В Туве откроется научная конференция по традиции русского купечества Сибири

17 сентября в Национальном музее Тувы откроется межрегиональная научно-практическая конференция «Традиции русского купечества Сибири». Она приурочена к целому ряду юбилейных дат членов семьи знаменитого купеческого рода Сафьяновых, поселившихся в Туве во второй половине XIX века: 160 лет со дня рождения Георгия Павловича Сафьянова – основателя г. Турана, 135 лет со дня рождения Иннокентия Георгиевича Сафьянова, внесшего значительный вклад в создание тувинской государственности, 125-летию со дня рождения Анны Михайловны Сафьяновой – основателя первого медицинского пункта в Туве (г. Туран).

Об одном из самых легендарных членов этой семьи - Эккендее (Иннокентии Сафьянове) - директор музея им. Сафьяновых г. Турана Татьяна Верещагина рассказала в очерке в газете "Центр Азии".

И среди тех, кто сыграл большую роль в возникновении и укреплении дружественных русско-тувинских отношений, приведших к союзу двух народов, были братья Сафьяновы, двое из которых – Георгий и Андрей – пользовались наибольшим авторитетом среди туземного населения Тувы. Одного из них, Георгия Павловича, даже в шутку называли графом Урянхайским.

Ещё больший авторитет и любовь тувинских аратов заслужил старший сын Георгия Павловича Сафьянова – Иннокентий, которого в народе звали на тувин-ский манер – Эккендей. Иннокентий-Эккендей попал в Туву четырнадцатилетним мальчиком и с первых дней полюбил красоту ее природы и душевную красоту населяющих эту землю людей. Выучив язык, познакомившись с историей, а также традициями и культурой тувинского народа, обретя здесь множество друзей, Эккендей стал страстно мечтать о свободном и независимом будущем урянхайской земли. И не только мечтать, но и делать всё зависящее от него, чтобы мечта стала явью. Эта мечта сбылась в августе 1921 года, когда на съезде тувинского народа, собранном и подготовленным Сафьяновым, была провозглашена независимая республика Танну-Тува с первой в своей истории конституцией. Это было сделано несмотря ни на что и вопреки всему.

Вопреки притязаниям на территорию Тувы Монголии и Китая, несмотря на попустительство этим притязаниям молодого Советского государства, измотанного гражданской войной, но мечтающего о мировой революции. И, в свете этой мировой революции, его лидерам было, в сущности, всё равно, будет ли Урянхай свободным, или, как некоторые из них ошибочно полагали, принадлежать по-прежнему, Китаю или Монголии. Тувин-ские нойоны тоже не имели какой-либо определённой позиции и метались, в зависимости от обстоятельств, между Россией, Китаем и Монголией, не очень надеясь на свои собственные силы. Но Тувинская Народная Республика, созданная благодаря политической воле и огромному желанию Иннокентия Сафьянова, взращённого на его любви и вере в тувинский народ, в его прекрасное будущее, просуществовала 23 года и доказала всему миру правоту Эккендея.

Кто же он такой, Эккендей? Откуда взялся, кто и как его воспитывал, что повлияло на его мировоззрение, на раскрытие цветка души, который мог принять и воспринять привычки и мировоззрение совсем другой культуры, языка и быта, и сделать их своими, родными? Какие люди окружали его в детстве и последующей жизни?

Обо всем этом я и попытаюсь рассказать в этой истории, основанной на архивных данных, протоколах съездов, записках самого Иннокентия Георгиевича, воспоминаниях близких ему людей.

СВЯТОЙ ИННОКЕНТИЙ УСЛЫШАЛ МОЛИТВЫ

В семье молодого минусинского купца Георгия Павловича Сафьянова и его супруги Пелагеи Ивановны ожидалось радостное событие – прибавление семейства. Все очень надеялись, что родится мальчик, наследник.

Уже было готово всё необходимое, чтобы новый человечек ни в чём не нуждался при появлении на свет – заботливыми руками будущей мамы нашиты и вышиты рубашки, распашонки, пелёнки, одеяльца и подушки. Но сама будущая мама была настолько хрупкой и изящной, что внушала опасения: сможет ли до конца выносить и благополучно разродиться здоровым, крепким малышом – первенцем.

И тогда решили, бросив все дела, ехать в Иркутск на поклонение мощам Святого Иннокентия, защитника и покровителя всей Сибири – молить его о благополучном разрешении от бремени и непременно о том, чтобы был мальчик. А дел, оставленных в Минусинске и соседнем Урянхайском крае было немало.

Брату Андрею были поручены торговые фактории в северо-восточной части Тувы. Отсюда в только что созданный в Минусинске музей молодой купец по заданиям своего друга Николая Михайловича Мартьянова, основателя музейного дела в маленьком захолустном городке, привозил разные древности, а также предметы быта мало кому ещё известного урянхайского народа.

Большой деревянный двухэтажный дом в Минусинске, доставшийся старшему сыну в наследство от отца, купца второй гильдии Павла Капитоновича, остался на попечении матушки Анны Емельяновны, ещё проворной женщины, справлявшейся с большей частью домашней работы самостоятельно.

Пелагею Ивановну радовало то, что до отъезда она успела вручить Николаю Михайловичу коллекцию пуговиц и разных тканей, которые удалось собрать ей для полюбившегося музея. С первых дней своего появления в Минусинске молодой провизор Мартьянов подружился с четой Сафьяновых, увлек их своей мечтой создать в Минусинске музей, научные материалы которого не только бы знакомили жителей города и окрестных сёл с прошлым этого богатого и исторически очень интересного края, но помогал бы советами и молодым предпринимателям, и специалистам сельского дела, знакомил бы всех желающих с животным и растительным миром окружающей природы.

Каждое утро он появлялся в доме своих новых друзей, уводил их в загородные прогулки, где все трое увлечённо собирали насекомых и растения для будущих музейных гербариев. Однажды Николай Михайлович пришёл очень возбуждённый и рассказал о том, что в хакасской степи видел удивительно красивые плиты с дре-вними руническими письменами и очень хотел бы, чтобы эти плиты украсили только что открывшийся музей. Пелагея Ивановна пообещала, что как только вернётся из Иркутска, наймет рабочих для доставки древних плит с письменами в музей. А если Бог даст, то и из Урянхая подобную плиту доставят. Только бы благополучно добраться до Иркутска…

Все получилось, как и задумывалось. В Иркутске, после посещения храма с мощами Святого Иннокентия, после жарких молитв, 13 сентября 1875 года, Пелагея Ивановна разрешилась здоровым мальчиком, которого в честь святого нарекли Иннокентием. Вслух же нежная мама называла малыша Кеночкой, Кеной. В Минусинск счастливая семья вернулась сразу же после рождения сына. Вскоре, один за другим, стали появляться в семье и другие дети, но Кена оставался любимым первенцем, которого набожная мама всегда брала с собой в церковь, где мальчик с удовольствием слушал церковное пение, читала ему рассказы о святых мучениках и о страданиях Иисуса Христа ради спасения людей. Всё это глубоко запало в душу чувствительного ребёнка.

ПЕРВЫЕ УРОКИ ЖИЗНИ

Обычно всё тёплое время года Пелагея Ивановна с детьми проводила на даче, стоявшей на высоком берегу Енисея, окружённой невысокими горками, поросшими берёзовым лесом, где во множестве водились разнообразные грибы. От дачи в Минусинск шла дорога, по обеим сторонам которой рос великолепный сосновый бор.

По этой дороге тёплыми лунными вечерами любила гулять со старшими детьми Кеной и Ниночкой их чуткая ко всему прекрасному мать, знавшая множество русских старинных песен и напевавшая их своим детям, качая в колыбели или вот так прогуливаясь в благодатной тиши сибирской природы.

