 Воспоминания своего деда – кадрового офицера, подполковника в отставке Семена Хунаевича Севена, кавалера ордена Тувинской Народной Республики, ордена Красной Звезды, ордена Отечественной войны, медали "За победу над Германией", имя которого незаслуженно забыто – в год 65-летия победы в Великой Отечественной войне подготовила к печати в газете "Центр Азии" его внучка, директор детской хореографической школы, Заслуженный работник культуры Республики Тыва Раиса Стал-оол.
"Я – Семен Хунаевич Севен. Ни известный народный писатель, ни известный народный композитор, ни известный народный художник – простой гражданин Советского Союза.
Думаю, что на всех этапах моей маленькой истории прожили такую же жизнь большинство тувинцев.
Вместе со своим народом я прожил эти времена, начиная с 1909 года, а если у кого-то нет желания знать об этом, мне все равно, только нет в этой правде ни малейшей доли искажения.
Русские и тувинские друзья отца
Я родился в Сут-Холе, в местечке Ак-Ой (Белая Лощина) Устуу-Ишкина (Верховье Ишкина), на зимовке в верховье местечка Тыттыг-Ой (Лиственничная Лощина). В те времена эти места относились к Дзун-Хемчикскому кожууну.
Датой моего рождения, согласно документам, считается 12 число месяца марта 1909 года. На самом деле я родился в последний месяц зимы, в ночь на тридцатое число, в канун нового года, когда назавтра собирались справлять Шагаа. Раньше новый год встречали в первый день первого весеннего месяца.
В Шагаа в наших местах устраивали большой праздник. Люди не выпивали. Самое главное – это хорошо и вкусно поесть, оказать уважение людям старшего поколения, играть в кажык адар (бабки), баг адар (стрельба из лука в набивные мячики), тевек (почекушки), кататься с горки и на лыжах. В этих играх и состязаниях участвовали все, и старые и молодые играли в разные игры.
Мой отец – Кара-Хуна Ондар, мать – Санзанмаа Ондар. Мы относимся к роду ондар, уйгур-ондар.
Мой отец был бедным, но известным охотником, мастером: столярничал, изготавливал для богатых и простых людей сундуки, ящики, деревянные части для юрты.
С малых лет я помню, как мой отец ездил на русские земли, добывал пшеницу-просо, чтобы прокормить нас. Когда я был маленьким и только начал все осознавать – в период 1915–1918 годов – через Сут-Холь русские перегоняли крупный рогатый скот, закупленный в Туве и Монголии. Мой отец вместе со стариками Окбе-Адаром, Чимитом доставлял скот для этих русских.
Имена, фамилии тех знакомых русских моего отца из-за малого возраста я не мог знать, помню лишь, как они приносили мне сахар в кусках и еще – бумажную игрушку. Но все-таки запомнилось мне, как однажды осенью в местечке Ортен-Арыг (Горелый-Лес) заходили в нашу юрту двое пожилых русских, и их угощали чаем и хойтпаком.
Сейчас я думаю, что некоторые из этих русских были людьми из какой-либо экспедиции, не было у них никакого оружия (или, может, я не увидел его), а видел я на плечах одного пожилого, лет за сорок, русского погоны.
Вспоминая сейчас общее впечатление от них, думаю, что это были не грубые и жестокие, а очень мирные люди. Все же неплохо, что у моего отца были русские приятели. Отец осенью уезжал с этими русскими и возвращался лишь зимой.
Друзьями с детства-юности у моего отца были такие люди: Чимит – он умер, старик Айыжы – умер, и дети его. Ондар Далдыы – самый младший брат моего отца, сейчас пенсионер совхоза «Победа» в Танды. Старик Байыр Ондар – младший брат моей матери – умер, живет в эти дни его сын Ондар Байыр Чимитович, имеет высшее образование, начальник треста «Тувинстрой».
Окбе Адар – самый близкий друг моего отца, охотник, меткий стрелок, этот старик умер давно, раньше моего отца. Был Хуунчук-Баштыг – давно умер. Был старик Барба Тараа – не было у него ни жены, ни детей, жил он, перебираясь из аала в аал, выпрашивая еду у богатых.
Удары шагайкой
Во времена моего отца было много богатых феодалов. Думаю, что не будет лишним назвать в воспоминаниях некоторых из них.
Жил богатый феодал Хелин, у этого старика было три табуна жеребцов: табун красновато-рыжих, табун пестрых и табун черных жеребцов. Сколько тысяч – неизвестно.
Самые жестокие, беспощадно угнетавшие и нещадно избивавшие аратов феодалы – это Сенгин Чангы из рода ондар (по прозвищу Старик Чангы). Сенгин Чангы был самым могущественным чиновником у ондаров. Был у него младший брат Балчый. Младше него – Максыр Чангы, далее – Хуулгаан Чангы, а самым младшим из этих братьев был Сурун Дузалакчы. Все – родные братья и самые богатые феодалы из рода ондар.
У дузалакчы (заместителя правителя кожууна) ондаров Суруна Дузалакчы был в местечке Ак-Аксы большой дом, а в местечке Кызаа-Арыы – большая мельница для обмолота муки. Слышал я, что эту мельницу построили русские. За обмолот муки на этой мельнице брал он непомерную оплату. Говорили, что за обмолот мешка пшеницы забирал половину мешка.
Сурун Дузалакчы очень много людей выбирал себе в прислужники, работали они на него задаром. Его слугами были Илгин, Сандан (Кызыл-Буга), Тыртык Кара, Урулээжик и другие. Только у одного табунщика по имени Илгин было более тысячи лошадей. Жил этот табунщик в верховьях Манчурека, Хууректиглер и Ишкина, выбирал себе самых лучших скакунов и самые лучшие места для пастбищ.
Сурун Дузалакчы насмерть избил шагайкой и манзы (орудие пытки) сына Эрена Дондупа Чозутту, обвинив его в том, что украл у него скот. Об этом точно знает его слуга Келдир Чузунмаа, видевший все это и по приказу бивший его.
Были у Суруна Дузалакчы сыновья, такие же беспощадные феодалы – Ондар Санчы, Дандагай, Чамыян, Комбу, был и один лама, не помню его имени.
Кижээ Чангы был старшим сыном Максыра Чангы. Даже меня, маленького мальчика, Чангы приказал наказать пятьюдесятью ударами шагайкой (шаагай – простроченная плетка, одно из орудий пыток в дореволюционной Туве), обвинив в том, что, якобы, не по тому руслу направил воду оросительного канала.
Запомнил еще случай. Мой отец со стариком Кара-Будуком, выпив по случаю праздника-обряда освящения оросительного канала, говорил поблизости от Кижээ Чангы: «Этим выскочкам не положено носить эти чинзе (чинзе – шарик, знак ранга у чиновников). За такие слова, видел я, наказали их беспощадно ударами шагайкой.
Далдыы Ондара, младшего брата моего отца, Кижээ Чангы в местечке Ара-Ой избил плетеной камчою так, что тот не смог встать. Я видел, как еле вылечили его, когда в летнюю жару мясо его задницы покрылось червями и начало гнить. Вылечила его народными снадобьями моя бабушка.
Ханды, дочь старшего брата моей матери, привязали к лошади и волочили, так измывались, что она умерла, будучи беременною. Это был Сагды, сын Чалана Чангы, старшего сына Балчыя Бижээчи.
Как верно в песне из «Хайыраан бот»:
Каждый волен распоряжаться тобой,
Как мучительно тяжело нам.
Камча вольна над скакуном,
Как больно и тяжело скакуну.
Если умрешь, пропадешь –
Выбросят в овраг,
Если вырастешь, тоже пропадешь –
Отдадут чужому человеку.
Действительно, эти песни пела моя старшая сестра Ханды, все, кто переживал в своей жизни тяжелые времена.
Что и говорить, когда вспоминаю это время, иногда тяжко на сердце становится и плакать хочется. А иногда легко становится на душе и смеяться хочется, когда думаю, как все-таки посчастливилось мне из-за великой милости удивительного Октября, родного учителя Владимира Ильича Ленина.
Землепашцы и кузнецы Ишкина
Богата моя родная земля. В этих местах много всякого зверья: марал, косуля, белка, соболь, заяц, медведь – какого только нет там зверья.
