Бегзи Регина Рафаиловна. Экии, башкы! Здравствуй, учитель!

И была обвинена во вредительстве за изготовление тряпичной куклы.

Великая Отечественная пришлась на юность. Рытье противотанковых рвов под Москвой, эвакуация в Киргизию, восстановление освобожденного Сталинграда – вехи ее войны.

Девочка из интеллигентной семьи, сделавшая жизненным девизом строки Назыма Хикмета «Если я гореть не буду…», окончив элитный московский педагогический институт, готовивший специалистов только для столицы страны, в 1946 году добровольно поехала учительствовать в Тувинскую автономную область – новый регион СССР.

Ехала на два года – больше от нее не требовали, а осталась – на всю жизнь, помогая людям понять друг друга: русский язык – для тувинских учеников и тувинский – для русских – стали делом ее жизни.

Сегодня Народный учитель Республики Тыва Регина Бегзи слышит приветствие «Экии, башкы» от нескольких поколений своих учеников.

И категорически опровергает легенду о том, что она – прототип памятника первым русским учителям Тувы: «Это все сказки. Это – не про меня!»

Фиалково-лютиковый рай

– Регина Рафаиловна, расскажите о своем детстве.

– Родилась я 2 января 1924 года в Харькове, и мое младенчество прошло у маминых родителей. Мои родители – папа Рафаил Юрьевич Розенберг и мама Фаня Яковлевна – жили тогда в Москве, они были студентами второго МГУ, теперь – МГПУ: папа учился на историческом факультете, мама – на психолого-педологическом.

До этого папа окончил в Харькове техническое училище, и это позволило ему потом преподавать не только историю, но и математику, труд. Мама окончила в Харькове классическую гимназию, хорошо знала немецкий и французский языки.

Когда мне исполнилось два с половиной года, бабушка привезла меня в Москву. Мы жили на Таганке в каком-то бывшем хлебном амбаре. Там было очень душно. Я тяжело заболела, и доктор сказал, что спасти меня может только свежий воздух.

Так мы оказались в Сокольниках на третьем Лучевом просеке, где в одном из домов оказалась свободная квартира. Дом предназначался для жизни в теплое время, правда, потом в каждой квартире были установлены печи.

Это был особый вид коммунальной квартиры. Кроме нашей, в коридор выходили еще три двери соседей. Межквартирные дощатые перегородки, покрытые обоями, пропускали все звуки из соседних квартир. Слышно было даже дыхание.

На общей кухне была плита, еще там стояли персональные столики. Цивильные удобства – деревянный восьмиочковый сортир и помойка – были в соседнем дворе. Воду носили из колонки метров за четыреста. Зимой вода в ведрах за ночь покрывалась льдом. Сколько я жила в этой квартире, а это целых девятнадцать лет, помню постоянные труды папы по ее утеплению. 

Несмотря ни на что, воспоминания детства для меня – самые дорогие. В Сокольниках был настоящий рай. Под нашим окном цвела сирень, росла липа, а во дворе – рябины, клены, цветы.

Мы целыми днями на лужайке играли в лапту, футбол, горелки, казаки-разбойники, бегали через дорогу в лес. Нам никто не говорил, что нужно беречь природу. Мы ее чувствовали своими босыми пятками, а ныряя в прудиках – всей кожей.

Душа переполнялась восторгом при взгляде на фиалково-лютиковый луг. Никто не сломал веточки, не бросил конфетной бумажки. Лес сам облагораживал, поднимал, воспитывал. Это было сказочное время.

Сумасшедший Рафик

– Кто повлиял на становление вашей личности?

– На протяжении всей жизни на меня оказывали влияние многие: сначала родители, потом учителя в школе, преподаватели в институте, в аспирантуре, коллеги по работе.

Родители – это основа. Воспитанию моему они уделяли много времени, хотя не только учились, но и работали: папа красил крыши многоэтажных домов, мама мыла полы.

Мама вся лучилась добротой и нежностью, всегда можно было приникнуть к ее теплому плечу.

Папа же вел свою воспитательную линию жесткой рукой. Зимой он натирал мне спину и грудь снегом и приговаривал: «Ничего, терпи. Суворов в детстве был хлюпиком, а стал великим полководцем, потому что снегом натирался». Сам – в трусах и босиком – обегал по снегу всю округу, за что получил прозвище «сумасшедший Рафик».

В три года папа поставил меня на лыжи. Мы с ним катались по темному лесу под его чтение страшных стихов, специально выбранных, чтобы воспитать во мне смелость.

– Такой суровый, почти спартанский, подход вашего отца к воспитанию дочки принес плоды в дальнейшем?

– Конечно. Уже взрослой, в Кызыле, постоянно каталась на коньках, лыжах, прыгала с трамплинов на Виланах, даже занимала какие-то места на соревнованиях. В 60 лет занялась аэробикой. И всегда ходила на высоких каблуках. А танцевать до сих пор люблю, если не сильно поднялось давление и не очень шумит в голове.

Папа развивал и мою память, дотошно выспрашивая: какого цвета почтовый ящик, сколько шагов до колонки, сколько ступенек на лестнице.

Иногда родители организовывали соревнования: кто скорее выучит стихотворение Пушкина, Некрасова. Я, не догадываясь, что мама с папой эти стихи знали с детства, пыталась выучить быстрее их.

У нас дома была большая библиотека, и я начала читать очень рано. Папа заставлял записывать краткое содержание прочитанного в читательский дневник.

И к труду родители приучили меня довольно рано: сначала носила, а потом колола дрова, ходила за водой, керосином.

В 1931 году, когда пришло время идти в первый класс, мама закончила мединститут, куда поступила, разочаровавшись в профессии педолога, и ее отправили в Челябинск – отрабатывать диплом.

В это время папу исключили из партии и отлучили от школы, где он работал: из-за того, что когда-то в молодости он несколько месяцев посещал баптистскую общину, о чем я узнала уже взрослой. Папа пошел работать на строительство метрополитена.

Я же попала в лесную школу.

Белогвардейский выродок и запретные куклы

– А что такое лесная школа?

– В лесную школу набирали ребятишек на летний и зимний сезоны, в ней они жили и учились. Одна из них стояла напротив нашего дома, и мы с детьми этой школы сражались в снежки. Там учился сын легендарного командарма Буденного. Поскольку у него был такой знаменитый папа, он начал выпендриваться.

Когда учителям стали невтерпеж его выходки, они вызвали отца. Буденный схватил сына за шкирку, приволок в пустой кабинет и сказал: «Я тебя, белогвардейский выродок, убью, если будешь продолжать так себя вести».

Я училась в другой лесной школе – под Москвой. И там совершила страшное преступление.

В родительские дни ко всем детям приезжали, ко мне же некому было приезжать. С мамой виделась я только летом, потому страшно тосковала. Однажды выдрала из казенного одеяла вату, оторвала тряпочку от подкладки и сделала себе куколку. Поделилась секретом ее изготовления с девочками, и вскоре в нашей спальне было уже двенадцать куколок. Жить стало веселей.