Ранними утрами Кена любил взбегать на самую высокую горушку, находившуюся невдалеке от дачи и наблюдать за восходом солнца. Однажды он, присев на большой камень, с удовольствием смотрел на огромный огненный шар, выползавший из-за далёких гор. От яркого света сами собой зажмурились глаза, а когда открылись, мальчик увидал неподалёку от себя волка, который, не мигая, смотрел голубыми глазами на него. Чем бы всё это кончилось, неизвестно, но внизу, на дороге, загремели колокольцы, и послышалось лошадиное ржание. Кто-то ехал из города на дачу. Волк встрепенулся и быстро побежал по направлению к лесу, где вскоре и исчез.

На противоположной стороне Енисея возвышался огромный утёс, который все называли Самохвалом. Смышлёный мальчик заинтересовался этим названием и стал расспрашивать об утёсе взрослых людей. На его вопрос ответил старый сторож дачи Филиппыч, рассказавший мальчику легенду о богатыре, который много лет водил кружным путем своего коня на водопой к Енисею. Наконец, надоело богатырю кружить вокруг да около, и решил он, похваляясь перед людьми, проложить путь прямо через утёс. И, пользуясь своей богатырской силой, пробил в камнях тропу. А когда повёл этой тропой своего богатырского коня, пробитый в стене карниз не вынес их тяжести и рухнул в воду, а вместе с ним и конь, и сам богатырь. Похвалился человек, а не подумал, что нарушая созданное природой, он оскорбляет ее, вот она или дух её и покарал его. А люди с тех пор стали называть утёс «Самохвалом». Эта легенда на всю жизнь стала уроком для Иннокентия Сафьянова в отношении человека к природе.

Еще один жизненный урок преподнесла бабушка Анисья, сестра его деда, Павла Капитоновича. Всю жизнь прожила Анисья Капитоновна в деревне Нахвальной, прожила одинокой бобылкой, а когда стала старенькой и немощной, попросилась на жительство к своему богатому племяннику Георгию Павловичу Сафьянову. Тот не отказал.

В барском доме старушка жить не захотела, а выбрала для себя почти всё время пустовавшую прачечную – стирали всего лишь один раз на неделе. Поставила там ткацкий станок и из конского волоса ткала полотно для сит, которое потом натягивала на деревянные ободки и выносила на рынок. И всё время говорила часто приходившему в её закуток Кене, что она всегда сама зарабатывала себе на кусок хлеба и теперь тоже – мясо, муку и прочие продукты она покупала на деньги, вырученные от торговли ситами.

ИЗ РОДА ТАЛЬЯНЦЕВ

А ещё Кена любил слушать рассказы бабушки Анисьи про старину, про то, откуда род сафьяновский пошёл.

И уж каких чудесин она тут порассказала! Будто бы лет двести тому назад, а то и больше, когда только-только острог Красноярский возвели, был назначен туда воеводой боярин из западных российских земель. И будто бы привез он с собою мальчишку – тальянца из города Риги. И был этот тальянец-итальянец в услужении у воеводы, который нравом был очень крут. И вот от этого-то тальянца и пошел род сафьяновский.

Однажды попал слуга-итальянец под горячую руку воеводы и был жестоко выдран на конюшне за какую-то пустяковую провинность, а, может, и вовсе не был виноват. А потому не стерпел такой несправедливости и убежал из конюшни на берег Енисея. Там забрался в первую попавшуюся лодчонку, оттолкнулся от берега и поплыл вниз по течению, куда глаза глядят.

Время было осеннее, холодное, в лодке не было ни вёсел, ни шеста, вынесло её на самую середину могучей реки и неизвестно, что бы стало с этим тальянцем, кабы не рыбаки на берегу возле деревни Нахвальной. Увидели нахвальненские рыбаки, а это был Василий Соловьёв с сыном Кузьмой, замерзшую фигуру в неуправляемой лодке, подплыли к ней и загребли к берегу. Вытащили окоченевшего юнца, привели домой, накормили и положили на горячую печь – отогреваться. А утром стали расспрашивать, кто он такой и откуда.

Мальчишка рассказал, что жил он с отцом-шарманщиком в городе Риге, потом отец умер, а его подобрал боярин, которого назначили в далёкий Красноярский острог воеводой. Барин взял его с собой, да уж очень плохо относился к своим слугам, вот Джузеппе и сбежал. Оказалось, что мальчика зовут Джузеппе, а фамилия Сопиани. А по национальности он итальянец. И стал умолять этот тальянец, чтобы рыбаки не выдавали его воеводе, а иначе жестокий властелин запорет его на конюшне. Рыбакам пришёлся по нраву черноглазый и тёмнокудрый парнишка-тальянец, и они записали его в книгу старосты как приемного сына под именем Иосиф Сафьянов. Когда Иосиф вырос, то женился на дочке Соловьёвых, и пошла от него родова новых нахвальненских рыбаков Сафьяновых.

Прошли годы и один из потомков этого рода не захотел быть рыбаком, а пошёл в уже разросшийся город Красноярск и устроился там на кожевенный завод купца Егорова. Это был Павел Капитонович Сафьянов. Женился он на Аннушке Соловьёвой, такую фамилию носили тогда большинство жителей посёлка Нахвального. Из Красноярска переманил их в Минусинск купец Спорышев, у которого Павел работал сначала дворником, а потом приказчиком, а Анна Емельяновна служила кухаркой.

Накопив денег, Павел Капитонович сам стал торговать, обзавёлся двухэтажным деревянным домом, магазином, завёл торговлю у хакасов, а потом и в Урянхае, стал купцом второй гильдии. Но недолго пришлось ему быть купцом: умер не дожив и до шестидесяти лет. Все его дела перешли к сыновьям – Георгию, Андрею, Александру и Евгению. Но про это бабушка Анисья уже ничего рассказать не могла. «Не моего ума это дело», – говорила она своему двоюродному внуку, который с большим интересом слушал её рассказы и очень горевал, когда бабушки внезапно не стало. Она умерла тихо и незаметно, так же, как тихо и незаметно прожила всю свою жизнь.

КТО ПРАВ?

Когда подошло время учиться, Иннокентия отдали сразу во второй класс минусин–ского городского училища, а до этого с ним занимался политссыльный Станкевич. Но учёба как-то сразу не пошла.

На переменке играли в войну, и Кена оказался среди побеждённых «татар», которых «русские казаки» заперли в холодном подвале на ключ и забыли во время открыть, а в результате заболели почки. То, катаясь на катке споткнулся о деревянный шар и повредил позвоночник. Да и отношения с учителями были не самые хорошие, особенно с учителем Закона Божьего, отцом Феодосием Токаревым.

Однажды ученик спросил своего учителя: «Батюшка, вы учите нас, что Христос – сын Божий, что он бесконечно добр, а вот в книжке Нового Завета напечатана картинка, где Христос со зверским лицом бьёт кнутом по голове торговца голубями и выгоняет его из храма, а ведь это был бедняк, богатый не понесет торговать голубей?» Батюшка не нашелся, что на это ответить, а только погрозил пальцем и сказал:

– Ну, ты, философ, не болтай, чего не понимаешь, отвечай лучше урок!

А однажды, отвечая урок, про то, как Христос выгнал из женщины бесов и вселил их в свиней, а те взбесились, кинулись в озеро и утонули, он снова задал батюшке провокационный вопрос

– Как же, батюшка, можно чужих свиней топить, ведь хозяин пастухов будет винить, а не бесов? И с пастухов будет требовать стоимость своих свиней!

Опять не знал, что ответить батюшка и призвал на помощь родителей. А родители решили: пусть ещё одну зиму мальчик проведет дома, оказывая помощь в работе отцу, а на следующий учебный год уж увезти учиться в Красноярск.

ПОЧТИ ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ

Сначала десятилетнего мальчика определили на бойню, где он должен был следить за тем, чтобы рабочие не прорезали шкур и не прятали в карманы мясо. Вид бойни так поразил Кену, что ему стало дурно, и он потом долго не мог взять в рот ни кусочка мяса. И сколько бы его ни уговаривали и даже ни стыдили, на бойню больше не пошёл.

