|
 Я не верила в гаданья. Но пришлось поверить. Лет десять назад ученый Николай Абаев, делясь своими любопытными гипотезами, предложил погадать.
Руны сообщили невероятное: будет у меня муж-иностранец, и увезет он меня далеко от Тувы.
В то время я была замужем за милиционером-тувинцем, имела двух сыновей, любимую работу и не представляла своей жизни далеко от Тувы.
Вспомнила о предсказании Абаева в 2009 году – в суматошных сборах перед отъездом в Финляндию с собакой и детьми, которых было к тому моменту трое.
Муж-иностранец ждал в Хельсинки.
Родом из Ак-Эрика
Вкалейдоскопе ранних воспоминаний сменяются картины. Мама в детской нашего дома в Ак-Эрике – деревне, где 16 мая 1977 года я родилась, перечитывает нам с сестрой «Руслана и Людмилу» Пушкина и отчего-то «Саргассово море» Беляева.
С тех пор Пушкин стал для меня волшебной сказкой, а фантастическое «Саргассово море» – не менее чарующей историей о приключениях. Маме приходилось читать по-русски и переводить на тувинский. По-русски я заговорила только в шесть лет, когда семья переехала в Кызыл, и я пошла в школу № 3.
Ночь. Отец, ворча, везет меня на спине к своим родителям. Дом бабушки с дедушкой был в пяти минутах ходьбы от нашего и назывался куду бажын – нижний дом, он находился в нижней части улицы – широкой и прямой. В нем я и выросла. В полтора года у меня появилась сестренка, и я проводила больше времени с родителями папы.
Мама, Саясу Ивановна Соян, в девичестве Данзурун – выпускница московской ветеринарной академии имени Скрябина – была ветеринарным врачом успешного совхоза «Пограничный» с конторой в Ак-Эрике. По требованиям того времени она вышла на работу, когда младшему ребенку исполнилось всего два месяца. Папа, Виктор Кадып-оолович Соян, шоферил в «Пограничном», водил грузовик. Родители много времени проводили в разъездах.
Жизнь совхоза тогда кипела. Две овцеводческие бригады «Пограничного» зимовали неподалеку от Ак-Эрика. А летом откочевывали: одна бригада – за Самагалтай, на перевал Калдак-Хамар, вторая – в Шара-Нур.
Первые дружно хвалили лето в тайге, без комаров, докучающих животине. А вторые расхваливали свой Шара-Нур с «горячей» – в отличие от таежной – насыщенной водой травой и степным привольем, где можно было пасти скот на отдалении, при помощи бинокля. Правда, от комариных туч приходилось спасаться дымом коровьих лепешек.
Бабушка, Ирисинмаа Норбуевна Кадып-оол, брала меня с собой повсюду. С ней я ходила на важное задание – запускать по утрам и отключать по вечерам колодец в нашей части деревни. Деревенский колодец – такие еще работают в районах Тувы – был домиком с огромной металлической бочкой. Вода подавалась при помощи электричества, а фляги наполнялись из длинного шланга.
Дед, Соян Кунуяевич, был представителем заготовительной конторы в деревне и принимал от населения скот. В его отсутствие я взвешивала бычков, записывала в дедовскую амбарную книгу имя хозяина, масть и вес скотины. При помощи дедовских деревянных счетов научилась считать.
Курдюк на тощий хвост
Дед в те годы был любитель резаться в карты на деньги, за что деревенский участковый его частенько отчитывал: азартные игры в советском государстве не поощрялись.
Мне нравилось наблюдать и за игрой в панчык. Расстелив крестообразную полоску белой ткани с черточками, игроки, сидя на полу, бросали пригоршню раковин каури, в которые был залит гудрон для прочности. Многие в момент броска кричали, атмосфера накалялась, проигравшие в сердцах выбегали на свежий воздух.
Раковины каури – откуда-то я узнала, что они привезены из далекой Индии – были моей мечтой, которой удавалось завладеть лишь в отсутствие деда.