Но откуда мне было знать, что в стране шли громкие процессы над вредителями? И что педагогические чиновники считали: куклы рано пробуждают в девочках сексуальные чувства, а сказки – вредны. Когда узнали о моей куколке, вывели перед строем и сказали: будь я постарше, арестовали бы и убили бы как вредителя социалистической собственности.

Я горько плакала, и с той поры относилась к социалистической собственности с большим почтением. Самое грустное: когда в день Октябрьской революции всех ребят награждали акварельными красками на картонках, мне, как вредительнице, не дали ничего.

– Какой ужас.

– Ужас, но ничего – я пережила это.

Большая история – по маленькой жизни

– Когда закончилась эта грустная полоса вашего детства?

– В 1933 году, когда из Челябинска вернулась мама. Родился брат Володя, он стал ученым-химиком, изобретателем, лауреатом премии Правительства России в области науки и техники.

А потом папу наградили значком почетного метростроевца, и мы получили почетное право проехать на первом поезде метро от Сокольников до Парка культуры.

Мама стала работать участковым врачом, а я пошла в школу № 277. Из окон школы нам было видно, как строилась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, позднее ставшая Выставкой достижений народного хозяйства – ВДНХ.

У нас была образцовая школа: новое просторное здание, прекрасно оборудованные кабинеты, демократ-директор, знающие, требовательные, но добрые и справедливые учителя.

Одна из них – Ольга Александровна Державина – наша учительница русского языка и литературы, позднее – доцент МГПИ имени Ленина, была особым педагогом в моей жизни. Это она научила нас писать сочинения, приучила к чтению критической литературы и четкому выражению собственной позиции.

С ней мы объездили все литературные места в Москве, открывали для себя в Малом театре Чацкого-Царева в «Горе от ума», во МХАТе – великую Аллу Тарасову в «Анне Карениной».

– Вы как-то написали в своих воспоминаниях, что по вашей маленькой жизни прошла большая история страны.

– Да. Я с пятого класса ездила в городской Дом пионеров и изучала историю борьбы и жизни революционеров. К нам приходили очень известные люди, проводились разные встречи.

Помню, после смерти Серго Орджоникидзе к нам пришли его жена и дочь. Сейчас думаю, это было специально сделано, чтобы скрыть его самоубийство. Они тогда рассказали нам о его жизни, о том, какой он был великий революционер.

В связи с этим в школе был один характерный для того времени момент. Учительница увидела, как мальчик купил в буфете пирожок и стал заворачивать его в газету, в которой был портрет Орджоникидзе. Она страшно испугалась, велела развернуть и ни в коем случае больше не повторять такого. Потому что за это могли судить и не знаю, что еще сделать.

Когда умерла Надежда Константиновна Крупская, мы прямо из школы после второй смены организованно пошли на ее похороны. Из Останкино мы шли в Дом Союзов, где в Колонном зале находился гроб с телом Крупской.

На обратном пути все потихонечку разошлись по одному, и в конце я шла одна, уже ночью, было очень страшно, особенно – идти через парк. Родители чуть с ума не сошли, потеряв меня на столь длительное время.

В школе было четко поставлено идейно-политическое воспитание. Нас водили во дворец графа Шереметьева – показывали роскошь его покоев. По контрасту – пригород Москвы Ростокино: уже в пятом и шестом классах мы ходили туда ликвидировать безграмотность взрослых, наследство от той России, потерю которой сейчас оплакивают.

Помню, как сидела перед нами маленькая сухонькая старушка – в ситцевой кофте, деревенской юбке, платочке – и тихим голосом рассказывала, как в крепостную пору помещик затравил собаками ее девятилетнего брата-пастушонка за то, что волк зарезал овечку.

Мы встречались с испанскими ребятишками, собирали гривенники для Международной организации помощи борцам революции, верили в справедливость Октября, ненавидели фашизм и готовились к обороне, зная, что будет война. 

А утром была война

– Как для вас началась Великая Отечественная?

– Как и для многих моих сверстников, война для меня началась сразу после выпускного вечера. Мы домой пришли в четыре утра 22 июня 1941 года. Проснулась, а по радио выступает Молотов – война.

Наши мальчики пошли в военкомат, мы – за ними. Девочек не взяли. Тогда я окончила краткосрочные курсы медсестер военного времени. Собирались по тревоге, подбирали раненных, развозили после бомбежек по больницам. Когда началась эвакуация детей, восьмилетнего брата Володю увезла в Оренбург папина мать.

Я поступила в мединститут. Мы занимались и ездили под Москву рыть противотанковые рвы. Вскоре наш мединститут эвакуировали в Ташкент, а я осталась, потому что искала способ попасть на фронт. Мамин двоюродный брат, заканчивавший военную академию, по секрету от родителей обещал взять на фронт.

– Но на фронт вы так и не попали?

– Нет. Однажды прихожу после дежурства, а во дворе – наши вещи и грузовик перед домом. На дядиной работе выделили несколько вагонов для эвакуации семей железнодорожников. Мы решили ехать в Киргизию, куда уже были эвакуированы наши украинские родственники.

Во Фрунзе работы не было. Так мы оказались в предгорьях Тянь-Шаня, в совхозе «Санташ». Мама – врач, отец – директор школы, я преподаю немецкий язык в той же семилетке.

– С той киргизской семилетки школа стала вашей судьбой? В мединститут вы так не вернулись?

– Да. Я металась между профессиями мамы и отца, не могла решить: врачом быть или учителем. В школе мне понравилось, решила стать учителем.

Осенью поступила в Киргизский государственный пединститут в городе Пржевальске. На филфаке преподавали профессора и доценты из Киева, Ленинграда, Фрунзе. Игорь Алексеевич Батманов, тогда еще профессор, вел введение в языкознание, его жена учила киргизскому языку.

Родители редко могли мне отправить продукты. Было трудно и голодно, но я старалась и училась на пятерки. И, видимо, чем-то выделялась, если почти через двадцать лет Игорь Алексеевич, уже академик, узнал меня в Кызыле.

Весной 1943 года папу призвали в армию, маму мобилизовали в военный госпиталь в город Дзержинск, а я в составе добровольческого студенческого отряда выехала на восстановление Сталинграда. Два месяца мы разбирали завалы, жили в подвалах разрушенных домов, спали на нарах.

Когда стали комплектовать студентами школы в освобожденных районах области, попала в деревеньку под Камышин.

Муку учителям школы выдали перед моим приездом на месяц вперед, поэтому мне ничего не досталось. После уроков на колхозном поле собирала с учениками колоски, чтобы ни зернышка из колхозного урожая не пропало. Сейчас признаюсь: немножко клала себе в карман, ведь что-то есть было нужно. Дома шелушила и распаривала зерна в консервной баночке. Так питалась месяц.

Выдавая первую зарплату, завуч, плача и извиняясь, попросила уехать: вы – одна, а у нас – дети, мужья на фронте, часы до вашего приезда учителя уже распределили между собой.