Гораздо лучше дела пошли в роли весовщика овса. Каждую зиму отец закупал овёс для своих лошадей, а их было больше сотни, у крестьян соседних деревень. Овёс закупался сотнями пудов. Это были первые уроки торговли, взрослой жизни, которые потом ему очень пригодились, хотя торговлю он никогда не любил. Взвешивая овес, он познакомился со многими крестьянами, из разговоров с ними узнавал о жизни на селе, научился уважать их заботы.

Однажды произошёл такой случай. Поздно вечером Георгий Павлович поручил сыну отвезти не лёгких санках письма на почту. Проезжая через площадь, лошади чего-то испугались и шарахнулись в сторону. Отдав письма, на обратном пути, Иннокентий остановил лошадей и пошёл к тому месту, где испугались его лошади. Увидел лежащего прямо на снегу человека. Он был пьян. Кена растолкал его, взвалил на санки и привёз в кучерскую.

Наутро крестьянин рассказал молодому баричу, что после удачной торговли на базаре, он решил обмыть свою прибыль, а потом не помнит как вывалился из саней и куда делась пара его чудесных гнедых лошадей. Иннокентий посоветовал незадачливому мужику обратиться в полицию, и действительно, лошади оказались там, но полицейский чиновник потребовал выкуп. Денег у мужика не было, и снова выручил сметливый мальчишка, который сам пошёл к приставу и, заручившись именем своего отца, высвободил крестьянских коней.

Родители по-разному отнеслись к поступку сына: отец отругал за самоволие, а мать похвалила за то, что он поступил как истинный христианин, помог человеку в беде.

В этот же день сын её очень огорчил, попробовав в кабинете отца его сигару. Мать вошла в кабинет в ту минуту, когда Кена только-только глотнув дыма и сразу же задохнувшись, бросил дымящуюся сигару в пепельницу. Мать и плакала, и умоляла сына больше никогда этого не делать, и он пообещал ей, что так и будет. И, как свидетельствует сам Иннокентий Георгиевич, так и его близкие, действительно, никогда в жизни он больше не курил.

Родители, особенно мать, очень хотели, чтобы сын получил хорошее образование и стал большим человеком, а потому на красноярскую гимназию возлагались большие надежды. Но в жизни получилось не совсем так, как хотелось взрослым.

Наделённый чувством большой справедливости, Кена постоянно попадал в среду, которая это чувство ещё больше подогревала. В Красноярске он был устроен на квартиру, где вместе с ним жили два студента, занимавшиеся политикой. В их компании всё время велись разговоры о несправедливости социального строя в России, и мальчик жадно вслушивался в эти разговоры. Вскоре студенты были арестованы, Иннокентия, как малолетку, не тронули, но последствия были весьма печальные.

В гимназии ему многое не нравилось, и он решил издавать журнал, где высмеивалось всё, что вызывало его детский протест. Этот журнал, с удовольствием читавшийся всеми учениками гимназии, наконец, попал в руки учителей, и юного редактора посадили в карцер, а затем дело было передано в полицию. Тогда и вспомнили о студентах-революционерах, с которыми Иннокентию довелось вместе жить и даже выполнять некоторые их поручения. В результате четырнадцатилетний Иннокентий Сафьянов был исключен из гимназии без права поступления в какое-либо иное учебное заведение.

Конечно, это был большой удар для родителей, но Георгий Павлович, человек очень сдержанный, сумел пережить его и решил посвятить сына в свои дела уже серьёзно. А для начала взял его с собою в очередную поездку в Урянхайский край, где сам он проводил большее время своей жизни.

УРЯНХАЙ. ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРЕЗ САЯНЫ

Ещё чуть ли не в младенческие годы, проводя лето вместе с остальными детьми и матерью на даче, Иннокентий выучился мастерству верховой езды и умел управлять лодкой. Всё это ему пригодилось уже в первой поездке в Урянхайский край, где у его отца, Георгия Павловича Сафьянова, было пять факторий: две на Хемчике, две в северо-восточной части края и пятая, главная, на Салдане.

Шёл 1889 год, о колесной дороге через Саяны еще только мечтали, а в реальности использовались горно-таёжные тропы, где могли пройти лишь вьючная лошадь да пеший человек. Обратный путь можно было разнообразить сплавом на плоту по Енисею через очень опасные пороги, которые унесли сотни, а может быть, и тысячи жизней смелых людей. Тяготы пути не волновали молодого человека, он ловко держался в седле, а чарующая красота дикой природы, где не так часто бывал человек, покорила его сразу и навсегда. Эта красота поразила его сердце и заставила написать его первое в жизни стихотворение, очень подражательное и дилетантское, но тем не менее отражающее волнение его детской ещё души:

Саян подо мною.

Один в вышине стою я,

любуясь природой.

Направо в ущелье бушует

река,

Налево в величье спокойном

Сверкает озерная гладь,

отражая угрюмые скалы.

Вдали виднеется хребет,

Под ним тайга густая.

Вершины снежные,

на солнышке сияя,

Возносят небесам привет!

БОЛЬШОЙ МЕЧТАТЕЛЬ

Прожив в Урянхае всего лишь месяц, Иннокентий полюбил не только природу. Также ему очень понравился местный народ – тувинцы, или, как их тогда называли, урянхайцы или сойоты.

В этом ему очень помог дядя Андрей, родной брат отца, который в то время был управляющим салданской факторией. Андрей Павлович в совершенстве знал тувинский язык, а также обычаи и традиции народа и очень уважительно относился к простым аратам, которые жили в юртах неподалеку от фактории и имели здесь хороший приработок.

Вот что пишет сам Иннокентий Георгиевич по этому поводу:

«До приезда на Салдан я очень мало знал дядю Андрея, а познакомившись с ним ближе, я очень привязался к нему, у нас было много общего, оба были страстными любителями лошадей, мечтали о крупном коневодстве, о выведении своей улучшенной породы лошадей. Рассказы дяди Андрея о жизни Урянхая оставили у меня глубокие следы, и я ещё тогда решил изучить язык и поселиться среди урянхов. Мне казалось, что здесь, вдали от царского самодержавия, легче удастся наладить тот строй, те взаимоотношения между людьми, которые мне казались более справедливыми и гуманными. Большой мечтатель, я думал уже тогда помочь освободиться урянхайскому народу от китайского императора и стать самостоятельным народом, ввести у себя народное управление и как-то сравнять богачей и бедноту».

ЗАИМКА НА МЕЗЕЛЕ

Здесь, я думаю, будет самый удобный момент поподробнее рассказать об Андрее Павловиче Сафьянове, имя которого стало известно не только в Урянхайском крае, но и далеко за его пределами, как талантливого коневода, который, не имея специального образования, сумел вывести свою « сафьяновскую» породу лошадей.

После смерти отца Андрею в наследство достался табун лошадей с минусинского конезавода, который он пригнал в местечко Мезель, что находится при впадении одноименной речушки в реку Уюк. Временно на его фактории управлял приказчик, а за лошадьми следил его друг по имени Канча, привезённый из хакасских степей. Он же с молодой женой Лидией Даниловной (в девичестве Должиковой) по просьбе старшего брата Георгия несколько лет управлял факторией Салдан. Появление молодого племянника освободило его от нелюбимой работы и позволило всецело отдаться заботам животноводства, а особенно, коневодства. Из Салдана его гнали и тяжкие воспоминания, связанные с тяжелыми родами жены, закончившимися трагически.

Через несколько лет после смерти своей первой жены он женился еще раз. Это была высокая застенчивая красавица Александра Федоровна Сватикова. Ее братья в своё время организовали добычу соли из озера Дус-Холь, и их имя до сих пор оно носит наряду с первым. Новобрачные были подстать друг другу – оба высокие (рост Андрея Павловича достигал 2 м 4 см) сухощавые, красивые.

