Кызыл: фронтовик Павел Тихонов отметил 102-й день рождения

Поздравления с 102 днем рождения сегодня принимает участник Великой Отечественной войны Павел Андреевич Тихонов. Поздравить ветерана с праздничной датой пришли сотрудники мэрии, представители министерства труда и социальной политики, министерства информатизации и связи Тувы, члены городского Совета ветеранов, а также журналисты. Ветеран проживает в Кызыле, в доме дочери Надежды Павловны Зуевой. 　　 

Гости подарили имениннику охапку цветов и выразили самые теплые и светлые пожелания. Сотрудники департамента по социальной политике мэрии Кызыла презентовали фронтовику диск с военными песнями. 

Павел Андреевич — человек-эпоха, живая история. Родился в дореволюционной России, в 1913 году. Грамоте парнишку обучали в Туве солдаты Щетинкина. Вместо карандаша и бумаги — камень-плитняк. Был водителем полпредства, завгаром правительства в ТНР. В конце войны из-за ранения его направили в Москву, шофером НКВД. Был знаком с министром МВД Николаем Товарищтаем, с которым сложились непростые отношения. Не раз пересекались их пути. Один раз — в Москве, когда Павел Андреевич хотел просить его содействовать своей демобилизации, срок которой уже прошел, и возвращению домой. Но разговора не получилось. Как выяснилось потом, министр тогда был вызван к Берии, и ему было не до водителя-земляка, ведь от Берии, бывало, не возвращались. Тихонов ни на кого не держал зла, приучил себя не нервничать из-за «пустяков», особенно после такого горнила, как война.

В преддверии Дня защитника Отечества и дня рождения с ветераном встретился корреспондент «ТП».

— Особенно помню, как снаряд прилетел, упал рядом. Если бы земля была твердая, не уцелел бы. Но почва была болотистая, жижа, снаряд ушел в землю и там разорвался, поднял фонтан грязи. Меня отбросило метров на 5, потерял сознание, контузия. Теперь «расхлебываю» (ветеран плохо слышит). Это был 43-й год, Ленинград. Мне было 28 лет. Воевал в 380-м истребительном противотанковом полку.

Вспоминается, как погиб наш комиссар полка. Большевик еще с революционной поры, он весь был увешен амуницией, мы еще говорили ему: поберегись, не показывайся, не то снайпер убьет. Ну что ты! И не таких, мол, видали! На третий день боя вылез из траншеи, и его застрелили...

Нас шесть человек было из Тувы в одном полку: я, Михаил Панаргин, Федор Сайгутин, Виктор Соколов, Николай Крыцин, Вениамин Королев — все из «Совтувтранса».

Знает Тихонов и Василия Алексеевича Морозова, который также воевал в Ленинграде и живет в Кызыле. Морозов тоже был ранен, лежал в госпитале, под который оборудовали школу.

— Почти все школы были госпиталями. Знаю Морозова, он был в 55-й армии, а я в 67-й. Нам видно было, где они воевали, на Пулковских высотах. А мы против испанской дивизии воевали, где Колпино.

В Ленинграде после войны был только один раз. На месте боев не удалось побывать. С поездом туристическим ездили, там куда тебе! Все по расписанию. Взял такси, хоть посмотреть госпиталь, где лежал. Приехал на то место, около Финляндского вокзала, а дома нет. Только камни от фундамента. Так оно и должно было быть: я находился в батальоне выздоравливающих на Карла Маркса, 19, и еще тогда слышал, что госпиталь разбомбили.

Павел Андреевич родился в один год с легендарным Александром Терентьевичем Шумовым, только Тихонов — в начале года, а Шумов — в конце. Даже стали считаться земляками. Шумов, по словам ветерана, из Кызыл-Арыга, а он жил в Успенке Тандинского района. Семья Тихоновых приехала в Туву из с. Алтата Красноярского края в 1918-м, когда Павлу было пять лет, потому что в родных местах хлеб стал плохо родиться, земли выработались. Из раннего детства помнит, как женился его сродный брат, и как они поехали венчаться в церковь, а он бежал за телегой. Помнит, как из Алтата выезжали 40 семей, целой вереницей подвод.

ТУВА

— В Туве сначала жили в местечке Шанактаровка, это Пий-Хемский район, но если для скотоводства там хорошо, то для хлеба — плохо, болотина большая, сырость. Пришлось переехать в 23-м году в Успенку. В Успенку приезжали то щетинкинские солдаты, то казаки, попеременно. Мой отец держал нейтралитет, дескать, я неграмотный, ничего не знаю, кто прав, кто нет. Как-то казак хотел забрать у нас коней, лично у нас были две лошади, еще с Ачинска, на вид неважные. А сафьяновские — сродного брата, — они вот хорошие были, здоровые — брат любил лошадей. Отец казаку говорит: вы не наездите на этих конях, на них хорошо пахать, а для езды они не приспособлены. Берите тувинских лошадей, они на вид маленькие, но выносливые, а на этом проедете, он вспотеет, воды напьется, и все. Все равно забрали коней у сродного брата.