Домой – без пропуска на крышах вагонов

– И вы выполнили просьбу завуча школы – уехали из деревни, чтобы не отбирать хлеб у детей фронтовиков?

– А что мне оставалось делать? Уехала. Добралась до железнодорожного вокзала в Камышине и на ступенях упала в голодный обморок.

Меня спасла украинка Дуся, дочь начальника станции. Добрые люди натопили баню, помыли, накормили, помогли купить билет до Москвы. Хлеба у них тоже не было, но пареной тыквой и вареной картошкой на дорогу снабдили. Я же в благодарность могла оставить им только подушку.

Перед Балашовым милиция отобрала у меня билет: в Москву нужен был пропуск, без него в столицу не пускали.

Дальше добиралась так: днем отсиживалась на станциях и полустанках, а ночью – на крышах вагонов, в тамбурах, на подножках.

А к кому ехать в Москве? Родителей-то там нет. В дороге цыганка за кусок тыквы из моего запаса нагадала, что в Москве у меня сейчас есть два родных человека. Это могли быть только папин брат и его жена. Добравшись до Москвы, пошла к ним.

Тетя, открыв дверь, ахнула: все на мне шевелилось и ползало, ведь я две недели добиралась домой. Она дала рубль и отправила в санпропускник на Казанском вокзале.

Назавтра, чистая и причесанная, поехала в родную школу к Ольге Александровне Державиной. Она написала записку в деканат филологического факультета Московского городского педагогического института имени Потемкина, в которой просила принять меня как «очень способную, даже талантливую». В деканате сказали: «Вашим киргизским пятеркам – грош цена, но рекомендации Ольги Александровны мы доверяем». И отправили к ректору.

Ректор сразу понял, что приехала без пропуска, что наголодалась. Когда узнал, где родители, признал киргизские пятерки, назначил повышенную стипендию, приказал выдать карточки на продукты и талоны на дополнительное питание.

Так я стала московской студенткой.

Если я гореть не буду

– Регина Рафаиловна, а почему ваш институт назывался городским педагогическим?

– Потому что Московский городской пединститут готовил специалистов только для школ и научных учреждений столицы. И туда брали только москвичей. В нем преподавали профессора МГУ и ученые из академических институтов. Отбор студентов был очень жесткий. Позднее наш институт влился в Московский государственный педагогический институт имени Ленина.

Какие светила науки озаряли наше скромное серое здание в Гавриковом переулке! Лингвисты – академик Виктор Владимирович Виноградов, профессор Григорий Осипович Винокур. Наш куратор – диалектолог, доктор наук Варвара Георгиевна Орлова. Литераторы – знаменитые пушкинисты, профессора Сергей Михайлович Бонди, Борис Викторович Томашевский, писатель и литературовед Александр Абрамович Исбах, специалист по советской поэзии, тогда доцент, Евгений Борисович Тагер.

На четвертом курсе страсть к поэзии привела меня в спецсеминар Тагера, и после моих докладов и выступлений он пригласил к себе в аспирантуру. А наш латинист Иван Иванович Соколов хотел сделать из меня «сочетание классицизма с советской наукой». 

Каждый месяц нам организовывали встречи с известными артистами, чтецами, музыкантами. У нас побывали советские актеры, мастера художественного слова: Игорь Ильинский, Дмитрий Журавлев, Антон Шварц.

У нас был межфакультетский поэтический кружок. Мы читали друг другу свои и чужие стихи, бегали на поэтические встречи с поэтами-фронтовиками – Константином Симоновым, Михаилом Лукониным, Семеном Гудзенко.

Очень запомнился поэтический вечер Анны Ахматовой и Бориса Пастернака. Это было в огромном Колонном зале. Когда Ахматова читала стихи, все только слушали, затаив дыхание. А когда начинал Пастернак, зал хором вместе с ним читал. Когда он забывал какие-то строчки, зал дружно подсказывал.

А Назым Хикмет меня удивил. В моем представлении турок должен был быть смуглым, черноглазым. А он был рыжим и голубоглазым. А формула Хикмета:

«Если я гореть не буду,

Если ты гореть не будешь,

Если мы гореть не будем,

Кто тогда рассеет мрак?»

была воспринята мною, как руководящая директива ЦК.

И я действительно всегда горела: и на комсомольской, и на партийной, и на профсоюзной работе, и в разных руководящих креслах, что мне пришлось обсидеть.

В переносном смысле погореть тоже пришлось. 

Несбывшееся пророчество будущего академика Артура

– Вы жили и учились в Москве одна, а что же было с вашими родными?

– Прожила и проучилась первый, второй и большую часть третьего курса одна. А весной 1945 года после ранения вернулся с фронта папа. Он был артиллеристом, на фронте вновь вступил в партию, вернулся с орденом Отечественной войны второй степени. Летом из военного госпиталя вернулась в свою клинику мама. Ее наградили медалью «За оборону Москвы».

Брат пошел в мужскую школу, где мне предстояла практика в старших классах. К началу четвертого курса я уже оказалась в полной семье. Жить и учиться стало легче.

У меня были удивительные однокурсницы – все постоянно помогали друг другу. А из нашего поэтического студенческого братства вышли президент Российской академии образования, основатель династии психологов Артур Петровский, автор учебников истории для четвертого и пятого классов Лев Геллерштейн, известный переводчик с французского Морис Ваксмахер, пушкинист Елена Муза, старший научный сотрудник сектора диалектологии Института русского языка Анна Сологуб.

Провожая меня с Ярославского вокзала в Абакан, они преподнесли мне альбом своих посвящений-пророчеств. Альбом потерялся, но в памяти сохранился отрывок из пророчества Артура:

«Что за странная картинка?

Пригляделся – ой-ой-ой!

Это, братцы, наша Инка

Из республики тувинской

Босиком бежит домой».

Позже, встречаясь со мной на педагогических конференциях в Москве, Артур Петровский участливо спрашивал: «Ты там, в Туве, не засиделась? Может, тебя вытащить оттуда? Не хочешь ли съездить в Китай?»

Но я уже засиделась в Туве основательно.

Добровольцы в Туву

– А как в вашей жизни случилась Тува? Ведь этого ничто не предвещало – студентов вуза готовили для московских школ и научных учреждений столицы.

– Да. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что когда-нибудь уеду из Москвы. Нас не имели права распределять за пределы столицы.

Все изменил вызов в партбюро факультета перед нашим выпуском в 1946 году. Мне как комсоргу курса предложили сагитировать четырех добровольцев в новую Тувинскую автономную область. Всего на два года.

Комсомольское воспитание не позволило агитировать других, а самой остаться в стороне. Пришла домой и сказала: «Еду в Туву!» Мама ведь после окончания мединститута отработала два года в Челябинске. Что ж, два года можно и пережить.

Про Туву знал только мой тринадцатилетний брат-школьник: у него были тувинские марки. Остальные члены семьи почерпнули знания из энциклопедии.