Речки Верхний Ишкин, Нижний Ишкин – говорливые, полноводные, с родниковыми ручейками, с ягодными местами. В таежных местах по обе стороны речек растут кедры, осенью кедровых орехов – видимо-невидимо. Пойдешь на берег – выловишь и поешь рыбы, пойдешь в лес – соберешь и поешь ягод.
На наших землях было много богачей средней руки. Многие в те времена жили, выращивая просо в устье речек Ишкин, в местечках Калбак-Караган, Ак-Аксы.
А мой отец, дядя Байыр, брат моей матери Кара Дарган – Черный кузнец, старики Чимит и Далдыы в низовьях реки Ишкин сеяли хлеба. Выращивали с одного шана (примерно четверть гектара) 40 барба (кожаный вьючный мешок) зерновых.
В низовье Ишкина, в долине, хлеба начали сеять давно. Отец моего отца старик Ондар Багдыржап по прозвищу Думаа Халан – Сопливый много выращивал зерновых. Этот мой дед умер в 61 год, бабушка – в 86 лет. Я предполагаю, что в устье Ишкина и в долине начали выращивать зерновые с 1870 –1880 годов.
Обычай сеять пшеницу заимствовали у русских приятелей. В те времена ниже нынешнего Суг-Аксы жили трое или четверо человек под предводительством богатого русского Николая Ананина (или Ананьева), которого тувинцы называли Чолдак Мыкылай – Коротий Николай.
Помню, как с мамой были в доме этих русских: пили чай, пробовали сахар. По примеру этих людей, думаю, и начал сеять зерновые. Хорошо помню, как весной зять моего отца Айыжы вместе с этими русскими сеял в поле. Среди хлеба посеяли что-то круглое под названием картошка, осенью пробовал я и ее.
Еще сеяли так называемые семечки, они вырастали с желтыми цветами. Почву тувинцы-араты обрабатывали деревянным плугом, деревянной бороной. Осенью стебли пшеницы срезали вручную кривой ручной косой, некоторые – ножом.
Старший брат моей матери Кара Дарган – Черный Кузнец из каких-то мест привозил ржавое железо, выковал ручную косу, а я вздувал кузнечные меха дяди. Кара Тарган на всем Ишкине лучше всех ковал из железа, опытный, со сноровкой был. Еще ковал Чолдак Дарган – Короткий Кузнец, наш зять Айыжы, но им было далеко до Кара Даргана, который мастерил самые сложные и тонкие изделия. На изделия из серебра, золота, меди получал он заказы даже от монголов, китайцев. Он изготовлял посудины- бумба для воды, ножи, украшая их серебром, огниво и ножи из серебра, а также чудные серебряные, золотые украшения для женских кос и серьги.
Он был религиозен, верил ламам, желтой религии, поэтому, чтобы получить благоденствие на том свете, изготавливал без оплаты разные изделия для лам, например – жертвенные чашечки для фигурок божеств в чаданских хурээ.
Жил он в местечке Ак-Ой на Верхнем Ишкине. Шаманил, поэтому и получил прозвище Дарган-Хам – Кузнец Шаман. Однако никогда не брал большой мзды за камлание. Начал шаманить, потому что была у него припадочная болезнь. Говорили, что и сердце у него было больное. Для того, чтобы болезнь не проявлялась, приходилось ему, бедному, камлать.
Первая школа – прутьями по ладоням и спине, бегство от ламы
В те давние времена, в эпоху феодализма, хорошо было то, что молодежь почти до сорока лет не принимала спиртного. Но не было в те времена для молодых ни школ, ни культурных учреждений, где они могли бы собраться, играть, веселиться вместе, учиться.
В те времена молодые собирались там, где освящали оваа, устье оросительных каналов, где камлали шаманы. Верхом и пешие парни и девушки собирались в одном месте, и ойтулааш – молодежные игрища – длились всю ночь напролет, до самого утра играли в ак-ыяш – белую палочку.
У нас в Сут-Холе до 1929 года не было школы. Я уехал из Сут-Холя в апреле 1929 года, а что после происходило там, не знаю.
Меня повезли учиться, когда мне было семь или восемь лет. Отец посадил меня рядом с собой на коня и повез из Верхнего Ишкина на учебу в местечко у чаданского Устуу-Хурээ – в юрту человека по имени Араптан-кешпи. Привез и оставил, а сам уехал домой.
Живя в юрте того ламы, я был тем, кто вставал спозаранок, варил чай, разжигал огонь, ходил за хворостом, носил воду. Вечером меня сажали рядом и обучали тангутской грамоте. Если не смог вызубрить, прутьями караганника били по ладоням, крутили уши, иногда так большими длинными камышовыми прутьями били по спине, что не мог встать.
Как же может человек учиться в таких тяжких условиях? И в этот же год я сбежал. Однажды вечером, после шагаа, когда этот лама ушел в гости к другим ламам, я отправился в аал к моей тете по линии матери.
Ночью был страшный холод, снега навалило много, а я шел и шел. Есть в тех местах открытое степное место с невысокими горками без единого деревца. Направляясь по верховьям гор, к следующему вечеру до смерти уставший и замерзший пришел в аал моей тети. Увидев меня, моя тетя Оккак Хевекменовна Монгуш прониклась ко мне такой жалостью, что сильно ругала моего отца «со всяким его хурээ-хараа для моего сыночка».
Среди материнской родни бедная моя тетушка была самым жалостливым человеком, сильно любила меня.
Прожил я у тетушки более десяти дней, получил молодого серого жеребца, поехал верхом на нем домой. Приехал в аал, а отца нет, ушел белковать в тайгу. Дома провел весну, лето, осень, а осенью в наш аал прискакал человек и потребовал от отца, чтобы он снова отправил меня в хурээ.
И снова отец посадил меня рядом в седле и отвез тому кешпи Араптану. На этот раз и тангытской грамоте не обучали, а отправили с двумя стариками в местечко Берт-арыг, чтобы валили лес на постройку дома. Всю зиму заготавливал лес, а к весне однажды утром сбежал я от этих стариков. Через два дня пешком добрался до своего аала.
Когда пришел домой, отец меня не ругал, сказал, что пойдем в тайгу в местечко Хемнер-суг за весенней белкой, и вернулись мы только к лету. Больше отец меня в хурээ не отправлял.
Мой отец Ондар Кара-Хуна умер совсем молодым – в 40 лет, от болезни легких – туберкулеза. Его похоронили в местечке Устуу-Ишкин в устье реки Теректиг – Тополиной.
Было это в зиму 1928 года, мама тогда носила под сердцем моего самого младшего брата – будущего летчика Алексея Чимий-оола.
Всего нас, братьев и сестер, было семеро. Я – самый старший, после меня – сестра: Галина Хунаевна Севекмаа в настоящее время работает в Кызылской школе-интернате, она – член КПСС, имеет высшее образование: училась в Москве в КУТВе, закончила Абаканский учительский институт.
Потом брат Ымыштай, брат Кан-оол, сестры Омай и Сепчит и самый младший, которого уже не увидел отец – Чимий-оол.
Мама намного пережила отца: она умерла в 76 лет от рака горла, похоронили ее в селе Суг-Аксы Сут-Холя.
Далеко на севере, на земле русских, случилась великая война
Это был 1918 год. Наш аал находился тогда в Верхнем Ишкине в местечке Ортен-Арыг. Поздним летом, ближе к осени через наше стойбище прошло много пеших русских.
Слышал я, как говорил тогда мой отец:
«Далеко на севере, на земле русских, случилась великая война, поэтому там большой голод. Эти русские бегут от этой беды».
Спускающиеся с гор в долину Ишкина русские были по виду люди мирные, без оружия, шли они, опираясь на посохи. Были среди них и мужчины, и женщины с детьми.
Однажды на берегу неподалеку от нашего аала они разожгли костер и заночевали. Наша мать, увидев, какую похлебку они варили, сказала: «Жалко их, бедных, очень», и отправила с нами в ведерках молоко, хойтпак, сыр. Когда мы принесли им еду, эти русские очень радовались.
Не понимал я тогда, куда направляются эти люди. Понимал только, что идут издалека и неспроста, раз пешком перевалили через большую тайгу. Не знаю я, остались ли некоторые из них в Туве.