На берегу Уюка, там где в него впадает ручеёк под названием Мезель, построил Андрей Павлович большой дом в 16 окон с тёплыми двойными полами и привёз сюда свою красавицу-жену. Закипела жизнь на Мезеле – в семье один за другим стали появляться дети – Виктор, Надежда, Павел, Анна, Нина и Георгий. В табунах и стадах крупного рогатого скота вёлся-завивался приплод, за которым следили помощники из тувинских семей, их юрты стояли тут же, поблизости, а также незабвенный друг Канча с сыном Картыгой. Доярками работали и русские девушки, рабочие руки здесь были нужны: по свидетельству современников, в табунах Андрея Павловича паслось не менее 3000 лошадей, примерно столько же было крупного рогатого скота.

Лошадей Андрей Павлович любил до самозабвения и большую часть времени проводил среди своих табунов, строго следя за правильной постановкой табунного коневодства. Не обладая специальным образованием, он всё же был большим специалистом в этом деле. Учился самостоятельно по книгам, а больше всего помогала огромная практическая деятельность. Ещё в юности он мечтал вывести свою породу лошадей – крепких, выносливых и красивых. Свободная жизнь на Мезеле дала ему эту возможность.

Андрею Павловичу нравилась местная тувинская порода лошадей – очень выносливых, умеющих преодолевать и горные кручи, и бурные реки, долгое время обходиться без корма. Но уж очень они были маленькие и неказистые по виду. Взяв её за основу, он скрестил тувинскую лошадь с производителями лучших элитных пород, которые были в ту пору на российских конезаводах. В результате многолетней работы удалось получить великолепную сильную лошадь, способную в сутки проскакать до ста верст и везти до тридцати пудов груза по просёлочным дорогам.

Работая в хозяйстве от зари и до зари, выполняя не только трудную, но и подчас опасную работу, например, объезживая табунных дикарей, Андрей Павлович не понаслышке знал цену такому труду, а потому хорошо оплачивал труд своих работников. Сохранились воспоминания потомков его бывших работников, как русских, так и тувинцев, которые пронесли благодарность семье Сафьяновых не только через свою жизнь, но сумели внушить ее своим детям и даже внукам. Вот рассказ Елизаветы Пиче-ооловны Доржу, учительницы средней школы из поселка Сушь:

«Когда я была маленькая, мой дедушка Пиче-оол часто брал меня с собой в местечко под названием Мезель и там показывал, где стоял большой дом Сафьяновых. Андрея Павловича и Александру Федоровну он считал своими приёмными родителями, потому что был взят ими на воспитание совсем маленьким мальчиком и рос наравне и рядом с их родными детьми.

Работать приходилось с детства, впрочем, как и всем остальным детям. Но работу всегда давали по силам, а кроме того от старших детей он выучился грамоте: умел писать и читать по-русски. Когда подрос, стал пасти скот. Но приходилось бывать и в тайге, ездили за лесом и дровами. Обычно, если возвращались из тайги, то в первую очередь работников звали на кухню, где их кормили очень вкусным обедом, а уж потом шли разгружать и складывать привезённое. Одевались в хорошую, добротную одежду, Сафьяновы следили, чтобы те, кто работает на морозе, были тепло одеты и всегда сыты.

Когда подошло время Пиче-оолу заводить семью, Андрей Павлович сделал распоряжение дать ему скота столько, сколько надо для ведения отдельного хозяйства. И Пиче-оол сам

Молодых все эти увеселительные процедуры почти не коснулись, они были счастливы просто быть вместе и при первой же возможности, по последнему зимнему пути отправились в Урянхай, на Салдан.

В это время Георгий Павлович увлекся золотодобычей и все время отдавал этой новой для себя затее, а торговлю вновь попытался переложить на Иннокентия, надеясь, что с возрастом и обретением семьи, тот переменит свои взгляды и пристрастия.

Но не тут-то было. Иннокентий не мог отказаться, но и торговать так, как торговали все, не хотел. Он, например, считал безнравственным требовать долг, если должник уже умер, а потому решил уничтожить все долговые расписки, по которым долги можно было взыскать с родственников или соседей.

Только благодаря жене, которая сумела убедить его не делать это во вред отцу, расписки были возвращены на место. Иннокентий очень любил и уважал свою подругу, их жизнь, наполненная трудами и заботами по большому хозяйству и воспитанию двух сыновей, Бориса и Володи, родившихся один за другим, протекала в полном согласии и взаимопонимании и была очень счастливой, но не долгой. Вскоре после рождения третьего ребёнка, девочки Маруси, Наташа простыла и заболела чахоткой. Болезнь приняла скоротечный характер и вскоре отобрала у мужа любимую женщину, а у детей заботливую и любящую мать.

НАЧАЛО ПУТИ В РЕВОЛЮЦИЮ

Иннокентий стойко перенёс это несчастье, зная, что он нужен своим детям, оставшимся сиротами без любимой матери. Также эти годы он много энергии отдаёт общественным и политическим делам, к которым привлек его внимание политссыльный Феликс Кон. (прим. авт. Кон – один из руководителей польской социалистической партии). С Коном он познакомился в одну из своих поездок в Минусинск, в Мартьяновском музее, куда по примеру отца привозил разные экспонаты, касающиеся быта населения и природы Урянхайского края.

Он заинтересовал Кона своими рассказами об этом крае, и политический ссыльный через директора музея Мартьянова выхлопотал себе научную командировку в мало тогда известный экзотический край.

Почти три года он прожил в семье Иннокентия Георгиевича, пользуясь его кровом и гостеприимством, выезжая отсюда во все интересовавшие его уголки края. А вечерами они вели долгие беседы, из которых молодой человек черпал вольнолюбивые мысли, подогревая ими своё и без того, горячее сердце.

Вскоре судьба свела его с ещё одним революционером, впоследствии занимавшим большой пост в Советском государстве – Семёном Ивановичем Ружейниковым. С ним ему довелось в Минусинске отбиваться от казачьих нагаек, а потом он помогал революционеру бежать из ссылки. Помощь он оказывал и другим политссыльным, снабжал их деньгами и документами, на своей даче под Минусинском прятал нелегальную типографию, писал антиправительственные статьи в газету «Минусинский край».

УЛЫБКА СУДЬБЫ

Прошло несколько лет, и судьба вновь улыбнулась горемычному отцу троих детей.

Ранним июньским утром усадьба фактории Салдан огласилась весёлым женским смехом.

Это приехали на каникулы студентки из Томска – младшая сестра Наденька и ее подружка Ася Михайловская, которая так натёрла с непривычки седлом ноги, что не смогла самостоятельно сойти с лошади, и гостеприимному хозяину пришлось снимать гостью на руках. Обмен первыми взглядами и ласковость девушки к его сироткам, которые буквально с первой минуты не отходили от неё, заставили горячее биться сердце и встрепенуться мыслью: «Неужели я снова могу полюбить и она меня тоже?»

Но именно так все и случилось. Анна Михайловна и Иннокентий Георгиевич полюбили друг друга и прожили долгую и счастливую совместную жизнь, в которой много было и горя и печалей, но любовь никогда не оставляла их, до самых последних дней жизни.

По завершении Анной Михайловной учёбы в Томском университете на медицинском факультете, вся семья вновь оказалась в Урянхае, теперь уже в Туране, где Анна Михайловна стала заведовать только что открывшимся врачебным пунктом, самым первым в Туве.

Из Красноярска она привезла медицинское оборудование, комплект белья для стационара, набор различных медицинских препаратов и лекарств. Всё для того, чтобы открыть больницу-стационар. Но у неё, также как и у мужа, не сложились отношения с новым заведующим Переселенческим Управлением Габаевым, а потому проработав в Туране год, семья переехала на тапсинскую заимку, где у Иннокентия Георгиевича остался крупный рогатый скот и табуны его любимых лошадей, перешедшие ему в наследство от отца, Георгия Павловича Сафьянова, умершего от крупозного воспаления легких в январе 1913 года. Здесь будет уместным повернуть историю вспять и хотя бы вкратце рассказать об этом талантливом человеке-самородке, успевшем так много совершить за 63 года своей жизни.