В тувинском постпредстве с нами разговаривал Ооржак Сундуевич Хойлакаа, заведующий областным отделом народного образования, он сказал: придете в постпредство в двадцатых числах августа – вам будет оставлена бронь на билеты.

Когда же мы в конце августа пришли в тувинское постпредство, никакой брони не было, и никого из тех, кто с нами разговаривал, тоже не было. И я начала звонить.

По неопытности не знала, что надо было сразу обратиться в министерство просвещения, и сначала позвонила в Центральный комитет комсомола. Мне говорят: «А мы тут при чем?» Объясняю, что да как. В ответ: «Мы ничего не можем».

Потом стала звонить в ЦК партии. Как смогла вызнать заветный номер, сейчас не помню. Мне опять говорят: «А мы при чем?» Тут я не выдержала: «Как так, молодая советская автономная область, учителей нет! Мы должны туда приехать к началу учебного года!»

Тогда спросили мою фамилию, сказали: «Придете в наше здание на Старой площади, подойдете к окошку, и каждый день вам будут выдавать по два билета. Вы будете их выкупать и отправлять своих в Абакан. Сами поедете последней».

Ну, ладно, последняя, так последняя. Гале, Шуре, Ларисе и ее маме достались плацкартные места, а мне – билет без места. Но провожавшие меня мальчишки из института вскочили в вагон и успели занять нам с сестренкой Шуры верхние багажные полки. На них мы доехали до Абакана.

А вы, товарищ Розенберг, пойдете на самый трудный участок

– Добраться из Москвы до Абакана – это только часть пути, а как до Кызыла пришлось добираться?

– С приключениями. Выхожу из поезда, а там мои красавицы встречают. «Почему до сих пор не уехали?» «А нам не на чем ехать. За нами ничего не прислали».

Нашли грузовую машину тувинского потребсоюза, но шофер сказал, что увезет только одного человека без вещей – за 500 рублей. А где столько взять, когда нам по 800 рублей подъемных дали, на которые мы билеты купили да запас еды на дорогу.

Скинулись мы, набралось 500 рублей, и тут все робко на меня смотрят – боятся ехать. Говорю: «Ладно, я поеду с этим водителем, а вы мои вещи привезете». В кабине мне пришлось ехать недолго. Доехали до моста, и водитель меня наверх отправил, а в кабину свою жену посадил.

А что такое наверх, можете представить? В кузове были автомобильные шины, они, перевязанные веревками, лежали на два метра выше бортов машины. И я, как птица в гнезде, всю дорогу от Абакана до Кызыла сидела в шине, держась за веревку.

По пути жена водителя собирала бруснику, мы стояли, а я мерзла в тоненьком шерстяном костюмчике, ведь все мои вещи остались у девочек. Когда подъехали к парому через Енисей, шофер заявил: «А дальше пойдешь сама». Иначе, мол, его оштрафуют.

Сошла, на пароме перебралась на другой берег, иду и у всех спрашиваю, как дойти до этого несчастного ОБЛОНО? Дошла до него, вошла, а секретарша: «Не принимает!»

Посмотрела на нее презрительно, открыла дверь и вхожу. Сидит Николай Алексеевич Сердобов, очень сердитый: «Вам сказали, что я не принимаю?»

Я в ответ: «Вы все сказали? А сейчас я вам скажу». И как начала! «Или, – говорю, – вы сейчас же даете нам деньги, чтоб мы ехали домой, и расписку, что вам не нужны учителя. Или высылаете за моими коллегами машину в Абакан».

Он рассвирепел – не знал, оказывается, про все это. Сразу послал за девочками машину, выдал мне пальто зимнее, прюнелевые туфли, тогда из этой плотной ткани изготовляли обувь, чулки в резиночку, какие-то талоны, чтобы могла сходить поесть и дождаться, пока приедут мои.

Потом Николай Алексеевич рассмотрел наши дипломы и вкладыши и сказал: «Вы пойдете в первую школу, вы – в третью, а вы, товарищ Розенберг, пойдете на самый трудный и ответственный участок: в восьмой – десятый классы школы № 2. У вас будет историческая миссия – будете выпускать первый в истории Тувы тувинский десятый класс».

Эта фраза перевернула всю мою жизнь.

– Прихожу в класс: «Давайте знакомиться. Меня зовут Регина Рафаиловна. Я по журналу буду вас называть, а вы вставайте и говорите: это я».

Начинаю вызывать, по слогам читая непривычные фамилии: «Делгер-о-о-л». Ученик встает: «Мен тыва кижи мен. Орустап билбес мен» – «Я – тувинец и не умею говорить по-русски».

Так проходит знакомство со вторым, третьим, четвертым. Вышла из класса, сижу в учительской, плачу.

Потом вспомнила нашего преподавателя педагогики, который говорил: чтобы найти общий язык с детьми, надо что-то хорошее – смешное или печальное – прочитать, вместе посмеяться или погрустить.

И черт меня дернул читать «Лошадиную фамилию» Чехова. Уж так выразительно читаю, а никакой реакции, полнейшая пустота в глазах. Не понимают.

Начала объяснять: «У генерала заболел зуб. У вас у кого-нибудь болели зубы?» Говорят: «Чок» – «Нет». Улыбнулись, и у каждого засверкали все тридцать два жемчужных зуба. Наверняка, тувинцы тогда не ели сахар и не знали, что такое зубная боль.

Тогда стала говорить, как генералу было больно. Как он мазал тем, этим, полоскал, грел. Всяко кривлялась перед ними, лишь бы только поняли.

Чтобы объяснить фамилии, в которых – весь юмор рассказа, позвала кого-то к доске, попросила нарисовать лошадь. Показываю на рисунок: «Это седло – Седельников. Это узда – Уздечкин. Это хвост – Хвостов». Уже стали заинтересованно смотреть и слушать.

Тогда по новой читаю рассказ и дохожу до конца: «… прибегает с конюшни и кричит: «Вспомнил, ваше превосходительство, вспомнил. Овсов его фамилия, Овсов!» «На-кося выкуси», – сказал генерал и показал Ивану Евсеичу кукиш».

И тут прозвучал вопрос: «Башкы, что такое кукишка?»

Я всю войну видела этот кукиш. Везде висели плакаты с портретом Гитлера, которому показывают огромный кукиш – фигу. И в этой фигуре из пальцев, вроде, ничего предосудительного не было. Недолго думая, я возьми да и покажи своим ученикам кукиш.

И тут такое началось! Девочки закрыли руками лица, мальчишки засмущались и отвернулись. Решила, что такая бурная реакция означает начало понимания, и радостно спрашиваю: «Будем писать изложение?» «Будем!»

И они мне написали: кто побольше, кто поменьше. Но слова «показал кукишку» написали все.

Очень довольная, хватаю их изложения, бегу в учительскую и, как знаменем, трясу работами детей в одной руке, а другой показываю спасительную кукишку: «Я победила! Меня поняли!»