Из счастливых воспоминаний Павла Андреевича — когда сбылась его мечта: учиться на шофера.

— Как только я увидел первый раз, наверное, в 27-м году, автомобиль, подумал, что им управляют какие-то сверхлюди. Машин в городе ни одной не было, а грузовых — одна или две. Услышал, что на курсы шоферов набирают, да еще не первого попавшего, а с партийной принадлежностью, а я был комсомольцем, парнишка еще. Приехал сюда, а тогда был исполком РСТК, потом уже полпредство. Там какое-то время работал комсомольский работник Павел Петрович Филиппов. Меня научили: иди к нему, чтобы он дал направление на курсы. Помню его слова: учись, только руль на нас не направляй. Когда эта бумажка попала мне в руки, я сам себя не чувствовал от радости. Выскочил и бегу по городу (если можно было его тогда назвать городом), кричу: я шофер, я шофер! А надо было еще выучиться. В акционерном обществе «Совтувтранс» тогда работали специалисты из Москвы, Ленинграда. Учился с месяц у Захара Васильевича Саводкина, Ивана Забродина, или еще к кому прикрепят. На грузовой машине «АМО-3», которых в России 10 штук в год выпускали, ездили в Советский Союз за грузом: в Абакан, в Минусинск, в Москву. Заработки хорошие были у нас, у шоферов, денег много было. 1 акша равнялся 3 руб.14 коп. Тогда в городе 1 кг сахара стоил 70 коп. Раньше, когда в деревне жил, отец меня на заработки отправлял — веялку крутил. День работал за 1 акша. Можно было за 30 копеек купить 1 кг мяса. А мы хлеб сеяли, иногда сдавали его государству — 6 коп. за 1 кг пшеницы. Тоже дешево. А какой труд!

Некоторым шоферам не давали пропуск. Я старался так работать, чтобы у меня всегда пропуск был. Бывали случаи: доезжаем до тувинского поста, шофер остается, а я беру его машину, еду до советского поста, через горку, 8 км, гружусь, пригоняю машину, шофер опять как хозяин садится за руль. Кстати сказать, на горе, как Шивилиг проедешь, всегда стоял советский солдат, пропуска проверял. Это с середины 30-х годов до самой войны. Кроме того, что у меня в кармане пропуск через границу, проверяли на тувинском посту, ставили штамп, что проехал. Спустишься с горы, там опять пост, советский, тоже штамп ставили. Таможня обыскивает, не везешь ли чего. Работали на посту советские граждане.

Года два ездил. А потом меня стали на другие работы направлять, был завгаром в правительстве.

В семье Тихоновых было шестеро детей: старший Павел, потом Федор, Андрей, Петр, Наталья, Татьяна. Три брата ушли на фронт. Федор погиб в Орджоникидзе (ныне Владикавказ), где во время войны пришлось побывать и Павлу Андреевичу, но он тогда еще не знал об этом. Другой брат, Андрей, вернулся с войны весь покалеченный, без ноги, вскоре умер.

Павел Андреевич почти никогда не пил, даже фронтовые 100 граммов.

— Мы с Сайгутиным сливали спирт во фляжку, врачу полковому отдавали, а он — буханку хлеба. До 30 лет не курил, а потом начал, когда контузило. Да как курил-то по-глупому. Когда в госпитале лежал, немного табака давали в день, и я все отдавал ребятам. А рядом лежал майор: попробуй, говорит, сам-то, ведь может случиться, погибнешь, так и не попробовав. Ну, и стал я помаленечку потягивать. И ведь было время одуматься! Курить бросил лет 10 назад, в 90 лет еще курил.

После госпиталя я уже на фронт не попал, был признан комиссией негодным из-за слуха. Поэтому меня из боевой части, в которой служил, в автополк направили. Этот автополк в 44-м на Кавказе учебным был, парнишек туда набирали молоденьких. В Ленинграде ночью артобстрел, бомбежка, не заснешь, они днем на занятиях и спят. И решили их в Орджоникидзе учить. Прошло где-то с месяц, меня и еще нескольких шоферов оттуда забрали на иранскую границу, куда доставляли через Персидский залив американские машины, боеприпасы, продукты — все везли для фронта.

КОНЕЦ ВОЙНЫ

— Под конец войны меня привезли в Москву, работать в НКВД шофером. Пленные дома строят для ведомства. Нас человек 20 в 3-й автобазе НКВД, где исключительно грузовые машины: шоферов-то позабрали на фронт, машины простаивают. Нас и послали на выручку. Это конец 44-го года, 45-й. Чувствовал, что конец скоро войне. В это время я был откомандирован в один совхоз (при НКВД было несколько совхозов). Туда посылали холостых, и мы ездили всегда с удовольствием: с девушками перезнакомились, все как положено. На территории этого совхоза был секретный объект, его работникам запрещали с нами даже разговаривать. Я кричу через забор: скоро война кончится? Один кричит: дня через два кончится всё. Вот радость-то была!