«МОЙ ПЕРВЫЙ ДРУГ, МОЙ ДРУГ БЕСЦЕННЫЙ»

Так обращался первый поэт России к своему другу Ивану Пущину, почти так же звучит обращение Николая Михайловича Мартьянова, основателя минусинского музея, к своим друзьям – супругам Сафьяновым, когда уезжал он по делам в Россию в июне 1896 года.

«Дорогие друзья мои Георгий Павлович и Пелагея Ивановна. Не удалось мне до отъезда в Россию прощаться с Вами. К вам, Пелагея Ивановна, моя покорнейшая просьба – почаще навещать моих деток. Тебя, дорогой друг Георгий Павлович прошу исполнить поручение Клеменца (прим. авт.: Клеменц Дмитрий Александрович (1848 -1914) револющионер-демократ, археолог и этнограф), данное мне. А именно – купить сойотскую соху, полные костюмы сойота и сойотки, и, если возможно, то ещё шаманский костюм и бубен.

Уезжаю далеко не весело, тяжело на такой срок оставлять и ребят, и хозяйство. И еще у меня просьба. Уступите моим сбрую (хомут, шлею и седелку) – нашу украли.. Прощайте, дорогие мои. Любящий вас Н. Мартьянов»

По этому письму уже можно судить о самых близких, можно сказать, родственных отношениях Георгия Павловича Сафьянова и Николая Михайловича Мартьянова, дружба которых, завязалась с самых первых дней пребывания молодого провизора Николая Мартьянова на минусин-ской земле. Мартьянов приехал сюда с идеей создания музея в глухом сибирском углу.

Для осуществления этой затеи ему нужны были соратники и единомышленники, таким другом-соратником и стал для него Георгий Павлович, который с интересом сопровождал Мартьянова в экскурсиях по окрестностям родного городка, а вскоре к ним присоединилась и Пелагея Ивановна, супруга Георгия Павловича, также проникшаяся идеей создания музея. Впоследствии Пелагея Ивановна соберёт для музея несколько коллекций, в том числе коллекцию пуговиц и товаров из разных материй, а еще доставит из Урянхай-ского края плиту с руническими письменами, которая и сейчас украшает «сад камней» минусинского музея.

Перед тем, как направиться по своим делам в Урянхай, Георгий Павлович ночи просиживал со своим другом, обсуждая, что привезти «из сойот» для музея. А потом ещё вслед шли письма с новыми просьбами и заявками, которые почему-либо были упущены в ночных бдениях. В одном из писем Николай Михайлович рисует окаменелости, которые должны быть в Урянхае, на реке Темир-Суг, и просит Сафьянова найти их, и, если это удастся, то, по словам Мартьянова, «наука будет обязана Сафьянову открытием новой, силурийской» эпохи.

В одном из писем Николай Михайлович сообщает своему другу скорбную весть о смерти его любимой шестнадцатилетней дочери Верочки, как может, утешает его. Но и здесь не забывает о музейных общих делах: «Но будет о печальном. Твою коллекцию я дополнил всем, что у нас имеется в музее, и отправил в Академию. Хорошо было бы иметь еще жернова и вообще разные ремесленные инструменты».

Сколько же разных сафьяновских коллекций было разослано по всей России! Н.Ф.Катанов в своей книге «Опыт исследования урянхайского языка» описывает одну из них, хранящуюся в музее Томского университета, а газета «Восточное обозрение» от 14 июля 1887 года сообщает о том что, в Екатеринбурге открылась Сибирско-Уральская выставка, на которой «минусинский голова Георгий Павлович Сафьянов выставил этнографическую экспозицию – подлинную юрту сойот со всем оборудованием и получил за неё золотую медаль императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при московском университете».

В этом же 1887 году состоялось знаменательное для Минусинска событие: 17 мая была произведена торжественная закладка здания для музея. После этого состоялось Публичное заседание Комитета музея, которое открыл городской голова Георгий Павлович Сафьянов, как сказал о нем Ф. Кон «неутомимый сотрудник музея за все его 10 лет существования». Познакомив слушателей с тем, какие материальные средства собраны на постройку здания музея, Г. П. закончил свою речь словами: «Открывая настоящее заседание, я почитаю себя вполне счастливым, что по милости Бога и добрых людей, наш город будет иметь собственный дом для музея и библиотеки, польза которых с достаточной ясностью уже успела сказаться за истекшее десятилетие». Для библиотеки музея Георгий Павлович подарил сто томов из своего собственного книжного собрания.

Георгий Павлович оказался действительно талантливым учеником своего друга и учителя Мартьянова. Мало того, что он собирал коллекции для разных музеев и выставок России, причём не только этнографические, но он сумел ещё написать так называемые «записки об урянхайцах». Это был, пожалуй, первый научный очерк, посвящённый этнографии тувинцев и настолько показался интересным Катанову, что был законспектирован им в его замечательную книгу «Опыт исследования урянхайского языка».

Но Мартьянов сумел «заразить» музеем не только супругов Сафьяновых, но и их детей, внуков, братьев и сестёр, то есть весь род Сафьяновых. В воспоминаниях известного русского ученого и писателя Н. И. Леонова, внука Г. П. Сафьянова есть упоминания о том, как в детстве он вместе со своими сестрами собирал коллекции насекомых для мартьяновского музея. А в туранском музее имеется серия фотографий с рисунков сибирской ученой Софьи Просвиркиной, которая изучала тувинскую коллекцию минусинского музея из собрания Иннокентия Сафьянова. Иннокентий Георгиевич не только дарил в музей разнообразные коллекции, собранные им в Танну-Туве, но и устраивал в Минусинске целые вечера, посвящённые культуре и искусству тувинского народа.

Но вернемся к Георгию Павловичу, этому необычайно одарённому природой человеку. Из всего вышеизложенного можно себе представить, что он только и занимался музеем – сбором коллекций, подготовкой разнообразных выставок, написанием научных статей, а их у него было напечатано в разных научных журналах, действительно, немало, он состоял членом Восточно-Сибирского географического общества. Всего этого вполне бы хватило на жизнь одного даже совсем не обычного человека.

Но в том-то и дело, что всё это мы сейчас бы назвали иностранным словом хобби, или если по-русски – увлеченность. А основным делом, которым он занимался всю жизнь, была торговля, потом коневодство. В Минусинске у него был большой конный завод, потом добыча золота на Кара-Хеме, где в отличие от других приисков труд был во многом механизирован – работали экскаваторы, буровые машины, даже драгу из Санкт-Петербурга сумел он доставить по льду Енисея в 1913 году, незадолго до своей смерти.

Уже в те времена Тува привлекала к себе внимание многих учёных-исследователей и путешественников. Грум-Гржимайло, Каррутерс, Потанин, Крылов, Шишкин, Адрианов, Кон, Родевич – вот далеко не полный перечень тех, кто, желая посетить и изучить Туву, обращался за помощью к Георгию Павловичу Сафьянову, «графу Урянхай-скому», как называли его друзья в шутку. И получали эту помощь с лихвой – дельными советами человека, изъездившего эту страну вдоль и поперек, прекрасно знавшему традиции народа, с которым он много лет работал.

Давал он не только советы, но и кров над головой путешествующих, зачастую сам снаряжал эти экспедиции, за свой счёт. Вкладывал Георгий Павлович деньги в изыскание дороги в Урянхайский край, в строительство музея. Вот, наверное, поэтому деревянный дом в Минусинске, в котором жила большая семья Георгия Павловича, был просторный, но очень скромный и совсем не походил на каменные дворцы других зажиточных людей Минусинска.

