завтра нам предстоят только шесть часов дороги. Но если я не закончу сегодня, то мы ничего не успеем. Завтра к вечеру Сандык Сюрюн будет уже высоко в горах, в Ак-Сугской долине».

 Сандык Сюрюн – самый большой умница из всех тувинцев. Этот всегда улыбающийся и сообразительный 20-летний парнишка, поступивший после церковно-приходской школы в партийную школу в Кызыл-Хото, понимает монгольский язык и выучил тибетский у лам. Он настоящий патриот своего края, ненавидит китайцев и досконально знает все кожууны республики. За эту ночь он рассказал мне о своем народе больше, чем мне удалось узнать о тувинцах за прошедшие несколько недель. Он мгновенно сообразил, что меня интересует, и представил мне настолько ясную и четкую картину семейного уклада тувинцев, что строчки в моем дневнике, казалось, складывались сами собой.

«Мать с трудом рожала меня. Я был у нее первым ребенком. Схватки продолжались три дня, и в дом приходило много женщин, чтобы помочь ей. Роженицам у нас принято помогать, поддерживая и приподнимая их под руки. Все очень обрадовались, что я оказался мальчиком. Но родись я девочкой, радость была бы не меньшей. Мои родители одинаково любят нас всех - и сестер, и братьев. Тувинцы вообще очень любят детей». Это прозвучало так, будто он хотел сказать: «Мы более человечны, чем вы». И это было сущей правдой. Никогда, ни единого раза я не видел здесь, чтобы кто-нибудь из взрослых поднял руку на ребенка.

«А бывает у вас, – спросил я его, – чтобы родители до смерти избили ребенка или бросили его?». Мне пришлось повторять вопрос дважды, потому что на этот раз он не сразу сообразил, о чем это я. Когда смысл вопроса был понят, по всей юрте прокатился ропот возмущения, а он почти прокричал: «Мы же не китайцы!». Мне стоило немалых усилий успокоить этих людей.

«Ну, хорошо. Значит, в отношении к мальчикам и девочкам различия нет?»

«Да нет, наоборот! Например, пуповину, связывавшую меня с матерью, перерезали ножом, а у девочек это делают ножницами, им же потом придется по жизни много шить». Это «же» объясняет символический смысл действа. Словами «не должен же я в жизни испытывать недостатка в жирной и вкусной пище» Сандык объясняет, почему сразу после рождения, обмыв его в чуть теплой подсоленной воде, обсушив над костром, укутав в теплую шкуру и уложив в колыбельку, ему, как и всем другим новорожденным, в качестве соски сунули в рот  кусочек бараньего жира.

Ему было восемь лет, когда умерла мать. Он был к ней очень привязан, память хранит массу связанных с матерью деталей, он отлично помнит, как она кормила его грудью. «Неужели ты можешь это помнить?». У Сандыка и в самом деле уникальная память, но ничего необычного в его словах нет. Ведь мать кормила его грудью до четырех лет. У тувинцев это вполне нормальное явление. Женщина прекращает кормить своего малыша грудью только в том случае, если захочет опять забеременеть. Тувинцы убеждены, что пока ребенка не отняли от груди, новая беременность не наступит. Другого способа регулирования рождаемости они не знают. Правда, русские уверяли меня, что женщины в Туве давным-давно знакомы с абортами, однако, все тувинцы, которых я спрашивал об этом, категорически отрицали такое предположение, а я склонен верить тувинцам.

Сандык Сюрюн пока холост, но он совершенно точно знает, как, когда и на ком он женится. Как раз на днях вышла замуж его сестра. Ей сейчас шестнадцать, а ребенку уже годик.

«Значит, она уже была замужем? У вас женятся так рано?»

«Конечно, например, дочь брата моего отца вышла замуж в пятнадцать лет». Наши слушатели приводят свои примеры. В шестнадцать лет девушка вполне созрела для брака, некоторые рожают уже в четырнадцать, оставаясь при этом незамужними.