Тут учительница Оюн Сереновна деликатно опустила мою руку с кукишем, отвела в уголок и тихонько сказала: «Никогда так больше не показывай. Это по-тувински очень нехорошее означает».

Поняв, о чем она мне толкует, я в ужас пришла и больше никогда эту фигуру из пальцев не показывала.

И поняла: надо все-таки знать культуру народа, с которым тебе предстоит работать.

Так что много я дров наломала в первые дни.

Формирование элиты – государственная задача

– С нехорошим жестом все понятно, Регина Рафаиловна, а какое тувинское слово вы узнали первым?

– Первыми тувинскими словами для меня стали два: экии – здравствуйте и четтирдим – спасибо.

– С какими еще трудностями, кроме языкового барьера, столкнулась начинающая учительница русского и литературы в тувинской школе?

– Трудностей было множество. И не потому, что не хватало знаний, а потому что не было программ, учебников, норм оценок для преподавания русского и литературы тувинским школьникам.

Ночами писала конспекты по литературе, чертила таблицы по русской грамматике. При объяснении, если не могла найти картин, много рисовала на доске, широко использовала мимику, жесты.

Интуитивно, ощупью изобретала методическое колесо – открывала уже известное в науке, которой меня не учили.

Но мне повезло с учениками: в кызыльскую школу № 2 – первую среднюю тувинскую школу – отбирали самых одаренных и ярких детей из всех районов Тувы.

И педагогический коллектив в школе в 1946 году был хороший: Ооржак Сундуевич Хойлакаа – первый тувинец-математик с высшим образованием, Алексей Мокур-оолович Белек-Баир – специалист по родному языку, Ася Александровна Федченко – математик. Елизавета Ивановна Коптева, Виктор Иванович Пуговкин, Агриппина Константиновна Конгарова вели русский язык и литературу в пятых – седьмых классах, Григорий Васильевич Корнев преподавал физику.

Немецкому языку учила Ирина Коль, она приехала из Горького. Ученики при встрече радостно сообщали ей: «Анна унд Марта баден!», демонстрируя свое знание основополагающей при изучении немецкого фразы: «Анна и Марта купаются».

В этой школе и произошло мое профессиональное становление.

– Вы, человек активной жизненной позиции, наверняка, не ограничивались только проведением уроков?

– Идеи били ключом. Вела при редакции газеты «Молодежь Тувы» кружок русского разговорного языка для взрослых, во все газеты писала статьи на литературные темы, особенно, если дело касалось юбилеев классиков, читала стихи со сцены Дома культуры, участвовала в комсомольских конференциях.

Как-то «на слабо» в пятидесятиградусный мороз вместе с учениками Шулуу Сатом, Кууларом Оргу, Иваном Салчаком на трое суток пошла в лыжный агитпоход по случаю выборов в Верховный Совет РСФСР.

Вела литературный кружок, где мы выпускали журнал «Улуг-Хемнин чалгыы» – «Волна Улуг-Хема». На его занятия приглашала Степана Сарыг-оола, Александра Пальмбаха, а когда приезжали поэты из Москвы, ловила их всех и водила туда.

Не стану утверждать, что это я развила таланты Юрия Шойдаковича Кюнзегеша, Монгуша Бораховича Кенин-Лопсана, Антона Каваевича Калзана, Бориса Баадановича Чюдюка, но в литературном кружке они занимались с удовольствием.

– Многие ваши ученики стали знаменитыми людьми – элитой тувинской интеллигенции. Наверняка, вы внесли свою лепту в их становление?

– Имею ли право сказать, что я, учительница-первогодок, внесла весомый вклад в становление своих учеников, ставших светилами тувинской науки, далеко превзошедшими своего учителя?

А ведь это доктора наук Юрий Лудужапович Аранчын, Шулуу Чыргал-оолович Сат, Александр Чайбарович Кунаа, кандидаты наук Антон Каваевич Калзан, Владимир Чолдак-оолович Очур. Хотя доктор исторических наук Монгуш Борахович Кенин-Лопсан многократно в печати утверждал, что это я научила их писать сочинения, глубоко анализировать литературные произведения.

Когда на восточном факультете Ленинградского университета было открыто тувинское отделение для подготовки ученых-тувиноведов и историков, туда были направлены два первых выпуска школы №2 – 1947 и 1948 годов. В будущем им предстояло стать преподавателями вузов, авторами учебников, научными работниками. Изучение, сохранение и развитие тувинского языка, изучение истории Тувы рассматривались как важная государственная задача.

Мои первые ученики, уехавшие в Ленинград, рассказали обо мне своему куратору Владимиру Михайловичу Наделяеву, и он прислал письмо. С тех пор у нас с ним возникла переписка и дружба.

Ребята прислали мне фотографию. Я ее бережно храню, на ней одиннадцать человек – студенты Ленинградского университета, выпускники школы № 2.

МОЙ ПЕРВЫЙ учебник

– Обучая школьников, у кого вы учились сами?

– У Александра Адольфовича Пальмбаха, человека энциклопедических знаний, потрясающей работоспособности, сыгравшего выдающуюся роль в создании и внедрении тувинской письменности, написании и издании первых учебников.

Ученый и педагог такого масштаба, он был удивительно прост и доступен в общении, делился своими знаниями со всеми, кто хотел учиться, помогал всем тувинцам, увлеченным языком и литературой. Он постоянно советовал: «Пишите, записывайте. Придет время, вы откроете свои записи и поймете, как правильно поступили, сделав их».

Когда решила поступать в аспирантуру, поддержал и спросил: «Чем будем заниматься? Литературой или языком?» Ответила: «Языком». Он отвел меня в Москве в НИИ национальных школ АПН РСФСР и дал рекомендацию.

Но меня тогда в аспирантуру не приняли из-за того, что во время сдачи экзаменов родился сын, хотя до родов сдала иностранный и русский язык с методикой на пятерки, а через неделю после родов получила четверку по философии. Велено было явиться через год, когда сын подрастет.

Тогда Александр Адольфович предложил принять участие в написании учебника русского языка для четвертого класса тувинской школы. В 1948 – 1950 годах он руководил бригадой авторов и переводчиков учебников при тувинском постпредстве.

Я работала в Москве вместе с Полиной Ивановной Калиничевой. Она, тогда преподаватель Высшей партийной школы, до этого ряд лет работала в ученом совете Тувинской Народной Республики, а в 1943 году участвовала в создании и издании учебника русского языка для третьего класса тувинской школы.

Новорожденный сын – в одной руке, ручка – в другой. Так писала варианты разделов учебника, потом с Полиной Ивановной бурно обсуждали написанное.

Учебник русского языка для четвертого класса тувинской школы вышел в 1950 году, потом переиздавался. И все тувинские ребятишки, кому к 1950 году исполнилось десять лет, и последующие поколения, проходили через этот учебник.