Среди прочих заслуг Георгия Павловича есть ещё одна, о которой мало кто знает: это изыскание и открытие им нового чайного пути из китайского города Калгана через Монголию и Урянхайский край в Минусинск. Этот путь, открытый им в начале девяностых годов позапрошлого столетия, был гораздо короче и дешевле, нежели кяхтинский, и на протяжении нескольких лет Сафьянов доставлял чай по разработанному им маршруту Калган-Улясутай - Виланы-Туран-Григорьевка-Минусинск.

Много было сделано этим человеком, ещё больше осталось задуманного – он разрабатывал вместе с Коном проект железной дороги в Туву, судоходство по Енисею, открытие новых золотых приисков, строительство школ и больниц. Внезапная смерть из-за крупозного воспаления лёгких, полученного в результате простуды при переправе драги по Енисею в Туву, сделала эти замыслы неосуществлёнными. На похороны одного из самых уважаемых людей Минусинска пришёл почти весь город.

Четырежды Георгий Павлович избирался минусинцами на пост головы города, был мировым судьей, избирался директором общественного банка, был членом Комитета музея, членом Восточно-Сибирского географического общества. Ученый и публицист А. В. Адрианов писал, что со смертью Г. П. Сафьянова «с минусинского горизонта сошла самая крупная фигура. Минусинск потерял в нём последнего из своих могикан». А в «Отчёте минусинского музея за 1913 год» сказано: «6 января скончался Георгий Павлович Сафьянов – первый и самый искренний друг музея, появившийся на самой заре возникновения этого учреждения и до конца дней своей жизни связанный с ним родственными узами»

В 2002 году Минусинскому музею им Н. М. Мартьянова исполнилось 125 лет. Этот музей всегда был, и в первую очередь, через Сафьяновых, связан с Тувой. В преддверии своего праздника, который отмечался в начале июня 2002 года, музей, готовя новые выставки и экспозиции, в числе первых воссоздал тувинскую коллекцию в зале Сафьяновых, именно так когда-то назывался один из залов этого замечательного музея.

Туранский музей, имея очень хороший фонд сафьяновских документов и фотографий, а также помня, что Георгий Павлович является основателем города Турана и поселка Уюк, просил местный Хурал своим решением присвоить туранскому филиалу имя Сафьяновых. Сафьяновых потому, что в местечке Мезель Турано-Уюкского района жил и еще один Сафьянов – Андрей Павлович, который был известным в Сибири коневодом, создавшим уникальную породу местных лошадей, известных здесь, как «Андреевская» лошадь.

Первым врачом в Туране и в Туве была Анна Михайловна Сафьянова, которая в начале двадцатых годов возглавляла всё здравоохранение Тувы и пользовалась большой любовью своих пациентов. Я уже не говорю об Иннокентии Георгиевиче Сафьянове, роль которого в создании независимого государства Танну-Тува теперь вполне ясна... Решением кожунного Хурала от 4 апреля 2002 года туранскому музею присвоено имя Сафьяновых.

«МОИ СИМПАТИИ – НА СТОРОНЕ ДРУЗЕЙ-ТУВИНЦЕВ»

Вскоре после смерти отца Иннокентия Георгиевича избрали председателем Русско-Урянхайского Земства. Время было чрезвычайно сложное, решался вопрос о присоединении Урянхайского края к России, активное противодействие этому оказывала Монголия. А тут ещё на должность заведующего Переселенческим управлением был назначен некто В. Габаев, который, не вдаваясь в тонкую политику, стал очень грубо и напористо проводить русскую колонизацию урянхайских земель, что вызвало множество спорных вопросов. Иннокентий Георгиевич оказался в очень сложном положении.

Он писал в своих воспоминаниях: «Ко мне, как председателю краевого земства предъявляли требования и русские переселенцы, которые целыми посёлками переселялись тогда в Урянхай, и русские купцы, отдавшие за меня свои голоса, обращались по спорным вопросам тувинские араты и чиновники. Со всеми надо было говорить, всем объяснять создавшееся положение. Должен сказать откровенно, что все мои симпатии были на стороне старых моих друзей-тувинцев, особенно тувинцев-аратов».

Уже тогда у Сафьянова начало складываться мнение, что Урянхайский край может и должен быть независимым от кого бы то ни было. Действия царских чиновников Габаева и комиссара Григорьева, направленные на ущемление прав исконных хозяев этой земли, находили в нём непримиримого противника, который открыто высказывал свои взгляды, не оглядываясь ни на какие авторитеты.

Это, конечно, не могло пройти даром. В 1916 году, когда он не явился подобострастно приветствовать приехавшего в урянхайский край генерал-губернатора Восточной Сибири, Сафьянов получил предписание немедленно покинуть Туву без объяснения причин высылки.

ЖИЗНЬ В МИНУСИНСКЕ. АРЕСТ

Через месяц семья Сафьяновых уже была в Минусинске. Анна Михайловна на небольшое наследство после смерти её отца купила дом и открыла в нём родильный покой. Иннокентий Георгиевич ещё ближе сошелся со ссыльными революционерами и по их просьбе возглавил местную социалистическую газету, которая уже много раз закрывалась местными и губернскими властями и открывалась вновь под новым, чуть видоизмененным названием.

Здесь он печатал свои статьи по волнующему его Урянхайскому вопросу. Его позицию поддерживал и младший брат Михаил, в то время студент Петербургского университета. В одной из статей под псевдонимом Кайский, Михаил писал: «Две трети Урянхайского края заняты таёжными и степными отрогами Саянского хребта и представляют собой совершенно непригодную для хлебопашества местность. Удобные пахотные земли, разбросанные маленькими оазисами среди песков, камня, мерзлоты и солончаков, уже использованы в настоящем времени сойотским и русским населением. Многолетний опыт русских старожилов уже показал, что «тучные» урянхайские земли имеют очень тонкий слой гумуса и при обработке быстро истощаются. И вот, несмотря на всё это, переселенческое управление собирается поместить в Урянхае 150 тысяч русских землепашцев, совершенно не знакомых с почвенными и климатическими условиями своих будущих угодий».

И далее он продолжает: «Сойоты – не вымирающие дикари, а вполне жизнеспособные кочевники-скотоводы. Природа края более всего соответствует скотоводческому хозяйству, и при известных условиях, Урянхай мог бы стать для России тем же, чем стали для Европы Бразилия или Австралия» Иннокентий подхватывает эту мысль брата и развивает её дальше: «Когда Англия или Германия проникают в Азию или Африку, они действуют, конечно же, не в интересах трудового народа, но хотя бы в интересах промышленников и купцов, у нас же колонизация обуславливается только интересами бюрократии».

В одной из статей в «Минусин-ском листке» он впервые открыто выдвинул идею о независимости и самостоятельности Урянхая: « Как бы просто мог выясниться этот вопрос об Урянхае, если бы, не мудрствуя лукаво, признали за сойотами право самостоятельной жизни и предоставили бы им самим устраивать свое будущее».

Именно эта идея стала двигателем всей его последующей жизни.

Во время выборов в городские головы, общественностью г. Минусинска Иннокентий Сафьянов был выдвинут в кандидаты, а потом избран на этот почётный и ответственный пост, но не прошёл утверждение генерал-губернатора, помнящего обиду, нанесённую ему в Урянхае. Мало того, газету, которую он редактировал, через несколько дней после выборов закрыли, а редактора арестовали и посадили в тюрьму. Там он продолжал писать о проблемах Урянхайского края, используя маленькие блокнотики, которые сохранились до сего времени. В тюрьме Иннокентий Георгиевич узнал о февральской революции, во время которой его избрали комиссаром тюрьмы, а потом головой города Минусинска. Но несмотря ни на что, душа его рвалась в Урянхай, и при первой возможности, получив полномочия от комиссара Временного правительства, он едет туда. С этого момента начинается его трудный и долгий путь к осуществлению своей давней мечты – независимости Урянхайского края и его народа.

ДВА СЪЕЗДА

В это время в Белоцарске собрался русско-урянхайский съезд, созванный Комитетом общественной безопасности, на который прибыли делегаты от русских посёлков в Урянхае и из села Усинского, а также тувинские чиновники.