Откуда деревенской девочке было известно об Индии? Так ведь я ходила со взрослыми в клуб – смотреть цветасто-песенные истории о любви. При полном аншлаге в клубе проходили и кинопоказы, и спектакли тувинского театра. А до начала показов народ толпился во дворе, провожая любопытным взглядом актеров, сновавших между автобусом и клубом.
С бабушкой ездила на стрижку овец, которая была крупным сезонным мероприятием в деревне. Грузовики забирали стригалей ранним утром от центральной площади Ак-Эрика, окруженной с трех сторон длинным зданием совхозной конторы, клубом и зданием сельской администрации. Комплекс для стрижки овец в Шара-Нуре располагался на южной стороне озера. Рядом с домиком-колодцем стояли столовая – большое бревенчатое здание, открытые загоны для скота и дощатые ангары, в которых стригли овец и хранили шерсть в тюках из грубой холстины.
Меня поражало, как много шерсти получали с мериносов в соседнем совхозе «Чодураа», животноводами которой были родители мамы – Емчур Папыновна и Иван Симчитович Данзуруны. Акэрикцы держали курдючную тувинскую породу с полугрубой шерстью, а тонкорунные мериносы давали больше шерсти, которая и ценилась дороже.
Но у мериносов, на вкус тувинца, был существенный минус. У завезенной породы вместо курдюка был тоненький хвостик. И чодуринцам перед свадьбами приходилось ездить к соседям и менять мериносов на тувинских барашков с увесистыми – чтоб перед сватами не было стыдно – курдюками.
Арбузы в степи
В Ак-Эрике моего детства хозяйки соревновались в огородничестве. Степная мелиорационная система снабжала водой огороды, в песчаной почве которых поспевали не только огурцы и помидоры, но и арбузы.
Когда мне было лет десять, дедушка с бабушкой построили теплые кошары во дворе дома в Ак-Эрике и забрали своих коров от родственников. Пару лет они уезжали на лето в Шара-Нур, а с холодами возвращались в деревню, к оседлой жизни. Затем обзавелись зимовьем и начали кочевать в течение всего года: совсем как во времена своей молодости, когда начинали совместную жизнь чабанами местного колхоза.
Часто я не дожидалась выставления оценок в конце четверти и, прогуляв последние учебные дни, уезжала в Тес-Хем с родителями. Они работали в Кызыле в одной организации. Папа водил большой автобус. И всю дорогу от Кызыла до Ак-Эрика всегда подсаживал попутчиков. А в обратный путь родители везли из деревни школьников и студентов, возвращавшихся с каникул в Кызыл.
В то время благодарили только словом. Однажды на моих глазах незнакомый старик попытался отблагодарить отца за поездку рублем, приговаривая: «Вот тебе на сигареты, сынок». Отец отказался. Да он и не курил.
Эпоха Шара-Нура
Шара-Нур – соленое озеро неподалеку от монгольской границы. Название его переводится с монгольского как Желтое озеро.
Так называется и вся местность – степное приволье, открывающееся с перевалов горы Агар. Въедешь на перевал, и заблестит вытянутое неправильным овалом зеркало Шара-Нура. Не за что глазу зацепиться на открытом пространстве, выше караганника с желтыми цветами здесь ничего не растет. Вдали виден один-единственный холм, да и тот – на монгольской территории.
За Шара-Нуром таятся зеленые глазки Холчуков – трех озер с одинаковым названием Озерцо. Есть Озерцо закрытое – Мунгаш Холчук, прикрытое камышами. Есть Желтое озерцо – Сарыг Холчук с мутной водой. А мы купались и гоняли скот на водопой к третьему, которое так и называлось Эштир Холчук – Озерцо для купания.
Шара-Нур – летний приют не только акэрикцев, но и различных пернатых. Приехав в мае, мы заставали разномастные яйца в гнездах, скрытых в траве на берегу озера. Гнездились тут и утки, и кулики, и огари – красные утки, выделяющиеся ярким оперением. Танцевали на закате пары журавлей. Иногда они собирались в стаю, в которой мы насчитывали до трех десятков птиц.