– Учебник тувинского языка для четвертого класса тувинских школ в фиолетовом переплете, на котором стоит имя автора – Р.Р. Бегзи, удалось увидеть в республиканской библиотеке. Правда, только издания 1970 года. А более ранние издания просто так не выдают – только по особому разрешению, как очень большую историческую ценность.

Увлекшись учебником, вы все-таки не оставили мечты об аспирантуре?

– Все-таки поступила, а в 1952 году защитила кандидатскую диссертацию по теме «Методика преподавания русских местоимений в пятых – седьмых классах тувинской школы» – первое научное исследование по методике преподавания русского языка в тувинской школе, и стала первым кандидатом педагогических наук в Туве.

Александр Адольфович Пальмбах был оппонентом на моей защите.

– А вы считали, сколько всего вами написано учебников, программ и методичек?

– В списке научных работ – около сотни наименований. Это программы и учебники русского языка для тувинских школ и тувинского языка для русских школ, методические указания к ним и звуковое приложение. 

Лексикографические работы – статьи к буквам «в», «г», «ф», «э», «ц» в тувинско-русских словарях, изданных в Москве в 1955, 1968 годах. Соавторство в русско-тувинском словаре для учащихся вторых – четвертых классов тувинской школы, изданных в Кызыле в 1993, 2001 годах.

Это и статьи по школьной и вузовской методике преподавания русского языка нерусским, рецензии и отзывы на авторефераты. А также концепция начального обучения тувинскому языку учащихся русских школ.

Тувинский – для русских

– Регина Рафаиловна, расскажите о том времени, когда после принятия в 1990 году закона «О языках в Тувинской АССР» началось массовое обучение русских детей тувинскому языку. Вы ведь к этому имеете непосредственное отношение?

– Да. После принятия закона началось стихийное движение по обучению русскоязычных детей тувинскому языку – без книг, программ и учебников. Изучать тувинский язык стали и в обкоме партии, совмине, МВД, разных организациях.

Но оказалось, не так просто объяснить, что теплое слово «мама» по-тувински не просто «мама», а всегда чья-то: или моя – авам, или твоя – аван, или его – авазы. То, что по-русски подсказывается ситуацией или контекстом, по-тувински выражается грамматически: аффиксом принадлежности.

Никто не исследовал и не описывал тувинский язык как объект обучения говорящих по-русски. Все это требовало научного и методического решения. Я составила перечень ситуаций общения, слов, выражений, формул речевого этикета и стала подбирать к ним тувинские одежды. Но в тувинском языке богатейшая синонимика. Научишь ребенка отвечать на вопрос: «Адын кымыл?» – «Как твое имя?», а вдруг его спросят: «Сени кым дээрил?» – «Как тебя зовут?»

Однажды в разработке урока употребила для перевода вопроса «Сколько времени? Который час?» выражение «Каш шагыл?»

Учительница тувинского языка меня поправила, но не могла объяснить, почему тувинцы так не говорят, а говорят: «Каш шак ирги?»

А четвероклассница перевела это выражение на русский так: «Извините, пожалуйста, за беспокойство. Не могли бы вы сказать, который час?»

Вот что такое маленькая частица «ирги»!

– Раз все так сложно, может быть, говорящих на русском в принципе невозможно научить говорить по-тувински?

– Очень даже возможно. Мы как раз в начале девяностых над этим работали. Разработала концепцию начального обучения тувинскому языку учащихся русских школ. В ней предполагалось, что будет три этапа обучения тувинскому языку русских ребятишек.

Первый этап – начальные классы. Второй этап – средняя школа и третий этап – с восьмого класса. Концепция была одобрена нашим министерством образования.

Составила тогда учебное пособие для чтения – полтора печатных листа, а министерству образования нечем платить типографии, хотя сигнальный экземпляр уже готов. Полтора года печатала уроки в детской газете «Сылдысчыгаш».

В 1993 и 1994 годах мои книжки «Мы учим тувинский язык» для второго и третьего классов были изданы тиражом 3000 экземпляров: первая– в черно-белом варианте, вторая – в цветном.

Два года ребятишки учили тувинский язык. До сих пор помню стишок, который сочинила тогда, дети читали его и одновременно показывали на свои руки, ноги, глаза и уши:

Холум, холум, холдарым,

Будум, будум, буттарым,

Карактарым бо-дур бо,

Кулактарым бо-дур бо.

Второй этап концепции разработали Галина Михайловна Селиверстова и Галина Седип-ооловна Базыр. Они издали учебники с пятого класса под названием «Оннуктер» – «Друзья».

А на третьем этапе никого не было.

– Бурная деятельность по изучению тувинского языка вскоре свернулась. Причиной стало отсутствие финансирования, не предусмотренного скоропостижным законом о языках?

– Проблема была не только в финансировании. Отсутствие деления на подгруппы – раз, неподготовленность учителей – два, невозможность создать в школе кабинеты тувинского языка – три.

В начале девяностых годов приходилось одновременно делать открытия в тувинском языке, разрабатывать программу и уроки, самой печатать их на машинке, нести в институт для размножения, собирать учителей у себя дома, обговаривать, что и как лучше объяснить, бежать к ним на уроки и начинать все сначала.

Да, еще в городском отделе образования объяснять, что детей в группе должно быть не больше двадцати, а то ничему не научатся, что нужен отдельный кабинет тувинского языка, а в нем – картинки, игрушки, магнитофон. Когда учим английскому, немецкому языкам, класс делим на подгруппы. А при изучении тувинского языка не было возможности этого делать.

Учителя приходили ко мне домой, за этим столом пили чай, обсуждали каждый следующий урок, звали меня «авай». Но когда на деле оказалось не все так просто, когда из-за перегруженности школ разделить классы на группы стало невозможно, да и выделить кабинет тоже, учителя тувинского языка стали чувствовать себя в школах людьми второго сорта.

Они приходили ко мне и говорили: «Башкы, у нас все это так ненадежно: то часы забирают, то другое. Где гарантии социальной защиты для нас?» Мне им ответить было нечего. Я и сама была не защищена – гонораров за эти учебники мне не платили.

Сложностей в изучении тувинского языка много. Тувинец, например, никогда не скажет «холумнар». Он скажет «холдарым» – «мои руки» и не ошибется никогда. Но как учителю объяснить русским учащимся, почему после «л» будет «д», а не «т» и не «н»? Этого они не могли. Мы пытались с Галиной Михайловной Селиверстовой просить спецкурс для студентов пединститута. Не дали, сказали, что и так часы ограничены.

И, к сожалению, все это так и ушло.

– Где сейчас можно приобрести ваши учебники «Мы учим тувинский язык»?

– Я думаю, их теперь уже нигде нет.

– А что сегодня без разговорников и словарей делать тем, кто хочет выучить тувинский язык?

– Разговорники были. Елизавета Боракаевна Салзынмаа писала разговорник, и он издавался. По-моему, Каадыр-оол Алексеевич Бичелдей тоже разговорник писал. И словари были, но они тоже давно не переиздавались. Так что действительно – трудности с пособиями для желающих говорить по-тувински сегодня есть.