На этом съезде Сафьянов заявил, что народ Урянхая может устраивать жизнь по своему собственному усмотрению, так как он теперь свободен от всяких обязательств, данных русскому царю вследствие отречения последнего от престола. Это заявление некоторым русским колонистам пришлось не по душе, и была дана срочная телеграмма в Петербург, Керенскому. Сафьянова отозвали в Минусинск.

Следующий его приезд в Урянхай был сопряжён с установлением здесь Советской власти, созывом общенародного съезда тувинского народа. Вместе с ним тогда приехали Крюков, Терентьев и другие товарищи, которые остались работать в Белоцарске, а он сам ездил по аалам и проводил большую предварительную работу с простыми людьми, чтобы разъяснить им, как можно устроить свою жизнь в независимом государстве.

В июне 1918 года начали свою работу сразу два съезда – русский и тувинский. От русского съезда на тувинский были делегированы два человека – представитель Минусинского Совета Иннокентий Сафьянов и председатель крайисполкома Терентьев. По инициативе Сафьянова тувинцам были переданы отобранные у них раньше комиссаром Григорьевым родовые списки и печати и заключён дружественный договор, по которому Урянхайский край объявлялся независимой республикой.

Русский съезд этот договор одобрил, но зато не одобрило правительство Колчака, которое в это время взяло в Сибири власть в свои руки. Об этом делегаты съезда узнали из телеграммы, пришедшей из Красноярска. По совету товарищей Сафьянов должен был отправиться в Минусинск, чтобы организовать там сопротивление.

ОПАСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Путь по горной дороге был перекрыт казаками, поэтому было решено сплавляться по Енисею на утлой лодке-долблёнке. Насколько опасно было это путешествие, и чем оно закончилось, судите по воспоминаниям самого Иннокентия Георгиевича:

«Итак, я плыву в небольшой лодке-долбянке по могучим водам великой реки Улуг-Хем. Со мной мой младший сын Володя. Я правлю лодкой, он сидит в носу и гребёт веслами. Белоцарск проплыли ночью. Первое единоборство с водной стихией произошло у нас в Юргунской шивере, и мы вышли из него с честью. Лодка быстро взлетала на гребни огромных валов и падала с них в водные пропасти, рассекая воду носом. Мое умение управлять кормовым веслом помогло нам в этой неравной борьбе сил.

Дальше староверский порог, мы спустили лодку на верёвке, идя по правому пологому берегу реки. Устье Уса, где был уже русский поселок, проплыли ночью и утром следующего дня были на широком плёсе Енисея, где в него вливается бурная горная река Кызыр-Суг.

Ниже гремел Большой порог великой реки. Здесь жили рыбаки. Взяли у них коня, запряжённого в передки от телеги, подвезли лодку по береговой дороге ниже шумевшего водопада, привязали с боков лодки по сухому легкому бревну и с большим трудом спустили лодку на воду. Так мы обошли Большой порог, где нам грозила смертельная опасность. Другие пороги – Дедушкин, Березовый, Джойский – проплыли уже как опытные пловцы, искусно лавируя между камнями, волны от которых заливали нашу лодку до краёв, но бревна не давали ей опрокинуться вверх дном и, вылив ведром воду, мы опять быстро неслись вперёд.

Спустившись Джойским порогом, мы остановились ночевать на каменном острове. Утром к нам подплыли два человека и строго спросили, что мы за люди. Я ответил, что работаю техником на Большом пороге и плыву с сыном в Минусинск. Из слов этих людей мы узнали, что перед последним, Маинским порогом, стоят казаки, которые караулят Сафьянова Акентия, плывущего на плоту из Урянхая и просили их понаблюдать за рекой и оповестить, как только завидят этот плот.

Покурив у нашего костра, они ушли, а мы спустили лодку немного ниже и там пролежали в кустах весь день, решив казачий пост и Маинский порог миновать ночью. Мы уже знали, что Минусинск занят белыми и все наши планы рухнули, но возврата назад не было.

Как только стемнело, поплыли и скоро увидели на высоком правом берегу большие костры, а около них большую группу людей с ружьями на спинах. Слышались крики, пьяная ругань, хриплые звуки гармошки. Свет костров пересекал воды реки во всю ширину. Внизу уже слышался грохот Маинского порога. Легли на дно лодки, вода повернула её поперек реки и она, точно толстое бревно, пересекла светлую полосу огня, не замеченная пьяными казаками.

Миновав пост, мы схватили вёсла, лодка уже стремительно мчалась по волнам порога, который мы всё-же благополучно миновали. Дальше путь уже был лёгкий, нужно было только скрываться от людей. Солнце скрылось за вершиной Самохвала, когда мы пристали у берегового утёса, недалеко от нашей бывшей дачи.

Володя пошел в Минусинск, до которого было шесть километров, я остался ждать его возвращения. Я сидел на берегу, смотрел на засыпающие воды реки и думал: «Что-то день грядущий нам готовит?». Вдруг слышу: «Папа, бери оружие и выходи сюда, за тобой приехали». Голос Володи. Мысли беспорядочно бродят в голове, решаю идти, иначе нельзя, если уплыву – они убьют сына! ….

Дорога к тюрьме шла берегом. И вот на половине пути нас нагнали шесть верховых и, растолкав конвой, начали хлестать меня в шесть нагаек, крича: «Беги, большевистская сволочь!» А позади щёлкают затворы винтовок. Иду твердым шагом, не сходя с дороги. Удары сыплются на спину, плечи, голову, закрываю руками глаза, чтобы не выхлестнули. Кровь заливает лицо, кепка сбита и на голове уже несколько рассеченных ран, ручные часы разбиты вдребезги, но ноги шагают твердо, держусь прямо, одна мысль: не упасть, дойти до ворот тюрьмы.

У ворот тюрьмы стояла большая толпа городской буржуазии и черносотенцев, пришедших бить большевиков. Попав в эту озверелую толпу, я напряг все силы, чтобы пробиться к воротам. На меня сыпались удары кулаков, зонтиков, мне плевали в лицо, рвали одежду, но тюремный надзиратель, дежуривший у ворот, увидев меня, растворил калитку, толкнул меня в неё и снова захлопнул. В коридоре повстречался выходивший из тюрьмы караул, который прикладами начал меня бить, я упал, потеряв сознание».

ЧЁРНЫЕ ДНИ

Сильный, закалённый организм Иннокентия Георгиевича вынес эти испытания, вскоре все раны и ушибы зажили сами собой, без какой-либо помощи врача. А через некоторое время его вместе с другими политическими заключёнными переправили в губернскую красноярскую тюрьму.

Там он оказался в одной камере со своим старшим сыном Борисом и младшим братом Михаилом. Вскоре стало известно о первых казнях в тюрьме – расстреляли членов губисполкома Вейнбаума и Бограда. В Красноярск, распродав в Минусинске за бесценок всё имущество, переехала Анна Михайловна, чтобы быть рядом с попавшими в беду мужем и приёмным сыном.

Ей удалось, взяв на поруки, высвободить из тюрьмы Бориса. Но вскоре, началась мобилизация в армию, и Борис одним из первых попал в колчаковское ополчение.

Здесь Борис продолжал вести подпольную работу вместе со своими друзьями и вскоре полк, где он находился, восстал. Восстание было жестоко подавлено, его главари, в том числе и Борис, снова попали в тюрьму, теперь уже в камеру смертников.

Через некоторое время Бориса и еще 12 его товарищей посадили в вагон и отправили в Западном направлении, якобы на фронт. Но на станции Елан-ская в этот вагон ввалились пьяные белополяки и всех, кто там находился, порубили шашками.

Мне не раз приходилось бывать на станции Еланская, которая находится в четырех часах езды на электричке от города Красноярска, где на привокзальном перроне установлен памятник этим молодым борцам за лучшее будущее своей страны. И не их вина, что это будущее не было столь светлым и безоблачным, как им того хотелось, и за что они отдали свои юные жизни.