Зимой 1919 года в Ишкине выпало много снега, это было время, когда много скота пало. Летняя стоянка была у нас в долине в местечке Калбак-Хараган. Когда уже жаркое лето было в разгаре, на другом берегу реки Хемчик слышались выстрелы. Когда спрашивали, чьи же это выстрелы, люди говорили, что это солааннар из белых войск русских стреляются с чаданскими и барун-хемчикскими тувинцами.
Думаю, что слово солааннар произошло от слова солдаты. Тувинцам на слух слово солдат слышалось как солаан, поэтому и стали так говорить.
Наш аал и другие перекочевали подальше от этой перестрелки – в верховье Верхнего Ишкина, уходя подальше от белых русских.
Это было время, когда белые солдаты просто так расстреляли безвинного Монгуша Шыдарвая, старшего зятя моей матери, мужа ее старшей сестры, жившего в местечке Ээр-Хавак вблизи Чадана. Я называл этого старика дедушкой, он был очень добрым хорошим человеком. То был дедушка Сергея Серена, работавшего десятилетия спустя секретарем обкома комсомола.
Эти солааннар собирались в большинстве своем в Чадане. Нынешнего города Чадана тогда не было, а было тогда на месте города ламское Алдыы-Хурээ – Нижнее Хурээ, а в местечке Чайлаг-Алаак (Летняя роща) стояло Устуу-Хурээ – Верхнее Хурээ. Кто бы ни приезжал – русские, китайцы – центром всего были эти два хурээ.
Были они и местом сбора хемчикских богачей. Начиная с великого Хун-нойона до нойона Буян-Бадыргы жили они в своих юртах за Устуу-Хурээ.
Человека по имени Буян-Бадыргы мне привелось увидеть в 1919 году. Это было поздним летом, ближе к осени.
Мы приехали в Чадан, а кругом говорили, что белые русские солааннар спаслись побегом в Улуг-Хемском районе. Было тогда очень неспокойно, слышал я от людей, что и в русской земле произошла революция, и в Монголии началась революция. В народе говорили, что появились красные русские – самые сильные и могущественные люди.
Мы узнали, что красные русские разбили войска белого русского хана и сейчас воюют с белыми русскими в Хем-Белдире (ныне – город Кызыл). Так говорили везде.
Зиму 1919-1920 года наш аал перезимовал в местечке Теректиг. Ближе к весне пошли в наших землях слухи, что появились в Улуг-Хеме, Шагонаре, Чаа-Холе монгольские и китайские войска, идет там страшная битва, много судачили, что их гонят их из тувинской земли. Ближе к осени послышалось в народе, что в битве на Оттук-Даше русские и тувинцы объединились. После я узнал, что прогнали всех китайцев, а оставшихся разграбили.
Ночной хурал с Чурмит-Дажы
В августе 1921 года услышал я в стойбище моей тети, что Тува стала суверенной республикой, правительство возглавил нойон Буян-Бадыргы. В народе стали говорить, что тувинцы теперь независимы, никому не подвластны.
Потом я долгое время не был в Чадане, так как в верховье Ишкина тяжело заболел отец, и я вынужден был находиться с родными.
Не помню, какой это был год, когда поздним летом в устье Ишкина собирали хурал, звали нас, и из нашего аала я поехал на этот хурал.
Собралось на это собрание очень много людей. Приехал человек по имени Чурмит-Дажы, выступал перед народом с докладом. Узнал я из речи этого человека, что Тува стала независимым государством, что белые русские и китайские, монгольские войска изгнаны из тувинской земли, а в Хем-Белдире находятся тувинские войска и Красная Армия русских.
Также докладчик говорил, что в Туве будут созданы некие ангыы. Тогда я не мог понять, что такое ангыы? Позже услышал, что это место, откуда управляли внутренними делами.
Это собрание продолжалось всю ночь, только к обеду назавтра люди разошлись.
Как-то поздней весной начальник арбана отправил меня на месяц в Чадан для работы в уртеле Шокар. Приехал, там были две черные потрепанные юрты. Мне поручили готовить лошадей для выезда, готовить еду, этим я и занимался.
Тогда в Чадане, выше за лесочком нынешнего города, была русская лавка. А в центре Дзун-Хемчикского района были разбиты юрты, эти юрты называли чызаан.
В это время я прошел еще одну школу. Летом 1927 года в Устуу-Хурээ ночевал в юрте одного ламы, а когда вернулся с конем, этот лама обвинил меня в краже двадцати пяти акша, и в этом своем обмане не отставал от меня.
Так как я действительно не брал этих денег, то так и говорил, однако меня силой привели в чызаан, находившийся на широком лугу. В чызаане лама продолжал обвинять в краже, и меня, безвинного, посадили в темницу – маленький домик. Каждый день в течение полутора месяцев дарга Байыр и другие даргалары – начальники допрашивали меня. Я отвечал, что никаких денег не брал, тогда снова вели в темницу.
Сильная грамота и сны об армии
В январе 1929 года, в сильные морозы, вызвали меня в ангыы и отправили в Хем-Белдир (город Кызыл) с поручением – доставить «сильную грамоту».
Отправился верхом вместе с еще одним посыльным, который вел с собой еще одного коня. Ехали всю ночь, меняя лошадей. Было очень холодно, всю ночь за нами следовали волки, совсем рядом был слышен их вой.
В Хем-Белдир добрались к утру. Мне тогда показалось, что в нем так много домов! Было и много юрт. Привели меня к какому-то большому двухэтажному зданию. На месте музея стоял двухэтажный военный штаб, который позднее сгорел, в одном крыле верхнего этаже и находился это ангыы.
Ранним утром там был только сторож с ружьем. Я спросил, где человек по имени Бодагандай, он ответили, что, наверное, еще дома, надо подождать. Неподалеку поднимался дым из одной юрты. Я вошел в эту юрту, здесь только сварили чай, и женщина налила его мне. Напился, немного отогрелся, и у меня со щек и носа потекла вода. Думал, что пот, а это оттаивали обмороженные части лица.
Немного погодя снова пришел в тот дом, человек по имени Бодагандай уже появился: высокий, в военной одежде. Вытащив из-за пазухи сильную грамоту, вручил ему, он ее раскрыл. А потом посмотрел на мое замерзшее лицо: так тебе необходимо срочно к врачу!
Военной больницей оказалась белая юрта, там сидел один лама. Он намазал мое обмороженное лицо белым лекарством, забинтовал, вручил мне лекарство в маленькой баночке, велев завтра снова намазать.
Потом увидел я в городе, как красиво шагают в строю русские красные военные и тувинские военные. И начал думать: как бы попасть в эти войска?
Побыв два дня в городе, вернулся назад. И так мне захотелось в эту армию, что даже сниться стало. Сказал об этом министру Дондуку, он ответил: скоро будут набирать войска, тогда и отправишься.
Начало военной биографии
Радовался я, что оправлюсь служить. И вот тогда приехала из Кызыла легковая машина, на которой увозили в армию.
Уже собрался на этой машине уезжать, как мне сказали, что по возрасту я старше, нужно убавить возраст на год. Сбавил свой возраст на год, выписали мне документы, и поехали мы, пятеро, на этой машине в Кызыл.
К утру приехали, привели нас к военным, много их там было, построили нас в отдельной комнате.
Этот день – 15 марта 1929 года – день начала моей военной и трудовой биографии. Мне был 21 год, а с убавлением года – 20, так с тех пор во всех документах и идет.
Поступив в армию, мы еще много дней ходили в тувинской одежде. В самом начале мне вручили ружье, и я в тувинском халате стоял на ночном дозоре на улице Ленина.
Нас направили в первый взвод тувинского конного эскадрона, командиром взвода был товарищ Намчак. Начали обучать военному уставу, оружию, тактике, и тому, как верхом на лошади срезать прутья. Сначала нас обучали монгольской грамоте, потом – тувинскому письму латинскими буквами. Нашими русскими учителями были Канишевский и Свиридов.
В тувинской армии тогда не было ни танков, ни самолетов, ни пушек. Было, правда, два иностранных пулемета.
В Кызыле до второй половины июля 1929 года находился один полный эскадрон Красной Армии. Тувинские солдаты очень дружны были с красноармейцами: мы были у них в казарме, они приходили к нам казарму. Хотя и не знали языка, но немного понимали друг друга. Конную учебу проводили вместе. Когда они уезжали, провожали их, сидя вместе за столом и выражая друг другу горячие пожелания.