С мая по конец ноября кочуют акэрикские животноводы вокруг Шара-Нура. Весенние стоянки в верхней части озера, ближе к останцам Ямаалыг – Козья гора в переводе с монгольского. Оттуда приходилось отгонять скот на водопой далеко к берегу озера, где били родники-булак. Там же был домик и теплые кошары зимовья верблюдоводов Кокей и Орус-оола Эрендеев, которые проводили лето на Калдак-Хамаре за Самагалтаем.
Радостная пора для ребятни наступали с переездом на кочевья к самим озерам. Наш аал из трех юрт стоял в Кара-Чыраа на берегу Шара-Нура, кочевье мы делили с дядей моего дедушки Дарганом Ланаа.
Вместе со старыми родителями кочевал младший сын Хорлай, известный весельчак и балагур, глава семейства с пятью детьми. Старшие его дети, дочери-погодки Олча и Олзей, были чуть младше меня, что не мешало нам носиться вместе. По вечерам, при свете звезд, после окончания всех работ мы устраивали футбол на песке, и многодетный папа Хорлай преображался в азартного игрока и носился по песку не хуже подростка.
Детский труд
День в Шара-Нуре в летние месяцы начинался раньше восхода солнца. Дедушка с бабушкой просыпались в три утра.
Дед, надев теплые чуни, ставил чай при свете лампы-керосинки. Иногда я просыпалась раньше обычного и лежала под дуктуг-тоном, зимней шубой мехом внутрь, прислушиваясь к тихой беседе стариков. Затем снова засыпала. Просыпалась от громкого голоса деда и заставала бабушку за переливанием молочного чая из ковшика обратно в котел.
Нехотя, дрожа от утреннего холода, я плелась к металлическому умывальнику, привинченному к столбу в нескольких метрах от юрты. Холодная вода каждое утро творила чудо: будила меня окончательно и дарила возможность восхищаться преображением мира в эти минуты.
Воздух из холодного становился приятно-свежим. Кокетливое солнце заглядывало в зеркальную гладь Шара-Нура, создавая своего близнеца. Из розового плена вырывался один луч, за ним – второй, третий, отодвигая полосу тени все дальше к горизонту. И скоро вся степь открывалась новому дню – яркому и жаркому. Исчезали тени, уходила загадка.
Наблюдать больше было не за чем. И, забежав в юрту попить чаю, спешила на выручку бабушке – доить коров. Коров приходилось доить до пяти утра. Солнце в июне жжет неимоверно, поднимается рано, коровы, если запоздаешь с дойкой, уносятся, задрав хвосты, и подоить их толком не удастся. «Вставайте, вставайте, сони, вон, у соседей дочки уже вышли на дойку», – громким ворчаньем будил нас дед.
Доярка из меня никудышная. Второпях залив молоко в котел – еще и процедить надо через кусок марли – устремлялась к коню, пасшемуся неподалеку. Для меня лет с десяти, поздно по деревенским меркам, конь стал главной игрушкой-заманушкой на каникулах. Лошади мне снились в городе, и я тосковала даже по запаху конского пота.
Был у деда рыжий рысак – ласковый, что теленок. А узду не признавал, норовил ускакать, куда вздумается. Рысак Шилги был моим любимцем, несмотря на кровавые мозоли на ладонях от попыток натянуть кожаную уздечку.
Всю первую половину дня я пасла овец, и за пару дней успевала загореть до африканской черноты. В одиннадцать часов для сытой отары начиналась сиеста возле юрты. А я, перекусив на скорую руку, снова седлала коня и скакала с ребятами купаться – сначала в теплом Шара-Нуре, от соленой воды которого волосы превращались в войлок. Соль полагалось смывать купанием в пресном Холчуке, а дальше летели наперегонки к самой границе с Монголией, где в те годы за каждым изгибом реки Нарын на тувинской стороне открывалась стоянка одного из акэрикцев.
