 Пятнадцать лет назад, 15 июня 1994 года в кызыльском аэропорту с интервалом часа в полтора приземлились два самолета. Сначала – Ил-76, часа через полтора – Ту-134 А.
Откуда прилетели оба борта – считалось государственной тайной. Поэтому аэропортовское начальство на сей счет крепилось и молчало. И только вахтер на КПП авиапредприятия простодушно посетовал корреспондентке местного радио на то, что литерные спецрейсы из Благовещенска должны были сесть плотненько, друг за другом, но вот второй что-то подзадерживается.
Из первого высыпала на раскаленную бетонку гурьба суетливых людей. В них легко узнавалась пишущая и снимающая братия из кремлевского пула журналистов. Затем из чрева фюзеляжа выкатили черный бронированный «членовоз» и микроавтобус с широко разъезжающимися по обе стороны дверями – для «гоблинов», снайперов спецназа Федеральной службы охраны.
По трапу, подоткнутому под люк Ту-134 А, довольно бодренько сошел высокий седовласый человек.
Этот, второй самолет, на самом деле числился в авиационном реестре бортом №1 Российской Федерации. А пассажиром был не кто иной, как ее первый президент Борис Ельцин.
К лету 1995-го стан идейных сторонников и фанатов Бориса Николаевича, на заре перестройки придумавших для характеристики человеческих качеств политиков новую единицу измерения – 1 ельцин, заметно поредел.
Начиналась эпоха бартера, долгов по выплате пенсий, зарплате и коммунальным услугам. Вовсю полыхали криминальные войны. Позади была реформа Гайдара и приватизация Чубайса, келейный раздел СССР.
А недалекое будущее не сулило Ельцину ничего хорошего. Предстояли выборы, оппозиция набирала силу. Рейтинг первого президента по многочисленным соцопросам, результаты которых хранились как секреты военно-промышленного комплекса, скатился до неприличных шести процентов. И весь мир с опаской уже готовился ко второму пришествию коммунистов к власти на шестой части суши.
И тем не менее, в Туву прибывало первое лицо государства российского. До сих пор республика не имела опыта официального приема визитеров высочайшего статуса.
«Царь к нам едет, царь», – крутила пуговицы на влажных от пота рубашках собеседников корреспондентка местного радио, перемещаясь по толпе ожидающих, обычно обозначаемых в новостях сочетанием «и другие официальные лица».
И, правда, готовились встречать президента, как царя. Красили, мыли, подмазывали, мостили.
На озере Чагытай создали некое подобие Ноева ковчега: согнали сюда по несколько особей всех видов скота, составляющего основу традиционного животноводства.
Ждали царя, а прилетел нормальный мужик, вырвавшийся на неделю из-под опеки супруги и прочих домочадцев.
…В шеренге представителей законодательной и исполнительной ветвей республиканской власти, встречающих гостя, мне досталась роль замыкающего: то ли опоздал, то ли по протоколу положено. То есть, именно мне выпало олицетворять собой точку во всей церемонии приветствия президента.
– А это наш Костиков, тоже пресс-секретарь, – представил меня Ельцину первый президент Тувы Шериг-оол Ооржак.
– Добрый день, Борис Николаевич! С удачной посадкой вас, – выдавил я улыбку радушия, давшуюся трудновато после нескольких часов аэродромной маеты.
Судя по тому, как Ельцин здоровкался с большинством других официальных лиц, этого должно было хватить. Не хватило. Ельцин все не выпускал мою руку из своей.
Пришлось брякнуть первым попавшим на язык протокольным штампом, по рангу явно мне не подходившим:
– Рад приветствовать вас, Борис Николаевич, на нашей земле.
– Молодец, так держать! – президенты наконец-то пошли к машинам, официальный визит начался, а я все гадал: почему – молодец и что – держать? Неужели я так напоминал гвардейца из роты почетного караула с карабином «на плечо»?
Но впечатление от первого контакта с президентом России получилось далеким от официоза.
Царем Ельцин если и был, то наполовину, широтой своих жестов. Надо вам самолет – даю самолет. Хотите северной надбавки – жалую.
Второй своей половиной, не президентской, а человеческой, Борис Николаевич умудрился остаться, несмотря на огромный багаж жизненного опыта, до удивления непосредственным ребенком.
На берегу Чагытая хозяева поставили две больших белых юрты. Одну – для сопровождающего люда. Другую – для нойонов. Несмотря на строгости службы охраны, «зацепившись» за ельцинского пресс-секретаря Костикова, мне удалось посидеть и в ней.