В дополнение к этой учебе меня направили в музыкальный взвод. В нем начали учиться и мои сокурсники Мандыт, Агбаан, Мунзук, Чанчып, Содунам, Алгырвас, Ангыр-оол, другие товарищи. Нашим учителем в музыкальном взводе был партизан Коровин.
Стали учить ноты. До, ре, ми, фа, соль – каждый день учили мы и вскоре могли сыграть «Интернационал». Я играл на трубе, или на инструменте, называемом кларнетом.
К зиме 1929-1930 года мы, как заправские музыканты, играли нашу музыку и пешком, и верхом. Нас стали даже приглашать на большие празднества. А с начала 1930 года начал исполнять обязанности командира музыкального взвода.
Восстание на Хемчике, перепись богатства Устуу-Хурээ
С наступлением весны 1930 года в народе пошли слухи, что в начале марта начали контрреволюционное движение хемчикские мятежники.
16 марта наш эскадрон отправили для подавления восстания на Хемчике, присоединив к нам парней из партийной школы. С ними был и сегодняшний писатель Степан Агбанович Сарыг-оол. Командиром нашего взвода тогда был Самбу, его называли и по прозвищу Ыргак Самбу – Кривой Самбу.
Сначала 15 марта была отправлена грузовая машина ЗИС-5, на ней – часть армейцев с одним пулеметом, пулеметчик – товарищ Допуй-оол, он жив, работает в отделении Бора-Тайга совхоза «Сут-Холь».
Наш эскадрон выехал из Кызыла вечером 16 марта – на конях, все обуты в сапоги, ранним утром подъехали к деревне в устье красноводного Баян-Кола. Вечером следующего дня добрались до Шагонара.
Тогда нашими командирами были товарищи Ортун-оол, Намчак, Маадыр-оол, Дагбалдай, Начын (переводчик), служащий – сургакчы Свиридов и другие. Когда приехали в Шагонар, командир Сарыг-Серен выдал нам из лавки валенки, мы были этому несказанно рады: теперь ноги наши были в тепле.
Из Шагонара наш эскадрон отправили, разделив на две части. Одну часть из учащихся партийной школы – в Овюр через Торгалыг, другую часть – в Чадан. Группу, направившуюся через Торгалыг, возглавили Бадан-оол, Монге, Шагдыр-Сюрюн, Чунчук-оол. В сторону Чадана выехала группа под предводительством Сарыг-Серена и служащего Свиридова.
Военная группа, отправленная из Шагонара в сторону Чадана, добралась туда за день. Оказалось, что в Чадане мятежники разогнали все учреждения до единого, распустили всех заключенных и разбили телефонную связь.
В ночь того дня, когда мы приехали в Чадан, отправили разведку в составе пяти человек к Верхнему Хурээ – Устуу-Хурээ. Разведчики сообщили, что Чамзы Камбы нет, что уехал он в стойбище своей младшей сестры в верховье Шеми.
Наутро отправили нас, человек шесть, переписывать всю утварь Чамзы Камбы из Устуу-Хурээ. В первый заход были переписаны разные тоны, покрытые шелком и чесучой, отделанные серебром седла, уздечки и другая ценная утварь. После переписали весь большой дуган Устуу-Хурээ.
Тогда я был поражен богатством всего этого добра: чего только там нет, и все – из золота и серебра. Нужно было все это оставить для музея, думаю, это была большая вина, что сломали, растащили, истребили.
На следующий день наши войска захватили Чамзы Камбы.
Овюр: убитые на горном хребте
Нас еще раз разделили на две части: одну оставили в Чадане, другую вместе с партизанами через Хондергей отправили в Овюр для поимки бандитов.
В Хандагайты мы соединились с нашими, которые были отправлены через Торгалыг. В Хандагайты были тогда одни юрты.
Добрались до местечка Бора-Шай, где тогда стояли пограничные войска. Мы прибыли в тот момент, когда начальник этих войск был схвачен и связан.
Потом, поверив ложным слухам, что в этих местах не осталось бандитов, все убежали, наш предводитель Сарыг-Серен приказал возвращаться в Чадан. Построившись, двинулись назад.
В строю в самом начале двигались командиры, знаменоносцы и военные, а за ними – партизаны. Дул сильный ветер, было очень холодно, вид наших войск был весьма измученным, обтрепанным. Караул на самые трудные участки дороги не был отправлен. И к полудню, когда мы поднимались вверх по Бора-Шаю, не доезжая совсем немного до устья реки Моолдуг, сзади со скалистого горного хребта нас вдруг начали обстреливать бандиты.
Этот скалистый горный хребет, расположенный между рекой Моолдуг и Бора-Шаем, совсем невысокий. Думаю, что если бы были у нас тогда сильные командиры, не отпустили бы мы этих бандитов, все-таки была возможность удержать их на этом хребте и поймать всех до единого.
Когда бандиты начали стрелять, нам дали команду: «Направо, в лес!» В этом лесу земля была покрыта наледью. Что делать, укрылись мы за высокий берег и начали отстреливаться. Одетого в синий шелковый тон переводчика Начына, который был в голове колонны, убили сразу, потом убили товарища Бышкака Кара.
Думаю, что товарищ Бышкак-Кара был очень храбрым, по-геройски вел себя в этот момент. Он выбежал туда, откуда шли выстрелы бандитов, и в высоком караганнике был убит выстрелом.
Был у нас один пулеметик «Кольт». Стрелял из него товарищ Допуй-оол. Установив в этой суматохе пулемет на одной стороне устья реки Моолдуг, он начал стрелять вдоль горы, с которой бандиты обстреливали нас. Стрельба бандитов утихла. Надвигалась ночь, и стало трудно что-либо предпринять.
Отрезанное ухо
С наступлением темноты троих из нашего взвода под моим предводительством отправили в караул на южный склон большого леса на Бора-Шае.
До полуночи в холод стояли в карауле, выяснилось, что там, где расположились войска, есть юрты. Когда мы пришли туда, наши рассказали, что поймали бандита по имени Шонакан, и комиссар Сарыг-Серен приказал отрезать у него ухо. Парни отрезали ему ухо саблей.
Захотелось мне узнать, что это за человек, зашел в юрту, а там сидит небольшой чернявый морщинистый мужичок: весь в крови с отрезанным до основания ухом.
Так прошла эта беспокойная ночь, а наутро бандиты сбежали. Ушли они через Овюр, некоторые из них разбежались по верховьям Барыын-Хемчика, Шеми. Теперь нечего было делать, направились мы в Чадан.
Прибыв в Чадан, через два или три дня снова отправились в Овюр, снова через Хондергей, Хандагайты. Потом через устье Бора-Шая добрались мы до местечка Саглы. В Саглы был один магазин, бандиты разграбили его до основания, остался только один огромный котел, и больше ничего.
Погоня за бандитами
Когда мы расположились на месте разграбленного магазина и в аалах неподалеку от него, пришла весть, что бандиты через Дужерлиг прибыли на границу Монголии.
Приехали командиры монгольских войск и легковая машина с русскими служащими. О чем они совещались, разве мы могли знать? Ходил слух, что монголы будут наступать с монгольской стороны, а наши войска будут надвигаться с тувинской границы, и так бандиты будут истреблены. Говорили еще, что монголы решили отправить самолет.
Потом конный на пегом скакуне принес весть, что бандиты в составе семи человек появились в аалах у реки Дужерлиг. Услышав эту весть, командиры отправили наш взвод в открытое место выше Дужерлига для поимки бандитов. Когда наш взвод поднимался выше по склону, приближаясь уже к самой вершине, из леса напротив раздались выстрелы бандитов.
Вместе с нашим взводом на белом коне ехал товарищ Байыр Ондар, одетый в тон – халат – зеленого цвета, символизирующего значимость. Помню, как вокруг него от выстрелов поднималась пыль и грязь с земли. Зеленый шелковый тон оказался самой видной мишенью, поэтому очень часто попадал на прицел стреляющих.
Так под обстрелом приблизились мы к устью Дужерлига, стрельба бунтарей постепенно утихла, они стреляли за оврагом глубоко в лесу, поэтому мы не могли их увидеть.
Когда мы поднялись на высокую вершину, увидели лощину, а выше нее – белую юрту, неподалеку – большую отару овец. Стрелявшие в нас бунтари ушли через это стойбище в тайгу.