Красив Нарын – берега реки зеленеют высокой травой, разбросаны легкие рощицы невысоких берез. Речное дно – песчаное с островками водорослей, где прячутся рыбы. Мы находили места поглубже и ныряли. Иногда нарушали госграницу, если хотелось позагорать на роскошном бархане на монгольском берегу.
Обратно мы летели еще веселее, перескакивая через колючий караганник и соревнуясь в быстроте своих скакунов. Да и домой спешили: отару на вечерний выпас отогнать. И вечером хлопот не меньше: коров подоить второй раз за день, дать им попастись с телятами. В сумерках уже загоняли всю скотину по открытым загонам.
Ковшик вместо весов
П
оявление на горизонте грузовика с будкой немедленно отражалось на настроении детворы аала. Дети в радостном нетерпении то и дело прикладывались к биноклю – далеко ли еще автолавка?
Наконец, она доезжала и до нашей стоянки, водитель и продавец магазина в одном лице открывал дверцы будки и начиналась торговля.
Автолавщик обходился без весов, ловко отсчитывая килограммы сахара ковшиком для воды. Покупали необходимое, детям брали пряники и калачи мешками, карамельки в бумажных кульках, иногда обзаводились и обновками – ситцевыми платьицами.
Бабушка выбирала себе ткань для шитья. Она была известной рукодельницей. Кровати в юрте украшали кружева, связанные бабушкой на волне моды, которой как-то увлеклись почти все хозяйки в деревне.
В нашей юрте частенько собирались женщины из окрестных аалов. Часто это значило, что бабушка снова задумала шить какой-нибудь тон – национальный халат, и соседки пришли помочь с раскроем. Из деревянного сундука-аптара доставались отрезы для тона и подкладки. Нитки, огромные ножницы и бабушкины очки, как и ключи от замков аптара, хранились в коричневом портфеле под кроватью.
Контуры будущего тона чертили обмылком на ткани, расстеленной за очагом, в самой широкой и почетной части юрты. Мерили ладонями, не признавая линейки и сантиметровые ленты. Был у бабушки и другой способ измерения – спичечным коробком, узкая сторона которого была шириной между линиями стежков на осенних тонах, подбитых ватой.
Иногда случалась выездная работа для мастериц. Собрался как-то жениться дядя Серээт Калдан, один из племянников деда. К свадьбе ставили новую юрту. Женщины со всей округи собирались днем и шили, шили: наружную брезентовую накидку для юрты, дээвиир и кожеге, покрывающую верх и стены изнутри, ширтеки – покрытые плотным крепким материалом войлочные ковры, устилающие весь «пол».
Мужчины плели веревки из конского волоса. Эти волосяные веревки крепко держат юрту в любую погоду в отличие от синтетических веревок, которые растягиваются от сырости. Свадьбу сыграли в Шара-Нуре, и мы ходили в гости к молодоженам, любовались красивой и нарядной юртой, в которой все-все было новым.
Трагедии одноклассников
Л
ето пролетало в компании одноклассников из ак-эрикской школы, в которой я училась в подготовительном классе, когда мне было пять лет, и одну четверть – в восьмом классе. Класс был сплоченным, а классную руководительницу Галину Санчыковну Бызаакай любили за кроткий нрав и уважение к мнению учеников.
Школьные узы оставались крепкими и во взрослой жизни. Все съезжались на свадьбу очередного одноклассника, обходились не только подарком, но и помогали, чем могли.
Звуковую аппаратуру и помощь звукоинженера на свадьбе Сайын-Белека в 2005 году обеспечивал одноклассник Аяс Данзырын. Певец Аяс с красавицей-женой, ждавшие второго ребенка, возвращались со свадьбы ночью на машине одноклассницы Сайхи Арина. С ними ехал домой в Кызыл и третий одноклассник, Сайдаш Суктер, отец двух детей. Они погибли недалеко от Шуурмака, на извилистой горной дороге. Шансов выжить у пассажиров легковушки, попавшей под тягач-лесовоз, не было.