Степень свободы, которую предоставляют здесь молодым юношам и девушкам, поистине потрясает. Раньше, как рассказывает один пожилой тувинец, среди богачей бал распространен такой обычай. Они выделяли в распоряжение своих незамужних дочерей отдельную юрту, в которой те могли совершенно свободно и бесконтрольно встречаться с кем угодно. Этот обычай сейчас отмирает. Во всяком случае, мне лично не приходилось это наблюдать, я пишу по рассказам своих собеседников. Рождение внебрачного ребенка здесь до сих пор не считается чем-то зазорным для девушки. Более того, это даже повышает сумму калыма, которую жених должен заплатить за свою избранницу, поскольку наличие ребенка рассматривается как доказательство ее способности к деторождению. Если девушка выходит замуж за человека, который не является отцом ее ребенка, (допустим, что она знает настоящего отца, что при тувинских свободных нравах довольно сложно установить), малыша в таком случае передают на воспитание родителям невесты – бабушке и дедушке.

 Шура Рехлов, комсомолец, с восторгом воспринимающий все новое и прогрессивное. Но с тех пор, как по новому декрету министра юстиции Тувы, он вынужден платить алименты на троих детей, Шура все чаще склоняется к мысли, что и в старых обычаях было много хорошего.

- За кого же вышла твоя сестра?

- За сына брата ее матери.

- А разве так можно?

- Она была обязана так поступить.

Итак, для тувинцев брак двоюродных брата и сестры – это хорошая партия, а может и вообще единственный возможный вариант. «Круг вероятных партнеров для вступления в брак, – объясняет мне Сандык. – небольшой. Часто два брата берут в жены двух сестер, - правил, устанавливающих, на ком следует жениться, у нас нет. Зато мы знаем точно, на ком жениться нельзя».

И он начинает перечислять: «Например, я не могу жениться на своей матери».
Пораженный подобного рода систематизацией, я спрашиваю Сандыка, почему он начал с очевидного. «Потому что в прежние времена такое бывало. Неужели ты не слышал историю про железный плот на горе Буура? Когда случилось большое наводнение, на железном плоту смогли спастись только трое: муж с женой и их сын. Все остальные утонули. И вдруг мужчина увидел выступающий из воды островок земли. Это была вершина Бууры. Он хотел, было, привязать здесь свой плот, выпрыгнул, но не рассчитал расстояние и утонул. А когда вода отступила, в мире осталось только двое – мать и ее сын. Там они и жили, как муж с женой. У них рождались очень слабые дети, намного слабее тех, что жили на земле прежде. Мы все происходим от них».

Следующий запрет – нельзя брать в жены собственную дочь – Сандык обосновывает коротенькой историей о происхождении рода Сат: «Так случилось, что один из тувинских родов почти полностью вымер. В живых остались только старик и его дочь. Чтобы восстановить род, старик взял свою дочь в жены. Именно от этого брака и происходит род саттаров».

Кстати, среди саттаров самый большой процент светловолосых тувинцев. Голубоглазый министр внутренних дел Тувы Шыырап тоже из этого рода.

Кроме того, запрещается жениться на сестрах матери, на теще и мачехе. Что касается золовок, то здесь нужно различать жен старшего и младшего братьев. Если у холостого мужчины умирает женатый старший брат, молодой человек не может жениться на его вдове. Но если происходит наоборот, тогда старший брат не только может, но и должен взять в жены вдову умершего младшего брата. Это известная традиция левирата [2] (вступление в брак с вдовой умершего брата). Ему соответствует традиция сорората [3] : после смерти жены мужчина женится на одной из ее младших сестер.

«В наше время все эти обычаи уже не соблюдаются так строго, – говорит Сандык, – комсомольцы, например, женятся, не дожидаясь, пока сговорятся их родители». Конечно, это не совсем так. Мои спутники – Тока и Чинчик-оол – вообще взяли русских жен из самой Москвы, не спросив благословения у родителей. При этом им, правда, не пришлось платить и калым за невест, а их избранницам дарить своим супругам юрту в качестве приданого.