Мы не знали дороги, и нам трудно было следовать за ними, поэтому с вершины этой горы попалили из винтовок и вернулись в Саглы. Позже узнали, что в том аале были ранены один человек и одна собака.
Каргыш – проклятие на перевале
Назавтра наше общее войско разделили на две части. Большая часть войска, преследуя бандитов, двинулась по нижним горным хребтам. Наша часть осталась в Саглы, помогая аратам в перекочевке.
В этой погоне, когда поднялись на перевал нижнего хребта Дужерлига, увидели, что на перевале ламы бунтарей соорудили, согласно религиозным порядкам, два больших даспае (стол, доска, на которую ламы ставят жертвенные фигурки во время совершения религиозного обряда).
На них стояли вылепленные из далгана – муки – фигурки: с одной стороны – военных в коротких тонах, а с другой стороны – в тувинской одежде с шариками на головных уборах – знаках отличия чиновников, с луком и стрелами. Те, что в коротких тонах – это как бы мы, в фигурки вонзились стрелы, они попадали лицами вверх или вниз, видно, как течет кровь, и они умирают.
На этом перевале у дерева было и два так называемых чолук – жертвоприношения.
Товарищи, которые были там, рассказывали: на надутом коровьем мочевом пузыре угольком нарисованы глаза и уши, он надет на жердь, к которой приделаны руки и ноги, и одет в тряпье.
Две такие фигуры поставлены лицами в ту сторону, откуда мы следовали за бандитами. И это означало, что на нас, на Красную Армию насылали каргыш – проклятие. Один наш армеец искромсал одного из чолук саблей, за это получил в наказание пять дней лишнего караула.
Неподходящие поступки и конец похода
Бунтари скрылись на монгольской земле. Монгольские войска схватили их, конфисковали оружие, а самих бунтарей вместе со всем их скотом пригнали к нам.
Семь предводителей сумели скрыться. Слышал я, что эти люди, каждый по одному, позже были схвачены.
Наше войско приняло от монголов большое количество схваченных и вынуждено было конвоировать их в Чадан.
Сопровождая под конвоем бунтарей, я стал свидетелем одной сцены. С нами был человек по имени Артаажык. Этот человек, вынув свою саблю, нещадно наносил удары по спинам шедших в колоннах бунтарей.
Увидев это, подумал я, что неподходящие поступки совершает этот человек, который был большим начальником.
И Сарыг-Серен, который заставил обрубить саблей ухо старику Шонакану, я считаю, немного превысил свои полномочия. Ведь при революционном режиме нет таких порядков, чтобы пленным уши рубить.
Когда перегоняли этих бунтарей, на ночном привале в низовье Хондергея два человека хотели отбить их и стреляли в темноте. Пулей сбило шапку с головы товарища Мандыта, который в музыкальном взводе играл на инструменте, называемом бас.
Не знаю, сколько тысяч скота было у бунтарей, но когда перегоняли скот, его вой, блеяние и рев стояли в ушах и днем, и ночью. Но когда мы освежевывали самых крупных баранов богачей, они оказывались очень тощими.
А погибших товарищей Начына и Бышкак-Кара товарищ Максим Мунзук и еще несколько человек из нашего музыкального взвода привезли в Чадан на верблюдах, из Чадана на машине доставили в Кызыл, где и похоронили.
После того, как доставили бунтарей в Чадан, наш взвод отправили в Барун-Хемчикский район.
Там был случай, когда ночью пришлось подкарауливать одного человека, чтобы арестовать его. Он зашел в свою юрту, мы – следом, он выбежал, я оказался у него на пути. Столкнувшись, он из своей берданки подпалил мне шинель в подмышечной части. Потом мы впятером схватили его и связали. После я слышал, что в Кызыле этот человек был осужден.
Из Барун-Хемчика мы прибыли в Чадан в конце мая. А в начале июня вся конная армия двинулась из Чадана домой – в Кызыл, который часто вспоминался во время похода. Наша военная казарма, белая чистая постель даже снились нередко.
Летом этого года слышали мы, как часто в городском парке судили этих бунтарей. Оказалось, что на суде некоторых, даже большую часть, освободили.
В Москву! В Москву!
Военный лагерь тогда был расположен на берегу Улуг-Хема – Енисея, где находятся сейчас правительственные дачи.
Однажды во второй половине июля 1931 года пришел к нам военный комиссар Сарыг-Серен и объявил, что собираются из армейских отбирать людей для учебы далеко на севере – в городе Москве, и желающие могут подавать заявления. Но ехать могут только те, у кого закончился срок службы, готовившиеся к отставке.
Услышав эту весть, я перестал даже спать, так мне хотелось ехать учиться в Москву. Сразу же подал заявление. Не прошло много времени, как прибыл человек из Центрального Комитета Тувинской аратской революционной партии – отобрать людей для учебы в КУТВе – Коммунистическом университете трудящихся Востока.
Вскоре нас вызвали в армейский штаб и сообщили, что нас выбрали для учебы в Москве, следует приготовиться к отбытию. Было нас одиннадцать человек, среди них Допуй-оол, Агваан.
Не было среди нас знающего русский язык, разве что могли кое-как писать на тувинском языке латинским буквами. Я тогда мог достаточно хорошо писать на монгольском языке старомонгольским письмом.
Мне выдали удостоверение № 217 от 25 августа 1931 года об отставке из рядов Тувинской аратской революционной армии. Одиннадцать бывших армейцев из военного лагеря доставили в здание Кызылской партийной школы, сообщив, что через два дня мы отправимся в Москву.
Через два дня посадили в легковую машину и привезли в город Шагонар. В Шагонаре мы пять суток прождали пароход «Улуг-Хем», а когда пароход приплыл, с большой радостью, с песнями и весельем поплыли вниз по течению Улуг-Хема. Добрались до места Даг-Ужар – Горный порог, там оказался пограничный военный пункт. Поднялся на пароход командир пограничных войск, построил нас – одиннадцать человек – и доставил в военную казарму.
Там, умывшись и хорошенько поев, переночевали. Назавтра посадили уже на другой пароход, доставили до села Шушенское, из Шушенского спустили на плоту и высадили в десяти километрах от города Минусинска, куда мы добрались ночью пешком. Заночевали в Доме крестьянина, а назавтра, снова сев на пароход, доплыли до Абакана. В дороге мы были в дни начала сентября 1931 года.
В то время в Абакане, который трудно было назвать городом, на железнодорожном вокзале стоял один деревянный дом. Вагоны стояли в открытой степи.
Выехав из Абакана по железной дороге, добрались до города Ачинска. Из города Ачинска в Москву мы добирались ровно семь суток.
Никто из нас раньше не видел железной дороги, поэтому мы сильно восхищались этим удивительным транспортом.
Коммунистический университет и артиллерийская школа
Приехали в Москву и растерялись: огромный город без конца и без края, очень много народу, везде бегают машины, трамваи, автобусы.
А среди всего этого ездят люди на телегах, запряженных высокими крупными лошадьми. Казалось, что человеку ходить по этим улицам очень трудно.
Нас привели в огромное здание на Кузнецком мосту, устроили в общежитие на втором этаже, учебные классы также находились в этом доме.
И мы начали учебу в КУТВе. В первый год нас обучали на подготовительном курсе. В начале нам, не знающим языка, приходилось нелегко. Стали учиться по программе начальной и средней школы: изучать русский язык, математику, физику, химию, историю партии.
Самыми первыми нашими учителями были Камшилова, Сейфулин, Пальмбах, Каменский. Подготовительный курс закончили за год и начали учиться на первом курсе КУТВа.
В конце ноября 1933 года, когда начинал учиться на третьем курсе, меня направили учиться в Московское артиллерийское училище имени Красина. Летом 1934 года училище переехало в украинский город Сумы.
Окончив в 1937 году это артиллерийское училище, вернулся в родную Туву.
Пушка тувинской армии
Приехав в Кызыл, направился в штаб. Штаб тогда располагался в военных казармах в районе нынешней восточной части города. Командиром конного полка был товарищ Шоома, начальником штаба – Сувак.
Меня назначили командиром артиллерийского взвода полка с окладом 70 рублей. В тувинской армии тогда была одна броневая машина, один самолет У-2, одна пушка.