Пару лет мы кочевали с дедом и бабушкой моего одноклассника Чойгана Даваа. Бабушка его была добрая старуха с монгольскими корнями. Позже, когда сгорела их юрта – никто не пострадал – односельчане помогли им обзавестись скотом, а родственники с той стороны границы – приобретением новой юрты.
Чойган в отсутствие бабушки сам ставил тесто и пек хлеб в маленьких формочках в печке-буржуйке. Поджаристый хлеб выходил из обычной печки-буржуйки, растопленной коржен – плитами овечьего помета из зимних кошар, утоптанными за зиму в плотную массу, а по весне вынесенными на солнце сушиться.
Подслушанное из взрослых разговоров, что отец Чойгана был известный моге – борец, и что он находится в тюрьме за убийство своей жены, матери своих детей, как-то не укладывалось в моей голове. Не укладывалось потому, что мой одноклассник отличался особенной добротой и кротостью характера.
Мой друг по Шара-Нуру – красавец Чойган – погиб в 20 лет. Приехал в Кызыл на соревнования по волейболу, затея перелезть через балкон в соседний номер в гостинице «Монгулек» окончилась трагически. Чойган сорвался с четвертого этажа. Пятью годами раньше погиб его закадычный друг и одноклассник Виктор Ланаа.
Виктор был младшим в своей семье. Родители его выделялись крепким материальным положением еще в советское время. Папа был хозяином автолавки, радости всей шара-нурской малышни. Погиб Виктор страшно – темной зимней ночью на границе с Монголией. Его нашли замерзшим за рулем машины, которая была изрешечена пулями. Парень стал жертвой монгола-скотовода, который пришел к границе по следам своего угнанного табуна. К краже лошадей Виктор не имел отношения. Тем не менее, именно его жизнь стала расплатой за чужое лихачество.
Контрабандисты
О
тношения с соседями с той стороны границы не всегда были враждебными. В начале девяностых годов в приграничных районах Тувы расцвела меновая торговля.
Монголы приводили лошадей, коров, верблюдов, привозили отрезы шелка на тоны, пиалы, кожаные куртки и сапоги, китайские пуховики. Тувинцы платили мешками муки, сахара, макарон.
Приезжали чаще по ночам, в самые темные предутренние часы, чтобы фигуры всадников не были так заметны в степи. Высунув носы из-под одеял, дети с любопытством прислушивались к беседе взрослых. А утром разглядывали пиалы, разворачивали отрезы шелка.
Шесть серебряных пуговиц с узором счастья «Олчей удазыны» для моего летнего тона стоили одну сорокалитровую алюминиевую флягу. Чуть раньше был куплен китайский шелк на сам тон.
У коновязи можно было увидеть какую-нибудь скотину, купленную для перепродажи на кызыльском рынке. Хотя тогда и в Кызыле мясо было дешевым, но у монголов оно стоило еще дешевле.
Копеечная стоимость мяса – результата многолетнего труда чабана и зачастую единственного источника живых денег – вынуждала продавать большое количество скота. Многие семьи в те годы жили продажей контрабандного мяса. Совхозы развалились, рабочие места катастрофически сократились, а те, кто работал, не видел зарплату по несколько месяцев. Люди выживали, как могли.
Иногда заграничные соседи появлялись в Шара-Нуре и днем – на свой страх и риск. Приехали как-то двое монголов с бидончиком молочной водки. Завязалась оживленная беседа, в которой дед первым делом узнал, кто были отцы и деды наших гостей: «Аха, так ты сын того-то! Знаем, знаем». Получалось, что монголы и тувинцы хорошо знали друг друга.
Вскоре гости в два голоса завели песню. И вдруг раздался крик: «Солдаты!» Нарушители границы мигом попрятались: один оказался под машиной, ноги второго торчали из палатки. К счастью, ГАЗ-66, подъехавший к стоянке, оказался не армейским грузовиком, на котором солдаты с погранзаставы «Шара-Сур» обычно объезжали свою территорию дважды в день.