В зеркале ДРУГОГО языка

– С изучением тувинского языка русскими и говорящем только на русском молодым поколением тувинцев – проблема. А насколько хорошо сегодня тувинские выпускники средних и высших учебных заведений владеют русским языком, чтобы обучать ему детей?

– Я не рискну сейчас что-то говорить официально по той простой причине, что давно уже не была в школе. Но проблема с преподаванием есть, иногда прямо на улице ко мне подходят: башкы, а там-то русский язык преподают на тувинском. И люди уверены, что я и сейчас должна принимать какие-то меры.

Раньше проводилось очень много непродуманных действий. Ребятам внушали, что русский язык – великий и могучий, и только великому народу мог быть дан такой язык.

А, по сути, и тувинский язык тоже – и великий, и могучий. И противопоставлять их друг другу ни в коем разе нельзя. А надо наоборот – учить русскому в зеркале тувинского. И тогда все станет всем понятно.

Допустим, лисица рыжая, а по-тувински кызыл дилги – красная лиса. В тувинском и русском языках граница и между синим и зеленым цветами сдвинута по-разному.  

Помню, психолог проверял ребенка и спрашивал: «Трава какая?»

«Кок», – отвечал ребенок. И ребенок считался неразвитым, потому что психолог знал только одно значение слова «кок» – «синий». Как это так: трава – синяя?

А ребенок был совершенно нормальным, потому что «кок» у тувинцев и зелень, молодая трава, и синева – кок дээр, и седая голова – кок баш, и серый волк – кок бору.

Допустим, задается вопрос: «Как зовут твою бабушку?»

«Как – как? Кырган-авай – старая мама. А как же еще?» Имя бабушки и дедушки у тувинцев не принято называть.

И таких нюансов – масса. Их надо знать, их надо показывать. Надо знать не только все эти тонкости, но и народный этикет.

И это называется – этнокультуроведческий подход к обучению языку. Когда при обучении языку применяется этнокультуроведческий подход, тогда все утрясается и становится на место.

БУДУЩЕГО СУПРУГА УЧИЛА В восьмоМ классЕ

– Давайте поговорим о семье. Самый «нестандартный» вопрос: как вы познакомились со своим мужем?

– А я его в восьмом классе учила. Придумала в школе № 2 учком – ученический комитет. Все учителя смеялись и говорили, что у нас администрация школы – это директор, завуч и учитель, прикрепленный к учкому. 

Из нашего ученического комитета вышли знаменитые люди. Марк Оюн – заслуженный работник культуры Тувы, директор туранского Дома культуры, который назвали его именем еще при жизни Марка Мырцынмаевича. Василий Содунам – учитель, партийный работник. Иван Салчак – народный художник Тувы. Маадыр-оол Чымба – заместитель министра образования.

А ученик Доруг-оол Монгуш был председателем учкома. Очень дисциплинированный и организованный товарищ. Только кину идею – он ее уже реализует.

Когда вернулся после окончания МГУ, я была директором института усовершенствования учителей. Увидала его и быстренько мобилизовала на должность заведующего кабинетом родного языка. Через какое-то время он попросился в аспирантуру. После окончания аспирантуры мы с Доруг-оол Алдын-ооловичем Монгушем уже были вместе. Нашему браку – 49 лет.

– В таком случае, Регина Рафаиловна, проясните, пожалуйста: почему вы носите фамилию Бегзи?

– Это фамилия моего первого мужа – журналиста и писателя Донгака Одайсюрюновича Бегзи, фамилия моих сыновей – Александра и Алексея. С этой фамилией защитила диссертацию и тринадцать лет, до развода, под этой фамилией выходили мои книги. Поэтому при расставании решила ее сохранить.

Сохранились и наши дружеские отношения с бывшим мужем – до его кончины в 1971 году. И дружеские отношения с его дядей – писателем Степаном Агбановичем Сарыг-оолом.

– Где сейчас живут, чем занимаются ваши дети?

– Старший сын – Александр Донгакович – живет в Кызыле, ему уже 62 года. Он окончил Плехановский институт, работал министром экономики Республики Тыва. Невестка Надежда Николаевна – преподаватель английского языка в Тувинском госуниверситете.

Второй сын – Алексей Донгакович – юрист, живет в городе Тольятти. Его жена Светлана Николаевна преподает в Тольяттинском госуниверситете, пишет докторскую диссертацию. Дочка Елена Доруг-ооловна и зять Владимир Иванович живут в городе Буденновске. Мы с дочкой общаемся каждый день, благо, есть сотовая связь.

У меня четверо внуков и шесть правнуков. Недавно внучка Валя родила сына – моего младшего правнука.

Внук Сережа, когда служил в армии, очень трогательно писал: «Бабушка, пацаны говорят, что любви нет. Они ничего не понимают: любовь – такая большая!» Приехал и сразу женился на девочке, которая училась в восьмом классе, когда он в армию уходил. Сейчас у них растет сын.

Испытание Буденновском

– Стоит услышать – Буденновск, как сразу вспоминается трагедия лета 1995 года, когда город захватили чеченские боевики. Семья вашей дочери уже жила там тогда?

– Да. Зять увез жену и двух детей-малышей в Буденновск, когда мой родной институт категорически отказал ему в прописке на нашей жилплощади.

Лена в 1995 году работала в военкомате. Когда началась стрельба, подъехал «ГАЗик», водитель забежал в здание: «Прячьтесь в убежище, на нас напали чеченцы!»

Но им очень повезло, потому что Басаев расстрелял находившуюся рядом баню, приняв ее за военкомат. Лена из бункера позвонила сестре мужа: предупредила о нападении и велела забрать с улицы детей.

А ее свекровь боевики с автоматами погнали вместе с другими к больнице. Она шла в самом конце и всю дорогу умоляла одного из них: «Сынок, отпусти меня, отпусти».

Он оттолкнул ее в сторону, она перевалилась через заборчик и спряталась в дровянике. Там в скрюченном положении просидела до вечера.

Я узнала о захвате города ночью – из телевизионных новостей. Кинулась звонить – Буденновск не отвечает. Потом каким-то образом дозвонилась до Кара-кыс Донгаковны Аракчаа, депутата Госдумы.

Она поехала в Буденновск: узнать как там, что. И только когда позвонила мне и сообщила, что с моими родными все хорошо, отлегло от сердца. Я ей так обязана.

То, что произошло в Буденновске – страшная трагедия, что уж тут говорить.

Единая государственная экзекуция

– Вы в своих воспоминаниях в книге «Педагогическое образование в Туве» писали: «Власть всегда только обещает поднять учителей и врачей на небывалую высоту». Изменилось ли ваше мнение через семь лет?

– Нет, не изменилось. Сейчас, правда, что-то делается: учителям зарплату немного подняли и гранты президентские стали давать. Но мне не нравится министр образования России Андрей Александрович Фурсенко с его идеей единого государственного экзамена.