Выкуп за невесту в Туве не такой большой, как например, у киргизов. Как правило, калым отдают домашним скотом, хотя в последнее время все чаще предпочтение отдается наличным. Тувинцы считают калым своеобразной формой компенсации родителям невесты за их усилия по воспитанию дочери. Поэтому, кроме калыма, мать девушки получает еще и корову, в благодарность за то, что она кормила девочку своим молоком, как корова своего теленка. Тестю жених должен подарить еще и оседланную лошадь, на которой к нему привозят невесту. Правда, за это он может выбрать себе из стада будущего тестя любую другую лошадь. В целом невеста обходится недорого, особенно если учесть, что она сама приносит в молодую семью массу ценных вещей: юрту со всей утварью, хозяйственные принадлежности, а нередко и несколько голов скота.

К свадьбе родные невесты свозят приданое и устанавливают новую юрту. Потом начинается праздничное застолье, которое может растянуться на несколько дней. Молодые люди из двух только что породнившихся родов устраивают необычные силовые игрища, истинный смысл которых зачастую не понимают и сами участники.

Кланы сходятся в рукопашной схватке. Соревнования по борьбе – непременный атрибут любого торжества в Туве, религиозного или светского. В день Борьбы против мирового империализма, 1 августа, тувинские парни участвуют точно в таких же соревнованиях по национальной борьбе, как и на буддистском празднике Бога Майдыра. Так что состязания борцов на свадьбе не является чем-то необычным. Зато две другие игры выглядят более чем странно. По словам Сандыка, и это подтвердили все остальные участники нашего разговора в юрте, эти две забавы можно увидеть только на свадебных церемониях. Отец невесты забрасывает в толпу молодых парней тщательно очищенную баранью бедренную кость, и между двумя кланами – родом невесты и родом жениха – начинается веселое состязание за обладание необычным трофеем, страсти в котором накаляются до предела. Победителем становится тот, кто смог завладеть и вытащить из этой огромной кучи-малы баранью кость и первым принести ее новобрачным. Во второй игре также сходятся в поединке представители обоих родов. Вместо кости на этот раз все разворачивается вокруг кожаного бурдюка, наполненного аракой (местной водкой). Битву за него парни ведут верхом на лошадях. Ни один из тувинцев не смог пояснить мне смысл этих игр, все ограничивались фразой «так было всегда». Здесь есть, над чем поразмыслить. Правы ли этнографы, полагающие (и, видимо, не без основания), что в этих достаточно известных и распространенных турнирах и игрищах прослеживаются отголоски некогда вполне нешуточных столкновений между родами, связанных с похищением невесты и ее возвратом.

В целом тувинской женщине живется совсем неплохо. Во всяком случае, несравненно лучше, чем русской крестьянке или представительнице рабочего класса, в рядах которого доля женщин, кстати, постоянно сокращается. Такое привилегированное положение слабого пола в тувинском обществе объясняется, прежде всего, тем, что женщине до самой смерти принадлежит все, что она привнесла в семью. Если брак оказался бездетным, после ее смерти приданое будет возвращено представителям ее рода – вдовец не имеет никаких наследных прав. Если же у женщины есть дети, то наследниками становятся они, мужу опять же не достается ничего.

Разводы здесь, хотя и не часто, но все же случаются. Прежде чем развести супругов, родственники трижды предпринимают попытку их помирить. Если все они закончились неудачей, брак считается расторгнутым. Что же происходит с приданым, калымом и детьми? Если муж выгнал свою жену, изменяет ей, жестоко обращается с супругой - то есть брак распадается по его вине, жена забирает приданое и детей и возвращается к родителям, теряя только калым. Следуя этой логике, если брак распадается по вине женщины, мужчина, казалось бы, должен оставить себе и ее приданое, и детей. Это было настолько очевидно, что я поначалу даже и не собирался спрашивать Сандыка и своих новых друзей на этот счет. Но к счастью, я все-таки задал этот вопрос. «Он может оставить себе все», – сказал Сандык. «Неправда, – старая женщина захлебнулась от негодования, – это по новым порядкам так. Раньше все было иначе». «У нас так было всегда», – возразил третий. В юрте в мгновение ока поднялся настоящий ор – люди кричали, перебивая друг друга. И мне стоило немалых трудов успокоить их и вернуть разговор в привычное русло.