Говорили, что потом тех монголов, которые испокон веков делили кочевья с тувинцами, отселили вглубь страны. К нам переселили жителей из южной части Монголии, потому, мол, возникло появившееся позже непонимание в отношениях.
Стать мамой в семнадцать лет
Шара-Нур стал мечтой и моих сыновей, с нетерпением ждавших лета и возможности купаться в теплой воде соленого озера.
Родила рано: первого – в семнадцать лет, второго – в двадцать. Из-за двух декретных отпусков, взятых на втором и четвертом курсах, учеба в тувинском университете растянулась на целых семь лет.
Ранний брак не повлиял на степень моей зависимости от бабушки с дедом и родителей, продолжавших снабжать вновь созданную «ячейку общества» мясом, молочными продуктами, деньгами. К тому же сыновья проводили много времени с моими родителями и дедушкой с бабушкой. Приезжали с обветренными на степном ветру щеками, раздобревшими от здоровой деревенской молочно-мясной диеты.
Официально развод был оформлен на десятом году брака, хотя отношения с первым мужем исчерпали себя гораздо раньше. Люди – разные, у каждого – своя правда. Мне трудно было понять того, кто считал концерт Гендоса напрасной тратой денег, верил, что лишь зарплата определяет интерес к профессии. А я не могла заставить себя мечтать о судейской мантии или прокурорской форме, которые сулили заработок в несколько раз больше журналистского.
Профессия журналиста захватила меня возможностью общаться с разными людьми, сняться с места в любой момент. Побывала во всей Туве, кроме Кунгуртуга. Вдохновляющие поездки, богатые на встречи с интересными людьми, позволили заглянуть глубже в душу своего народа. Гостеприимного, доброго, стремящегося найти свой путь в этом мире.
Восток и Запад в одной семье
Благодаря профессии журналиста встретила своего мужа. Имре Пээмот родом из эстонского города Тарту, вырос в Финляндии.
Профессия – музыкант, специализация – тувинское горловое пение. Пение мужа под аккомпанемент игила или веселые тувинские частушки под дошпулуур помогают мне справиться с тоской по родине.
Впервые мы встретились еще в 2003 году, когда музыкант Игорь Кошкендей привел своего иностранного друга, увлеченного хоомеем, на ГТРК «Тыва», где я тогда работала. В то время мои мысли занимала предстоящая командировка на монгольский Наадам со съемочной группой, и я лишь подумала: какой прикольный молодой человек с невиданными раньше серьгами-бочонками и тату.
Через три года мы встретились и разговорились на озере Сут-Холь, куда отправились участники очередного фестиваля «Устуу-Хурээ». Поговорили по душам, а через несколько дней начали приходить смски. Оказалось, что Имре не смутили неоформленный еще развод и наличие двоих детей-подростков.
Теперь у нас пятеро детей на двоих: мои сыновья – пятнадцатилетний Самба и двенадцатилетний Ловсан, сын Имре от первого брака – семилетний Милан, и общие дочки-крохи – Оттугмаа Айно и Паю Аялга, наполовину тувинки, наполовину эстонки.
Девочки – опытные путешественницы. В 2007 году, когда старшей дочке было всего полтора месяца, Имре убедил меня поехать с крошкой на фестиваль «Устуу-Хурээ». Пять дней мы прожили в палаточном городке вблизи Чадана. И не пожалели.
С тех пор у Оттугмы Айно появилась тяга к странствиям. Пока мы не обосновались в Хельсинки, она несколько раз путешествовала между Тувой и Европой. В полтора года побывала в Индии: Мумбае на юго-востоке страны, столице Дели, Дхарамсале в предгорьях Гималаев и Варанаси на Ганге.
Москва для Оттугмы – «город, где много людей, большие дома и куда можно доехать на поезде». А пролетающий самолет вызывает у ребенка острое желание оказаться в нем и полететь куда-нибудь. Хотя это «куда-нибудь» вполне определено: в Туву и Америку!