А жизнь в тюрьме шла своим чередом. Все большевики, находящиеся в красноярской тюрьме, были объявлены заложниками. Как только партизаны проводили удачную диверсию, на тюремный двор выводили десять большевиков и расстреливали. Обычно это происходило в 11 часов вечера, заключённые с тревогой ждали этого часа. Братья Сафьяновы значились в списках заложников под номерами 66 и 67. В эти дни Иннокентий Георгиевич в своей записной книжке написал такие строки:

«Тихо в камере. Умолкли голоса.

Ночь опять спустилась в нашу клетку,

За окном покрыла тьмою небеса,

На глаза набросила нам сетку. 

По углам ползет густая тень,

Всюду мрак и тишина немая;

Только бы увидеть снова день

Каждый думает, тревожно засыпая. 

И сквозь сон, как будто слышен скрип

затворов,

Стук замков, бряцание ключей,

Звук глухой каких-то тихих разговоров,

Гул шагов пришедших к нам людей. 

А потом опять все стихнет, притаится

И замрёт в кошмарной тишине,

Только сердце будет часто биться

В нашем страшном, беспокойном сне.» 

Когда уже расстреляли 60 человек, вдруг этот приказ отменили. Это было время, когда колчаковская армия терпела поражение за поражением и откатывалась на Дальний Восток, туда же отправлялись и заключённые из красноярских застенков, там оказался и Михаил Сафьянов, которому впоследствии удалось бежать и таким образом спастись. Иннокентий же в это время заболел сыпным тифом и был вывезен из тюрьмы Анной Михайловной, как совершенно безнадёжный. Все, кто находился в тифозном бараке рядом с ним, умерли.

Почти полгода выхаживала его жена, успевшая сама заразиться и переболеть этой страшной болезнью. Организм Сафьянова и здесь не сдался, оказался сильнее всех смертей, а может быть, судьбе нужно было, чтобы этот человек был жив.

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ ВОЗОБЛАДАЛ

В начале 1920 года власть Колчаковского правительства в Сибири была ликвидирована, ещё раньше Советская власть восстановилась в Минусинском уезде. Но положение в соседнем Урянхай-ском крае оставалось очень сложным и тревожным.

После ухода оттуда партизанской армии Кравченко и Щетинкина, население русской колонии стали грабить и убивать монгольские и китайские интервенты, также объявилась банда грабителей и убийц с Хемчика, которые выгоняли и убивали русских переселенцев, сожгли несколько русских посёлков. Так был полностью уничтожен посёлок Гагуль, жестоко убиты все его жители от мала до велика. Комиссар Турчанинов бежал, захватив большую сумму денег переселенческого управления, по дороге его ограбили собственные охранники и бросили среди тайги, где он и погиб.

Вот в такое непростое время в Красноярск к Иннокентию Сафьянову, еще не оправившему от жестокой болезни, прибыл командир партизанского отряда Квитный и другие представители русского населения, чтобы просить его о скорейшем приезде в Урянхайский край с целью урегулирования там обстановки и налаживания мирной жизни.

В августе 1920 года он в качестве представителя Сибревкома и уполномоченного Енисейского губисполкома прибыл в Урянхай. В мандате, выданном Сафьянову еще в марте 1920 года, говорилось, что ему поручается установление дружественных отношений как с местным коренным населением Урянхайского края, так и с соседней с ним Монголией.

Мандат подписали, но время отправки Сафьянова тянули, так как центральные и региональные сибирские власти были очень далеки от проблем Урянхая и народа, как русского, так и коренного, населявших эту землю. Они даже не знали, что Урянхайский край находился под протекторатом России, ошибочно считая его владением Китая. Об этом говорят такие документы, как телеграмма Председателя Сибревкома Смирнова Ленину: «Формально Урянхай находится под протекторатом Китая, фактически там борьба за влияние между Монголией, Китаем и нами. Местное население, сойоты, аполитичны, никакого значения на жизнь края не имеют…»

Кроме того, главной, приоритетной линией политики того времени было построение коммунизма во всем мире, и в том числе в крупных странах Азии. Готовилась революция в Монголии, к которой хотели присоединить и Урянхайский край, нимало не задумываясь о том, нужно это или нет тем, кто там живет.

Сафьянов, прекрасно понимая, что Урянхайский вопрос нужно решать как можно скорее и решать его в интересах местного русского и тувинского населения, писал в красноярский губревком: «Для меня совершенно неважно, поеду ли я или кто-то другой, для меня только в высшей степени важно, чтобы туда скорее поехал представитель с широкими политическими полномочиями, с которым могли бы говорить представители Китая и Монголии, а также представители сойотского народа по всем интересующим их вопросам и потому бы мог, наконец, разрешиться Урянхайский вопрос в желаемом для меня смысле».

Всё-же здравый смысл возобладал, и Сафьянову, наконец, дали добро на поездку в Урянхай, где он со всеми властными полномочиями приступил к делу, созвав 10-й съезд русского населения края. Съезд начал свою работу 16 сентября 1920 года в Туране, куда собрались представители всех слоёв населения.

На съезде было обсуждено множество вопросов: о состоянии в крае медицинского обслуживания, просвещения, о переименовании Белоцарска в Красный городок, о создании кооперации.

Но Сафьянов не был бы Сафьяновым, если бы вновь не поставил вопрос о политическом переустройстве, о независимости Урянхая. И съезд вынес решение о возможности восстановлении договора 1918 года на следующих русско-тувинских переговорах.

В своём отчете Сибревкому Иннокентий Георгиевич писал: «Очень серьёзно съезд отнесся к нашим будущим переговорам на будущем соетском съезде. Выбрана делегация из девяти лиц. Резолюция, вынесенная съездом по Урянхайскому вопросу, должна дать этой делегации руководящие указания в их работе на съезде… Необходимо нам помнить, что Урянхай, богатая скотоводческая страна с большим будущим, что русское влияние, уже в силу географического положения края очень сильно, что урянхи, снова попавшие в экономическое рабство к китайцам и монголам, охотно пойдут под нашу защиту, и защищать мы их должны, наконец нам это выгодно во всех отношениях».

Политика, проводимая в Туве Сафьяновым, отвечала интересам как с тувинского, так и русского народа, а потому, когда почти вся Сибирь полыхнула крестьянскими восстаниями против большевиков, в Урянхайском крае, весьма взрывоопасном регионе, была более или менее спокойная обстановка.

Правда, самому Сафьянову приходилось работать в весьма тяжёлых условиях. Его политика зачастую не совпадала с политическими и идеологическими установками некоторых лидеров ВКП(б). На него в центр постоянно шли доносы и обвинения в самостийности от представителя Реввоенсовета 5-й Красной Армии в Монголии Бориса Шумяцкого, ярого сторонника присоединения Урянхайского края к Монголии. Немало было противников и в среде военного командования.

Уже в конце 1920 года Сафьянову пришлось лично ехать в Омск с докладом о положении в Усинско-Урянхай-ском крае, чтобы доказать необходимость проводимой им работы. Сибревком поддержал тогда политику, проводимую Сафьяновым. Но это было сделано вовсе не по принципиальным соображениям, а потому, что шла гражданская война и Сафьянов нужен был, как человек, имевший большой вес и авторитет среди разных слоёв населения такого непростого перекрёстка событий, как Урянхайский край, который руководство Сибревкома рассматривало как плацдарм для распространения коммунистических идей вглубь Азии.

Например, председатель Сибревкома Смирнов еще в октябре 1920 года писал:

«Сиббюро имело суждение об Урянхайском крае и пришло к следующему заключению: Советская Россия не намерена и не делает никаких шагов к обязательному присоединению к себе Урянхайского края. Но Урянхайский край, граничащий с Монголией, может и должен служить проводником освободительных идей в Монголии и Китае, в каковом отношении и должно быть использовано его русское население».