Пушка была в разобранном виде, из нее никто ни разу не стрелял. Первым делом с солдатами взвода собрал эту пушку, обучил их, и начали стрелять из нее.
В то время произошли перемены и в жизни моей семьи. Тогда стойбище моей матери находилось в местечке Ак-Тал-Ужу близ Чадана. Расстояние далекое, поэтому поздней весной 1938 года, попросив военную машину, я перевез мать в устье реки Элегест, близ села Кочетово.
С тех пор мои младшие братья и сестры живут и работают там, стали колхозниками колхоза «Заря коммунизма».
В карауле на суде
В 1938 и 1939 годах в руководящих органах были выявлены люди, имеющие взгляды об управлении Тувой японцами и монголами и включении ее в состав их стран.
К таковым относились бывший председатель Совета министров Чурмит-Дажы, бывший председатель Малого хурала Хемчик-оол, бывший председатель Центрального комитета молодежи Тоткан, бывший военный комиссар Сарыг-Серен и другие. Задержали и арестовали этих людей по линии Управления внутренних дел.
Когда их судили, наступила очередь моего взвода стоять в карауле. Находясь в карауле во время суда, я в течение двух дней слышал, как допрашивали этих людей.
Мне запомнилось, что, по словам Хемчик-оола и Чурмит-Дажы, скорее всего – в Иркутске, произошла встреча с японским представителем, прибывшим через Монголию, так говорили они тогда.
Тоткан говорил: «Я действительно не знал, меня подставили Чурмит-Дажы и Хемчик-оол», – и плакал при этом. По словам Сарыг-Серена, он признавал, что действия Хемчик-оола и Чурмит-Дажы были правыми.
В день, когда в карауле стоял наш взвод, закончился этот суд, был вынесен обвинительный приговор. Хемчик-оол, Чурмит-Дажы, Тоткан, Сарыг-Серен были обвинены в контрреволюционной деятельности, и в постановлении было указано: к ним будет применена высшая мера наказания – расстрел, на исполнение приговора дали 72 часа.
После этого, оказывается, Малый хурал принял решение оставить в живых Тоткана, Сарыг-Серена.
В то время и другие люди были осуждены. Я не помню уже состава суда тех времен. Помню только, что начальником Управления внутренних дел был товарищ Полат, а тех людей держали на перекрестке современных улиц Комсомольской и Красных партизан, в ограде Управления внутренних дел – в подземной камере, из которой привозили на суд.
военную академию
До сентября 1939 года был я командиром взвода, а после открылись в Кызыле курсы подготовки на высшие военные курсы.
На них учились тогда вместе со мной мои товарищи, в том числе – Леонид Бораандаевич Чадамба. Курсы мы окончили в декабре 1939 года.
25 декабря 1939 года двоих – Сувака и меня – отправили учиться в Москву – в Военную академию Красной Армии имени Фрунзе. Мы начали учиться в академии с января 1940 года. В самом начале учебы у нас также были языковые трудности.
Мне посчастливилось участвовать в Москве в большом празднике – военном параде на Красной площади. Это было 1 мая 1941 года. Кто же мог бы тогда знать, что совсем скоро – 22 июня – начнется Великая Отечественная война.
Когда уже прошло много времени, слышал я о том, что некоторые наши верные люди докладывали Сталину о внезапном нападении немецких фашистских захватчиков на нашу великую Родину – Советский Союз. Думаю, что не было бы тех огромных потерь у нашей Красной Армии, если бы заранее подготовились к нападению гитлеровской Германии.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ: К ОБЕДУ У НАС НЕ ОСТАЛОСЬ НИ ОДНОЙ ПУЛИ
1 июня 1941 года второй курс нашей академии переместили для учебы в город Каунас Литовской республики.
Там мы вдвоем с Суваком первыми из тувинцев пережили нападение фашисткой Германии.
Начальником нашего курса был тогда генерал-майор Глухов. Товарищ Глухов, награжденный в годы Гражданской войны орденом Красного Знамени, был очень опытным человеком.
В то воскресное утро 22 июня 1941 года, когда наш курс спал, в три часа утра фашистские войска начали усиленную бомбардировку города Каунаса, который находился в шестидесяти километрах от границы. Офицеры нашего курса в первые часы не могли ничего понять. Даже говорили: неужели Англия начала бомбардировку?
Разбомбили высокую железную мачту радио Каунаса, находившуюся недалеко от нашей казармы, аэродром самолетов-истребителей в десяти километрах от города. Не осталось ни одного самолета. Летчиков на аэродроме не было, они в воскресенье отдыхали в городе, а самолеты стояли на взлетной полосе с заполненными с субботы баками. Это были тогда совсем новые «яки».
В то время оборона Каунаса была слабой из-за того, что военный гарнизон был отправлен далеко в лагерь. Немецкие самолеты летали свободно, казалось, что их – тысячи, в несколько слоев.
Наш курс тогда составлял всего пятьсот человек. У офицеров нашей академии было, в большинстве, учебное оборудование. А наше боевое оружие – на каждого один «Наган» с четырнадцатью пулями, одна винтовка с пятнадцатью пулями. Кроме этого, был у нас четырехстанковый боевой пулемет.
У нас был совсем небольшой опыт, и мы по одному и вместе стреляли в пролетавшие самолеты, но наши пули не достигали их. Да и как можно попасть из винтовки в летящий самолет?
К обеду у нас не осталось ни одной пули, все мы расстреляли по самолетам.
Разбомблённый Каунас
Немцы целый день бомбили большой мост через реку Неман, но так и не смогли его разрушить. В разных частях города от бомбежки начались пожары. На улицах было много убитых жителей, попавших под бомбардировку.
К пяти часам дня почти все население покинуло город, люди двинулись на восток, тысячи человек шли толпами по дороге – кто пешком, кто на телеге, кто на велосипеде, на машине, автобусе.
Часам к шести или семи вечера к нам прискакал с границы один старшина. Он сообщил нам, что немецко-фашистские войска, уничтожив пограничные войска, уже в двенадцати километрах от Каунаса, и нам необходимо покинуть город, а если не уйдем – будем разгромлены. Жены и дети командиров пограничных войск почти все были уничтожены. Нами были доставлены в детские сады Москвы семеро детей командиров, оставшихся без родителей.
Радио и телефонная связь между Москвой и Каунасом была прервана. Город Вильнюс, через который шла железная дорога из Каунаса в Москву, был отрезан. Патронов больше не было. По решению начальника нашего курса генерал-майора Глухова мы вынуждены были покинуть город.
Было у нас около двухсот грузовых машин ЗИС-5, но не было бензина для наших машин. Нашу группу отправили на поиски бензина. На реке Неман стояли большие баржи. Под командованием начальника группы майора Петраковского, Героя Советского Союза, удостоенного этого звания за героизм во время советско-финляндской войны 1939 – 1940 годов, мы направились к этим баржам.
Там сидел один старик – сторож. Когда мы сообщили ему, что нужен бензин, он показал нам баржу с бочками. Мы погрузили на десять машин бочки с бензином, им наполнили все баки.
Дорога в лужах крови
Поздним вечером, после девяти часов, двинулись из Каунаса в сторону Латвии. На этом пути я видел в дороге много такого, чего в моей жизни потом не приходилось видеть.
На дороге, не так далеко от Каунаса, на перекрестке железнодорожного моста и шоссе, где скопилось много людей, немцы с самолетов-истребителей расстреляли их из пулеметов. Асфальтированная дорога вся плескалась в лужах крови, как после дождя.
Дети, старики, женщины – каких только людей не было среди убитых! Их тела складывали в кучи с краю дороги, чтобы не мешали продвижению машин.
Всю ночь мы ехали на машинах, когда рассветало, добрались до небольшого лесочка, где пробыли день. Следующей ночью добрались до железнодорожной станции Двинск в Латвии. На железнодорожной станции собрали вагоны в один эшелон и ночью двинулись в Москву.
В пути немцы несколько раз подвергали бомбардировке наш эшелон, к счастью, мы остались живы.
Железной дорогой до Москвы мы ехали ровно шесть дней. Только на четвертые сутки нам повстречались войска, идущие с востока. Тогда поняли: хорошо, что мы, офицеры курса, не ушли в партизаны.
Москва военная
Мы приехали в Москву, за шесть дней ни разу не поев в пути. Начали снова учиться в нашей академии.