Девочка тоскует по бабушке, поэтому хочет в Туву. А про Америку Оттугмаа мечтает оттого, что ее младшая сестра Паю Аялга летом 2010 года – девятимесячной – побывала там с родителями.
Тонкостей во взаимоотношениях в интернациональной семье много. Ведь каждый из нас представляет свой этнос, свою культуру, Восток и Запад, наконец. Но это и безумно интересно.
Отличаются взгляды на воспитание детей, на распределение ответственности в семье, даже культура питания, и та разная. С моим тувинским упрямством и восточной дипломатией мне было нелегко принять даже простое правило: «Хочешь быть услышанным, говори!» Умение высказывать свое мнение и прислушиваться к чужому – точка опоры в наших отношениях.
Взаимоотношения между экс-супругами в Суоми отличаются от ситуации в России. Развод не приводит к разрыву отношений в паре, а также между их семьями. Бывшие супруги спокойно общаются на тему детей, даже проводят вместе праздники. А финские папы, по-моему, лучшие в мире: гуляют с детьми, отлично готовят и – это меня сразило сразу и безоговорочно – читают чадам книги перед сном.
Прошлым летом развелась молодая пара, жившая по соседству. Двое детей живут с родителями по расписанию: одну неделю – с мамой, вторую – с папой. А до развода соседка все жаловалась, что муж уехал с друзьями за город на целых два выходных дня, хотя второй день, воскресенье, был ее днем отдыха от семьи.
Некоторые мамы чувствуют себя настолько свободно, что злоупотребляют родительским равноправием. Помню одну, которая оставила двоих сыновей их папам и уехала на месяц в Колумбию. А экс-супругов осчастливила известием о поездке уже из амазонских джунглей. Но такой случай – редкость, принято заранее оговаривать все нюансы воспитания и перемещения детей.
Операция «Переезд»
Решиться на переезд в Финляндию было нелегко, но жизнь на две страны – не выход из положения. Поэтому полтора года назад вся наша большая семья оказалась в Хельсинки.
Первые месяцы были самыми тяжелыми: ждали разрешение на проживание в стране, знакомились с социальной системой. Пришлось учиться жить в новых для себя условиях.
Сотрудники городского отдела образования подобрали мальчикам школы. Ловсану повезло – младшая школа с интеграционным классом для иностранцев оказалась в нашем микрорайоне, а Самбе нашли школу в пятнадцати минутах езды на автобусе от дома.
Дети, только переехавшие в Финляндию, должны провести один год в интеграционном классе, в котором основная нагрузка приходится на изучение финского языка. После одного года учебы ребенок в обязательном порядке переходит в обычный класс, в котором обучение ведется на финском языке.
В классах Самбы и Ловсана учатся дети из разных стран. При этом у каждого ребенка есть право изучать родной язык в школе с оговоркой, что в языковой группе должно быть, как минимум, четыре ученика. Самба и Ловсан занимаются русским языком.
Финская школа шокировала равноправием учителя и ученика. В наш первый визит в школу Ловсана какой-то ребенок подбежал к директору школы и похлопал ее по плечу со словами: «Доброе утро, Леена!»
Учителя неизменно приветливы. Впрочем, финский учитель может быть и строгим. Как-то мне позвонил Паси, классный руководитель Ловсана, и суровым голосом осведомился, знаю ли я, откуда у сына синяк на руке?
И добавил грозно: «Мы должны узнать, откуда у ребенка появился синяк. Если надо, пригласим русскоязычного переводчика и спросим у ребенка». А Ловсан в ту пору лазил по скалам в окрестностях школы и катался на скейтборде, поэтому синяки и шишки были для него делом обычным.
Непривычно было отсутствие поборов на ремонт, учебники и питание. Весь материал для уроков труда предоставляется школой. Ловсан до сих пор в восторге от школьных мастерских, оснащенных разнообразной техникой.