До конца соблюсти антураж служба протокола не дала, поэтому по-европейски в юрте накрыли столы, ломившиеся от яств, в том числе и тувинской традиционной кухни. Однако командовал за столом личный врач президента, который сразу отсек из меню Ельцина все блюда, приготовленные местными поварами.
– Борис Николаевич, не надо. Борис Николаевич, этого вам нельзя, – дирижировал доктор обедом в честь гостя.
Почетное место на столе занимал сосуд с аракой, и Шериг-оол Ооржак не упустил случая, чтобы не заинтриговать Ельцина его содержимым.
Как наживка сработала информация о том, что гонят араку из молока.
– Как это из молока? – неподдельно удивился президент России. – Не может быть! Наливай, Шериг!
– Борис Николаевич, вам этого нельзя! – тут же напомнил о себе доктор.
Дегустация сорвалась. Момент истины настал, когда врач на минуту отлучился из юрты нойонов. С первой попытки прошло минут десять-пятнадцать, об араке вроде бы уже и забыли. Но едва доктор переступил порог юрты, Ельцин аж подскочил на стуле.
– Давай, Шериг, наливай!
Выпил, почмокал губами.
– Не может быть, чтоб из молока!
– А мы возле юрты аппарат поставили, – не растерялся тувинский президент, – можете убедиться.
Всем столом вывалили из юрты. Метрах пяти от нее на костре пыхтел шувуруун, с нитки в обыкновенную трехлитровую банка падала капель живительной влаги.
Вмиг вокруг костра образовалась сутолока, простой местный люд набежал поглядеть на царя вблизи.
– Открывай, – скомандовал Ельцин испуганному шувуруун-кижи.
– Борис Николаевич, ни в коем случае, там все кипит,– попытался вмешаться начальник охраны.
– Открывай, я сказал, – впервые в голосе президента прорезались царские интонации.
Когда рассеялись клубы пара, Ельцин со знанием дела провел пальцем по стенке агрегата, лизнул кашицу языком и, кажется, даже умилился, вскинув брови:
– И правда – молоко!
Но это был еще не финал эпизода.
В толчее у костра кто-то ненароком опрокинул заветную банку. И ни одна душа этого не заметила. Кроме Ельцина.
– Пролили! Пролили! – в его крике было столько боли, что, несмотря на жару, мурашки побежали по спине…
Вместо десерта президента по нашей традиции потчевали фолком.
Рядом с юртами на траве под навесом устроили ложу на несколько человек. На танцы Ельцин отреагировал вяло.
Но когда к микрофону, почему-то установленному далековато, метрах в двадцати пяти от ложи, вышел Конгар-оол Ондар и над озером полилась затейливая мелодия сыгыта, президент напрягся, а потом вдруг соскочил со стула и, странно пригнувшись, побежал к певцу на длинных и уже плохо сгибавшихся ногах.
Конгар-оол пел, а Ельцин стоял, пригнувшись до уровня микрофона, и то ли смотрел, то ли слушал. Скорее, все же смотрел: когда певец закончил номер, Ельцин похлопал его по плечу и по-свойски ему признался:
– А я думал, что у тебя во рту маленький магнитофончик спрятан…
Честно говоря, не знаю, как повел бы себя на месте Конгар-оола в ситуации, когда на тебя с неизвестной целью, пригнувшись, как в атаке под пулями, бежит президент огромной страны.
Все, что происходило на Чагытае, за исключением этих моментов, описывалось в прессе достаточно подробно. Выпал из отчетов еще один эпизод.
Закончив чагытайскую часть визита, президенты с сопровождением погрузились в вертушки. Вертолеты взлетели и тут же сели на противоположном безлюдном в тот момент берегу озера.
– Всем – купаться! – непререкаемо скомандовал Ельцин, а сам уселся в складной стульчик тут же, на берегу.
16 июня, прямо скажем, не купальный сезон. Жара-жарой, а в Чагытае водица еще зимнюю стужу хранит. Но делать нечего – царь велит. Все оголились, полезли в озеро. Через полминуты снова были на берегу.
– Всем – по 100 граммов! – вроде бы тоже команда, но вот интонация у Ельцина уже другая – типичного дядьки, приставленного к непутевым, но любимым недорослям.
Такой вот Ельцин почему-то и отложился в памяти.
Не узурпатор, не законный престолодержатель, не прожженный интриган, не забулдыга, в чьи руки нежданно-негаданно попал державный скипетр, – так чехвостила первого президента оппозиция.
Поэтому позже, когда на экраны вышел фильм «Внучка президента», я смотрел эпизод у ларька приемы стеклотары и само собой рефреном где-то внутри пульсировало знаменитое «Верю!» Станиславского.
И было немного жаль, что время таких президентов в России, скорее всего, ушло безвозвратно.
|
Общество 