В то время начальником нашей академии был генерал-лейтенант Веревкин-Рахальский. Днем учились, а по ночам часть из нас сидела в карауле на крышах домов у пулеметов, обстреливавших самолеты, а часть трудилась на оборонных работах на окраине Москвы. Иногда мы проводили военные учебы на окраине Москвы, у Нарофоминского, Волоколамского, Белорусского шоссе и в других местах.
Офицеры нашей академии постоянно писали заявления с просьбой отправить на фронт, но нас на фронт не отпускали. Я два раза подавал заявления, прося отправить на фронт. Наконец, меня вызвал в кабинет начальник академии, и после многих наставлений строго приказал учиться. Когда же все офицеры подняли вопрос об отправке на фронт, Сталин издал строгий приказ с пояснениями, лишь после этого офицеры успокоились.
В то время внешний вид Москвы был изменен до неузнаваемости. Я был поражен мастерством художников. Вид Кремля был сделан над Москвой-рекой, вид нашей академии был изменен в реку за большим садом. Были нарисованы кирпичи разрушенных домов, некоторые дома, как будто охваченные пожаром.
К концу октября немцы усилили бомбардировку Москвы, и по приказу Сталина нашу академию направили в эвакуацию в город Уфу. Мы выехали из Москвы 29 октября. Когда прибыли в Уфу, не были приняты. Этим же эшелоном академию направили в Ташкент, столицу Узбекской республики.
В город Ташкент прибыли, пробыв в пути около месяца. Когда прибыли в этот город, оказалось, что там очень жарко, как летом, а мы приехали в зимней одежде. Нам пришлось одеться в летнее обмундирование.
Академию расположили в огромном здании академии наук Узбекской республики, там мы продолжили наше обучение. В мирное время на обучение в академии давалось четыре года, в военное время срок обучения сократился до двух с половиной лет. Поэтому согласно приказу № 475 от 25 июня 1942 года я закончил академию с квалификацией командира и получил высшее военное образование. Все учившиеся с нами офицеры получили дипломы об окончании академии, мой диплом – № 624696.
Из тувинцев мы с Суваком вдвоем окончили академию. Из монголов – шестеро. До этого среди тувинцев людей, образованных в военном деле, не было. Благодаря КПСС и советскому правительству, мне, непросвещенному человеку, посчастливилось закончить знаменитую Военную академию Красной Армии имени Фрунзе.
Снова в родной Туве: тувинские добровольцы
Вернувшись снова в родную Туву, начал работать в Кызыле в республиканской конно-военной части. Сначала – комиссаром, позднее – командиром.
Согласно указаниям партии и правительства, в 1943 году из военной части, которой командовал, проводил многих тувинских добровольцев. Всего их было 208 человек, среди них – десять женщин: Кыргыс Сана, Ооржак Севил, Ховалыг Бичен, Ооржак Байлак, Монгуш Амаа и другие.
Кроме них отправились на фронт 10 танкистов, среди них товарищи Дыртык, Кызыл-Тас, Конгар. Мы проводили добровольцев-кавалеристов до границы – местечка Борбак-Хаак – в начале сентября, танкистов проводили несколько раньше.
Командиром тувинских добровольцев-кавалеристов был назначен товарищ Кечил-оол, заместителем по политической части – товарищ Байыскылан. Сат Бурзекей – командир пулеметного взвода, Дончут-оол – командир взвода, Доржу – комвзвод, Лама – командир взвода по связи и разведке, Монгуш Сат, Оолак – командиры взводов.
Все добровольцы с честью выполнили свой долг. Танкист товарищ Чургуй-оол стал Героем Советского Союза.
Не все вернулись домой. Назову некоторых из погибших. Погиб в геройской схватке с немецкими фашистами товарищи Сат Бурзекей, похоронен в украинском городе Дубно. Монгуш Сат был убит в украинской деревне Деражно Ровенской области, Допчут-оол похоронен в городе Дубно Ровенской области. Не вернулись с фронта танкисты Идам, Уйнук-оол, Байкара. Все десять девушек вернулись с фронта. Вернулись 10 партизан, это были люди старшего поколения, среди них был партизан старик Оюн Соктай.
Добровольцы вернулись в родную Туву в июне 1944 года. Было много раненых. Я встречал их в городе Абакане. Тогда вернулись лишь 73 человека, другие вернулись позднее.
Последний командир
Я был последним командиром тувинских войск. В октябре 1944 года Тувинская Народная Республика присоединилась к великому Советскому Союзу, и тувинскую военную часть присоединили к Западно-Сибирскому военному округу с центром в Новосибирске.
В 1945 году тувинскую конно-военную часть присоединили к Восточно-Сибирскому военному округу с центром в Иркутске. Я был командиром тувинской военной части до марта 1946 года. В 1946 году нашу военную часть распределили вместе с оружием в военные части в Красноярске, Иркутске.
Всех лошадей тувинской конно-военной части раздали в колхозы: в село Черби и другие. Флаги и знамена тувинской армии отправили в военный музей в Москве. Доставили их в Москву фронтовик Лама и Данзы-Белек. Открытые и тайные документы, печати и штампы военной части полностью, в целости и сохранности, передали в штаб военного округа в Иркутске.
После этого начал работать заместителем командира полка по строю 777-й военной части в городе Красноярске. В послевоенное время в военных частях шло большое сокращение. В Красноярске более пятисот офицеров без армии просто ожидали приказа.
В июле 1946 года из части, которую я принял, некоторых отправили в отставку, некоторых распределили по другим частям. Тогда командиром Восточно-Сибирского военного округа был генерал-полковник Романенко. Я написал на его имя рапорт об отставке, и, согласно приказу № 01094 военного округа от 23 августа 1946 года, 43-й статьи, части «а», был демобилизовался из кадровых войск в запас.
Строительство МВД и ДОСААФ
Получив отставку, приехав в Кызыл. Начальником управления внутренних дел работал тогда товарищ Товарищтай.
Товарищтай вызвал меня, сообщил о согласованном с обкомом партии моем назначении начальником хозяйственной части управления внутренних дел. Начал я работать на этом месте в августе 1946 года. В то время заместителем начальника управления был полковник Орлов, начальником финотдела – капитан Гуляев. С ними я начал работать.
Зимой 1946-1947 годов мы начали строительство здания современного Министерства внутренних дел. Начальником строительства назначили товарища Гренева, инженером – товарища Заварзина, ответственным по проекту – товарища Харламова, ответственным за общее руководство – меня.
Это здание строили заключенные из лагеря. Строительство было, в основном, закончено к сентябрю 1948 года, остались незначительные доработки.
Очень сложно было вести такую большую стройку. Все работы по строительству выполнялись только человеческими силами, не было ни одного мощного подъемного крана. Кирпичи на верхние этажи здания возили на тачках.
На трудном участке я работал. Все обеспечение управления внутренних дел – оружие, обмундирование, здания – было на моей ответственности. Транспорт и машины также были под моим командованием, тогда управляющим гаража и механиком был товарищ Золотухин, автоинспектором – товарищ Лидовский. Первые трехколесные мотоциклы в Туву доставлял я. Было тогда в хозяйстве управления внутренних дел около пяти грузовых и трех легковых машин.
В октябре 1948 года вызвал меня первый секретарь тувинского обкома КПСС и сообщил, что в Туве создается новая организация, и начальником этой организации должен быть обязательно военный человек, поэтому назначают меня. Это было время, когда в Туве только начинали создаваться добровольные общества по военной подготовке.
Сначала эту организацию называли ДОСАРМ, а после – ДОСААФ – Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. У новой организации не было здания, не было оборудования, оружия, было только штатное расписание. Работал я начальником обкома ДОСААФ. Мои заместители – подполковник Скибо и майор Шушуев.
Первым делом необходимо было построить здание для организации. Взяв лоцманом Павла Чихачева, мы сплавляли из Тоджи бревна для здания. Строили контору своими силами, без проекта, по своему разумению. Главным проектировщиком был подполковник Скибо, он и делал чертежи.
Были в те годы в ДОСААФе очень сильные парни: Павел Чихачев, Виктор Чихачев, Михаил Бабушкин, Ефимов, Рудик, Молофеев. За один год мы выстроили здание большой конторы без крыши – на месте, где и сейчас находится здание комитета ДОСААФ – дом № 49 по улице Интернациональной. Из женщин была Рая, работала машинисткой, вела дела, она работает до сих пор.