Сандык был прав. По недавно принятому закону дети остаются с тем из супругов, кто невиновен в разводе. По поводу же калыма и приданого в законе ничего не сказано. Все вернулось на круги своя: в случае развода виновная сторона утрачивает право на имущество, мужчина теряет калым, а женщина – приданое. Правда, раньше дети обычно оставались с матерью, независимо от того, кто виноват - муж ли ее бросил, или она сама ушла от него. Я делаю оговорку «обычно», потому что в последние десятилетия традиции в Туве продолжают меняться. Установить, какими же были в прошлом исконные обычаи народа, бесписьменного, как тувинцы, культура которых не попала в поле зрения ученых, сегодня сложно. Старики, которых я спрашивал об этом, утверждали, что в старые времена дети всегда оставались с матерью. Мне удалось выяснить, что и новое поколение в большинстве случаев решает этот вопрос так же. С другой же стороны, очевидно, что до принятия нового законодательства, до образования Тувинской республики, дети при разводе родителей оставались с невиновной стороной, и эта традиция кое-где превратилась в устойчивый обычай.

Женщине принадлежит не только юрта и бытовая утварь, но и мелкий рогатый скот. Во всем, что касается домашнего хозяйства, ее мнение зачастую является решающим. Мужчины крайне редко поднимают руку на своих жен. Если это вообще случается, то только если мужчина сильно пьян. Женщины в Туве совершенно равноправны с мужчинами, так что в специальном законодательстве по обеспечению равного положения женщин, писать, в общем-то, не о чем.

Тем не менее, «теоретически» она все ниже по статусу. Разумеется, это еще ничего не доказывает, но в моем присутствии мужчины не раз демонстрировали свое пренебрежение к женщине, для наглядности сравнивая себя с рукой, а женщину - с последней фалангой мизинца. Правда, все они были пьяны. И все же сохранилось немало обычаев, которые доказывают, что, несмотря на декларированное «юридическое» равноправие женщины, реально она стоит ниже мужчины. Женщина считается нечистой, особенно нижняя половина ее тела. Если, например, женщина переступит через сосуд, то пользоваться им снова можно только после того, как сосуд подержат над открытым огнем. Женщине запрещено ловить рыбу, ведь вода – это нечто святое, и женщине надлежит держаться от нее подальше. Тувинские мужчины не отличаются особым трудолюбием, поэтому, где это только возможно, перекладывают всю работу на женщин. Вот только работу на оросительных каналах перепоручить женщинам никак невозможно. Вода из-за них станет нечистой, и весь урожай пойдет прахом. Я мог бы дополнить этот ряд и другими примерами.

Но не стоит придавать этому слишком большое значение. В повседневной жизни жену и мужа связывают уважительные товарищеские отношения. Никакой печати угнетенности или забитости, что часто встретишь у мусульманских женщин, никакой чадры, закрывающей лицо, никаких гаремов. Здесь этого никогда не было. Запрещенное современным законом многоженство и раньше считалось скорее исключением из правил. Случалось, конечно, что отдельные князья имели двух-трех жен, или мужчина брал вторую жену, если первая оказывалась бездетной. Я всегда восхищался спокойным достоинством тувинских женщин, их раскованной и гордой манерой держаться. Но «теорию нечистоты» законом не запретишь. Она – часть их мироощущения, и исчезнет лишь тогда, когда изменится этот мир. А мир меняется.

Сандык Сюрюн докурил мою последнюю сигарету. Старики уже укладывались спать. На востоке занимался рассвет. Дрожа от холода, я заползаю в спальный мешок – заметно похолодало. А Сандык, мой дорогой Сандык Сюрюн, уже скачет по дороге в Ак-Суг.

Глава из книги Отто Менхен-Хелфена "Путешествие в азиатскую Туву" (Берлин, 1931 г), перевод с немецкого Дины Оюн, фото Владимира Ермолаева