В каком-то журнале мне попалось очень остроумное название: «ЕГЭ – единая государственная экзекуция». Точно подмечено. Я тоже так считаю.

Когда читала вопросы ЕГЭ, у меня волосы дыбом вставали. Зачем все это придумано, совершенно непонятно. Сейчас что-то, кажется, собираются менять, даже заговорили о том, чтобы на экзаменах снова сочинения писали.

Да что говорить о Фурсенко – министр образования, который ни одного урока в школе не провел. Нормальный рост нормального руководителя – это как у Петра Александровича Морозова, которого глубоко уважаю. Потому что это человек, который окончил педагогический институт и поехал на край света – в Бай-Тайгу. Поработал в нескольких сельских школах, потом – заведующим районо. Какое-то время был заместителем министра и только после всего этого стал министром образования Тувы.  

– А какой путь вам пришлось пройти до высокого звания народного учителя Тувы?

– За 57 лет трудовой жизни мне по решению партийных и советских руководящих органов несколько раз пришлось менять место работы и должности.

Сначала – школа. Когда окончила аспирантуру, летом 1952 года меня направили старшим преподавателем на кафедру русского языка в Кызыльский учительский институт.

Но в обкоме партии решили мое назначение переиграть. «Раз она кандидат педагогических наук, пусть поднимает Институт усовершенствования учителей, который уже два месяца сидит без директора», – сказал товарищ Тока.

С апреля 1952 по июнь 1959 года – директор Института усовершенствования учителей. В июне 1959 года переводят в пединститут. Сначала – на кафедру русского языка и литературы, потом – еще и заведующей кафедрой педагогики.

В 1963 году присвоили звание доцента. В 1966 году, имея на руках годовалую дочь, дала согласие на предложение ректора пединститута Хомушку Саинотовича Алдын-оола стать проректором по учебно-научной работе. Проработала проректором до марта 1969 года и с радостью вернулась на родной факультет.

В 1979 году ушла из института, работала заведующей Тувинской лабораторией национальных школ Минпроса РСФСР – до 1986 года.

Уйти на пенсию не получилось. В 1990 году стала доцентом кафедры русского языка института развития педагогического образования, бывшего ИУУ. До 2003 года работала научным сотрудником лаборатории «Билиг» при министерстве образования республики.

Я – не легенда, это – не про меня

– О вас очень тепло отзывается тоже народный, только писатель Тувы – Александр Даржай, который был вашим студентом.

– Мы с ним дружим. Но Александр Александрович перебарщивает с комплиментами. На торжественном заседании по поводу восьмидесятилетия тувинской письменности в Доме правительства он выступал и сначала говорил, насколько ценен родной язык. А потом вдруг заявил: разрешите мне выразить благодарность такой и разэтакой моей великой учительнице Регине Рафаиловне Бегзи.

Меня кто-то дернул: «Встань». Встала и поклонилась.

– Из чего состоит ваш сегодняшний день?

– Увлекаюсь прессой. Дома – куча газет и журналов.

Мой замечательный муж Доруг-оол Алдын-оолович и сейчас работает – ведущим научным сотрудником сектора языка Тувинского института гуманитарных исследований. Он – кандидат филологических наук, заслуженный деятель науки Республики Тыва.

В свободное время мы вместе занимаемся гимнастикой для ума: чтобы мозги не засыхали, отгадываем кроссворды и сканворды.

– Вы уезжали в Туву на два года, а получилось – на всю жизнь. У вас никогда не возникала мысль вернуться домой – в Москву?

– Меня постоянно спрашивала мама, спрашивал брат: «Вернешься? Вернешься?» Отвечала: «Нет». Не было у меня мысли такой. Вработалась, вжилась в Туву, вложила в нее всю себя. И ни о чем не жалею.

Я – человек общественный. Всегда имела с десяток общественных поручений: комсорг, агитатор, руководитель агитколлектива, пропагандист, секретарь партбюро, член обкома профсоюза и так далее, и тому подобное.

Лет до семидесяти не пропустила в городе ни одного субботника и воскресника. Кызыл – наш город. Мы его украшали, заботились о нем и чувствовали себя его хозяевами.

– Значит, звание почетного гражданина Кызыла вам присвоено по полному праву: вы работали на столицу Тувы не только на своем рабочем месте, но и совершенно бесплатно благоустраивали ее.

– И в этом нет ничего удивительного. В советское время бесплатная добровольная работа была нормой. Мы работали на стройках – выносили мусор, благоустраивали дворы на улице Калинина, озеленяли город.

Да еще как озеленяли! Только на улице Ленина мы, следуя вышестоящим указаниям, то сажали деревья по краям проезжей части, то выкапывали их и сажали по середине, а потом снова выкапывали и сажали по краям.

– Какая из ваших многочисленных педагогических наград особенно дорога вам?

– Медаль Ушинского.

– Та самая медаль Константина Дмитриевича Ушинского, педагога девятнадцатого века, основоположника научной педагогики в России, награждение которой министерство образования России обязательно согласовывает с Российской академией образования?

– Та самая. Я очень дорожу ею. На медали выбито изображение Ушинского, и в нашей семье с этим был связан забавный эпизод. Зять, далекий от педагогики, как-то спросил у моей дочки: «Что это за бородатого мужика все время носит мама?»

Горжусь и тем, что мое имя занесено в книгу «Заслуженные люди ХХ века». А недавно – 10 декабря, на съезде народов, проживающих в Туве, вручили памятный юбилейный знак «65 лет Победы». Это порадовало.

– Регина Рафаиловна, вы чувствуете свою личную причастность к памятнику первым русским учителям, который был торжественно открыт в Кызыле в Год учителя – в 2010 году?

– Смешной момент: накануне открытия памятника – звонок по телефону. «Сегодня придем вас фотографировать». Удивляюсь: «Ребята, зачем?» «Потому что вам памятник ставят». «Какой памятник? Рановато что-то. Я, вроде, еще жива».

На самом деле, это памятник самым первым русским учителям, которые в двадцатые – тридцатые годы прошлого века сюда приехали. Не хочу присваивать чужой труд и чужую славу – в Туву приехала только в 1946 году.

Понимаете, первые русские учителя – это ведь не только те, кто приехал в Туву, а и те, кто родились и выросли здесь. Например, Вера Лукинична Ладанова из Кызыла, Елизавета Ивановна Коптева, родившаяся в Пий-Хемском районе. На открытии памятника 5 октября была и Любовь Петровна Салчак, в девичестве Шадрина, нашедшая здесь свою судьбу. Она тоже приехала, из Костромы.

Да, через мои руки прошли и шестилетки, и старшеклассники, и студенты, и учителя. Иногда оказывалось, что учила и детей, и внуков моих бывших учеников. Очень приятно, что и сегодня слышу приветливое: «Экии, башкы!», «Спасибо, башкы!»

Но то, что Регина Рафаиловна – прототип памятника русским учителям Тувы – это все сказки. Я – не легенда. Это – не про меня!