Одновременно начали строить оружейный склад. Построили и ограждение вокруг здания.
Главной целью добровольного общества была военная подготовка населения, воспитание у молодежи патриотизма, обучение призывников стрельбе, вождению мотоциклов и машин. Это было время, когда в Кызыле и в районах организовывали стрельбища, базы для автомотоклубов и базы для обучения радиосвязи.
В райкомах
Работал начальником областного комитета ДОСААФ до октября 1955 года, в октябре перешел на партийную работу: начал работать секретарем Сут-Хольского райкома по линии МТС – машинно-тракторной станции, которая обеспечивала колхозы сельскохозяйственной техникой.
Директором МТС был тогда Евгений Павлович Соловьев, парторгом – Михаил Сюрюнович Дамдын, главным агрономом – Иванов. Первым секретарем райкома партии был Алексей Шырапович Намзын, вторым секретарем – Сергей Владимирович Лихтин. Начальником райисполкома был товарищ Доржу, его заместителем – Ю.С.Катков.
В Сут-Хольском районе было тогда четыре колхоза, одна МТС. Председателем колхоза «Алдан-Маадыр» был товарищ Кошкар-оол, после него – Шалдыг. В колхозе «Бора-Тайга» – Ондар Лопсан, в колхозе «Киров» – товарищ Очур-оол, в колхозе «Ишкин» – Н.М. Найдан.
Осенью 1957 года меня на конференции избрали третьим секретарем райкома партии, а с марта 1958 года я был избран первым секретарем райкома партии. На этой работе проработал до января 1961 года. С января 1961 года начал работать инструктором организационного отдела райкома КПСС Каа-Хемского района. Был избран секретарем первичной организации райкома партии.
Первым секретарем райкома тогда был Серафим Иванович Шуклин, вторым секретарем – Ахмет Ланачапович Аракчаа, секретарем – Виктор Александрович Бархатов.
Первый трактор в Кунгуртуге
В июле 1962 года по рекомендации Каа-Хемского райкома партии меня назначили председателем колхоза «Тере-Холь».
Колхоз «Тере-Холь» был создан пятого мая 1949 года. Первым председателем был Клименди Тарганчыкович Байыр, родом с Хемчика, из Чадана.
Когда я работал в колхозе «Тере-Холь» мы впервые доставили в село Кунгуртук из Кызыла трактор ДТ-54 с прицепом. Доставили наземным путем, это было в марте 1963 года.
Нас было четверо, у каждого – свои обязанности: Дмитрий Доржу – тракторист-механик, Маады Кунчун – тракторист, Сандак Кыргыс – проводник, я – общее руководство.
22 дня, выгребая и выкапывая на перевалах снег, мы двигались с этим трактором. За бесстрашие, целеустремленный, непоколебимость на этом сложном пути хочу похвалить товарища Дмитрия Доржу, который преодолевал все трудности дороги, не боясь их.
Маршрут нашего пути: Кызыл, Чедер, Балгазын, Самагалтай, Эрзин, Хондей-Аксы, Нарынский золотоприиск, по дороге Кеский-Баалык, через Балыктыг, Хонделен, Каргы, Чыргаланды, Кунгуртук. Всего мы проехали 637 километров. И это так, это – правда: впервые на территорию Тере-Холя мы доставили трактор наземным путем.
До этого времени небольшие посевные участки разрабатывали плугом, который тянула лошадь. Доставив трактор, начали выращивать картошку и овес, которые очень хорошо растут на территории Тере-Холя.
Богатства Тере-Холя
Территория Тере-Холя не очень подходит для посева хлеба, зато это очень богатая земля в охотничьем промысле, по ягодам и орехам.
Если развить дорожно-транспортную структуру, можно развивать рыбный промысел. В озере Тере-Холь много щуки, хариуса, ленка, тайменя. В среднем можно добывать 30 – 35 тонн рыбы.
В этих местах обитают маралы, косули, утки, гуси, белки, соболи, куницы, глухари, дикие олени, лоси, медведи.
А еще здесь живет красивая птица лебедь.
Земля Тере-Холя очень богата лесом. В большинстве – лиственница, много кедра, есть также ели, и береза тоже есть, но немного.
Много здесь и аржаанов. Аржан Тарыс – горячий источник с сероводородом, аржаан Барчин, на территории Монголии, неподалеку от границы, аржаан Бояй – расположен в устье речушки Ийи, впадающей в озеро Тере-Холь, это холодный источник, лечатся здесь люди с желудочно-кишечными заболеваниями.
Неподалеку от села Кунгуртук есть подходящие места для устройства аэродрома.
На территории Тере-Холя, кроме пушнины, дичи, скота, ягод и орехов, много золота, горной шерсти – асбеста. Если когда-нибудь колхоз «Тере-Холь» сможет использовать все названные мною природные богатства, он может стать большим развивающимся предприятием.
Хан с ослиными ушами
В середине озера Тере-Холь есть большая разрушенная крепость. По легенде, по рассказам стариков, давным-давно в этом укреплении жил богатый хан с ослиными ушами.
Этот хан убивал тех, кто брил его голову, чтобы они не могли рассказать всем людям о его длинных ушах.
Тогда на этих местах не было озера. Однажды утром хан с ослиными ушами проснулся и увидел, что из колодца фонтаном бьет вода. А вместе с водой – рыбы. Хан с ослиными ушами, убегая от этой воды, пересек реку Эми и поднялся на вершину остроконечной Хаан-Тайги, что расположена на вершине далекого хребта. Оглянулся и увидел, что места, где он жил, затопило большой водой.
Увидев эту воду, хан воскликнул удивленно: «Озером что ли стало это?» Часть фразы он произнес по-монгольски, часть по-тувински. Монгольское слово «тере» означает «то, это». Тувинское «холь» – озеро. Этими словами хана, как говорят старики, и начали называть озеро – Тере-Холь. В переводе на русский получается Это озеро.
Ни в тувинском языке, ни в русском, нет слова «Кунгуртуг». Рассказывают, как произошло это слово: раньше выше села находилось место захоронения людей. Часть здешних людей говорит на монгольском языке. А место захоронения людей по-монгольски звучит так – хуний хуурт. А когда по-русски начали произносить эти слова, то слышалось – Кунгуртуг. Так и стали называть село – Кунгуртуг.
Получается, что название села имеет такое значение – человеческое захоронение. Важно обязательно поменять это название.
Проработав председателем колхоза «Тере-Холь» до февраля 1967 года, я был освобожден от этой работы по болезни. Что и говорить, лечился я больше года, стал инвалидом и благодаря коммунистической партии и моему советскому правительству вышел на пенсию.
По линии партии
Стаж моего членства в партии начинается с октября 1930 года.
В 1929 – 1930 годы в армии я был членом ревсомола – революционного союза молодежи. В октябре 1930 года, когда служил в тувинской армии, вступил в члены Тувинской Аратской Революционной партии. Состоял членом ТНРП до октября 1944 года.
В 1944 году, после того как Тувинская Народная Республика вошла в состав СССР – с октября 1944 года – стал членом КПСС.
Номер моего партбилета – 04661502.
Моя супруга Раиса Романовна Севен стала членом КПСС в апреле 1967 года.
С ноября 1944 года по 1946 год я был членом пленумов обкома КПСС и горкома КПСС. Также избирался депутатом Кызылского городского совета.
С октября 1955 года по январь 1961 года, будучи членом пленума Сут-Хольского райкома КПСС, избирался депутатом районного совета. С 1963 по 1966 год избирался членом пленума Тере-Хольского райкома КПСС и депутатом районного совета.
Все годы отдавал все свои силы на работу среди населения по выполнению вверенных мне общественных и партийных дел. Считаю, что не было у меня почетнее обязанности, чем трудиться на благо партии и народа.
Какую только работу я ни выполнял! Много было на пути много разных трудностей. Никогда не страшился этих трудностей, всегда старался сделать все, чтобы преодолеть их. В моей жизни много было радостных моментов, было и немало печальных, были и ошибки-промахи.
Всегда помню о моей безграничной благодарности моей коммунистической партии, моему советскому правительству, всему моему народу за то, что вырастили, обучили, воспитали меня достойным человеком.
И считаю, что до сих пор остался должен народу, дорогие друзья и товарищи!
|
Личность 