Недавно, к тридцатилетию со дня открытия школы Ловсана, была организована выставка детских поделок, среди которых нашла и работы сына: птицу, сплетенную из проволоки, картину на мотив тувинских петроглифов, кстати – в рамочке. Шил Ловсан и футболку, наносил на нее рисунок трафаретом, озадачивался вопросом, что же смастерить из дерева, делал браслетик. Как-то принес домой мягкую игрушку на радость сестренкам. Если у ребенка есть какой-нибудь талант, то шансов остаться незамеченным у него нет.
Бесплатным горячим питанием в Финляндии обеспечивается каждый школьник. Если в школу приходится ездить на автобусе, то ребенок получает бесплатный проездной билет, действительный на всех видах городского транспорта. А малыш в коляске дает маме право бесплатно ездить на городском транспорте в Хельсинки и в его городах-спутниках Вантаа и Эспоо.
Wilma – ресурс в Интернете, который дает мне возможность оставаться в курсе школьной жизни сыновей. Вся информация конфиденциальна – у меня есть личный пароль, по нему открываются только профили моих детей.
Место в детском саду для Оттугмы предоставили в течение месяца после нашего обращения. Садик оказался рядом со школой Ловсана, в километре от дома. В садике около ста сорока детей, разговаривают они на двадцати разных языках.
Очень активный родительский комитет, который старается постоянно что-то организовать для детей и родителей. Иногда во дворе садика устраивается необычное чаепитие: родители могут купить кофе, горячие блинчики, которые тут же печет директор садика. Вырученные средства идут на дополнительные мероприятия: вечер детских песен, приглашение известных музыкантов, клоунов.
Раньше меня удивляло большое количество иностранцев, которые, в отличие от меня, свободно владеют финским языком. После знакомства с местным законом об интеграции иммигрантов поняла, что удивляться нечему. В течение первых трех лет проживания в стране социальные службы берут иммигранта под опеку.
Меня пригласили на тестирование по финскому языку в начале сентября, а в октябре начались годичные языковые курсы. Также я хожу на курсы по менеджменту в сфере межкультурных коммуникаций в Академии Сибелиуса.
Мы – разные, Но это и есть самое интересное!
Первые полтора года в Финляндии ушли на знакомство с новой страной. Сейчас, отдышавшись от новых впечатлений, я погрузилась в изучение финского языка.
Турист со знанием английского легко выживет в Финляндии – большинство финнов владеют международным языком номер один. Но для жизни здесь необходим один из двух государственных языков: финский или шведский. Выбор англоязычных программ обучения в университетах, например, меньше, чем финских или шведских. Важные мелочи – информация на упаковке продуктов, ценники в магазинах – все по-фински и по-шведски.
Главный стимул учиться для большинства моих товарищей по языковым курсам, которые я начала посещать с октября – шанс получить работу по душе, по специальности.
На их фоне иногда чувствую себя лентяйкой. Бывает стыдно за редкие опоздания и забытые домашние задания. Дети, собака, хозяйство – не оправдание. У всех семьи, дети, поэтому успевают совмещать пять – шесть часов учебы в день с ночной работой, а некоторые – даже с обучением в университете, в докторантуре. Видимо, как и в стародавние времена, на авантюру переезда и заведомые тяготы обустройства на новом месте, решаются те, кто не боится перемен и готов трудиться.
Среди моих однокурсников есть россияне, нигерийцы, американцы, болгары, эстонцы, канадец, албанец, чилиец, иранка, камбоджийка, румынка и араб. Мусульмане, христиане, буддисты и атеисты. Экономисты, музыканты, учителя, филологи, автомеханик, художник и журналист.
«Мы – разные. Но это и есть самое интересное!» – вспоминаю реплику однокурсницы-бразильянки с других курсов – английского в США.
Мне нравится ощущение разности, того, что я принадлежу к другой культуре. Но вместе с тем мне нравится распахивать дверь в огромный многогранный мир, знакомиться с традициями разных народов.
И для моих детей слова «культурное многообразие», «толерантность» – не отвлеченные понятия, а естественная часть бытия, без которой мир уже невозможно представить.
|
|
Общество 