Как вырвался оттуда. Уже войны нет, мой год демобилизации, август, а меня не отпускают, потому что из тех, кто раньше работал, единицы только уцелели. Я подал заявление в ЦК партии (вступил в партию на фронте, но из-за контузии документ не успел получить). Конечно, неправильно сделал, что не своему начальнику, капитану Евсееву, написал, а сразу полез наверх. Из ЦК партии звонят: почему задержали? В августе 45-го еще должен был демобилизоваться. Меня вызвали в главное кадровое управление, там генерал на меня кричал: какое право имел через голову писать? Приезжаю вечером, машину поставил, мне начальник колонны: зайдем к капитану. Капитан на меня: как же так получилось? А начальник колонны заступается: он шофер хороший, и слесарь. Капитан мне: товарищ Тихонов, все люди рвутся в Москву, а ты из Москвы. А у нас, говорю, в Туве — взглянешь с одного конца улицы до другого конца — ни души, не говоря уже о машинах, простор. Потом у нас охота! На кого же охотились? На уток, гусей. Да? А он, оказывается, омский. У нас, говорю, так: на сенокосе обед, отец говорит: беги, убей двух уток. Я приношу уток, мать готовит обед. В общем, врал я ему. А он верит: вот бы где поохотиться! Я: да приезжайте! У меня квартира большая, три комнаты (а у меня ни одной не было, когда призывался, жил в полпредстве). А между прочим, когда вернулся, мое жилье оказалось занятым. Я тогда на станции «Тока», сейчас «Тайга», лес нарубил, чтобы свое жилье строить. А если бы капитан тогда приехал…

МИРНАЯ ЖИЗНЬ

Когда вернулся домой, полпредства уже не было. В автотранс не приняли — машин нет. Долго ходил по городу, искал работу. Устроился на почту, 27 лет там отработал. Ушел на пенсию в 73-м. После еще работал сторожем в банке, кочегаром в обществе слепых. Обзавелся огородом на даче. Работал там, пока не надоело. С женой, Татьяной Трофимовной, прожил 20 лет.

Начальник городского узла связи, Беляшов, поддерживал со мной связь. Они мне телевизор подарили.

Павел Тихонов секрет своего долголетия видит в двух вещах:

— Думаю, благодаря спокойному характеру, это основное. Я по пустякам никогда не нервничаю, нужно сдерживать себя, укрощать. Диспансеризацию каждый год прохожу. Вот сейчас будет где-то в марте–апреле.

Второе — то, что жирную пищу с детства не мог есть. Ел мясо, если на нем не было жира. Если был — обрезал его, в сторону. Сейчас ем «мягкую» пищу: кашу, блины, пельмени, щи, слежу, чтобы жир не попал. Овощи, фрукты — обязательно. Виноград, хурма всегда на столе. Кофе пью через день, дочь не очень это приветствует. Конфеты люблю всякие, их бракуют, потому что зубы берегут, а у меня зубов нет, беречь нечего. Уже два года ем два раза в день: утром в 11 часов, вечером в 17 часов.

Когда Павел Андреевич садится за стол обедать — на память всегда приходит блокадный Ленинград, голод. Вот одно из тягостных воспоминаний, не отпускающих ветерана.

— Жалко девочку одну. Я, можно сказать, спас ее от смерти. И все равно не уцелела, шальной снаряд прилетел. Я ее на кухню пристроил, на батарее. Как дело было. Я поехал за пополнением, на окраину Ленин­града, в финляндскую сторону, на Карельский перешеек, там было училище, младший комсостав артиллерии готовили. Городских жителей хоронили на Пискаревском кладбище. Солдат — отдельно, но тех, кто в госпитале умирал — тоже на Пискаревке. Мы попутно возили умерших — помогали людям, а то они санки тягали. Смотрим: девочка на санках везет мать, от своего дома к кладбищу. Лет 11 ей. А у нас уже загружено в машину трупов 15. Лейтенант с нами ехал. Мы остановились, девочка нам говорит: одна осталась теперь. Отец работал на Путиловском заводе (потом его Кировским стали звать), прямо у станка упал с голоду. Брат давно уже умер, тоже с голоду. И вот мать. Если завтра поедете — пожалуйста, увезите меня (у ветерана появляются на глазах слезы) — дом рядышком, вот эти два окна. Я сегодня ночью умру. Давай, говорю лейтенанту, заберем ее, увезем в часть, пусть на кухне помогает, картошку чистит. Нас-то лучше кормили, чем гражданских. Забрали мы ее, увезли в часть, кое-как я ее пристроил: командир батареи не разрешал. То бойца мы каждые сутки на помощь повару выделяли, а тут девчонка эта стала. Дрова готовить — мы все ей помогали, когда свободны были. Потом меня контузило, и больше я ее не видел. И уже позже, у Персидского залива, откуда брали машины американские, получил письмо от Сайгутина: девочку сильно ранило, увезли, но надежды нет. Дядя Паша, говорила она мне, война кончится, ты возьми меня с собой, у меня теперь нет никого. А у меня и было намерение: взять ее. Таней звали. Три месяца она у нас проработала. Сайгутин потом написал мне, что она умерла в госпитале. Не дай бог такого никому.