Накануне Шагаа, нового года по лунному календарю, Глава Тувы Шолбан Кара-оол провел церемонию вручения государственных наград. Одной из самых высоких наград республики – Ордена «Буян Бадыргы» III степени – удостоена Айлана Леонидовна Чадамба, известный режиссер, более 40 лет возглавляющая Театр Юного зрителя г. Кызыла

«Своё короткое и далеко неполное представление награждаемых хочу начать с удивительной женщины – Айланы Леонидовны Чадамба. В её трудовой книжке всего одна запись – режиссёр Театра юного зрителя. Ещё в советский период Айлана Леонидовна занималась возрождением национальных традиций, народных праздников Шагаа, Масленица, - сказал Глава республики. –

Возглавляемый Айланой Леонидовной творческий коллектив популярен не только в Туве, но и за её пределами. Тувинский театр юного зрителя лауреат многочисленных фестивалей и конкурсов всероссийского, межрегионального и международного уровней. Он обладатель серебряной медали «Дельфийских Игр» 2005 и 2006 годов. Как победитель программы «Одарённые дети России» представлял своё творчество на сцене Колонного зала Дома Союза. Спектакль «Мой друг – Золотой Олень» (по мотивам тувинских сказок Тоджи) в 2011 году был отмечен Грантом Главы Республики Тыва. За верность самобытной культуре и народным традициям многонациональной Тувы Айлана Леонидовна вполне заслуженно удостоена Ордена «Буяна Бадыргы» III степени»

"Я - дочь Шагаа, родилась в феврале и отец говорил: "Дочь - ты дочь Шагаа, и поэтому шагать тебе и шагать", - рассказывает режиссер. - Дело в том, что так и получилось. Первые праздники Шагаа поручили мне, как молодому специалисту. И мы начали это делать возле Национального парка, если кто помнит. Там были ледяные фигуры, которые разукрашивали студенты училища, но самое главное, мы, не зная традиций, не смогли поставить юрту. Пригласили из Сукпака жителей, и они не смогли ее собрать. И эта юрта на протяжении праздника лежала укором в сторонке, большой кучей. Григорий Чоодуевич Ширшин нам сделал замечание, но поскольку я остра на язык, я ему сказала "А кто же виноват? Мы-то ведь не знаем". Через некоторое время, вы посмотрите, именно в Шагаа, когда мне пришлось сделать несколько циклов на площади Арата, тогда появились первые драконы, фигуры взлетали в небо. И через это пройдя, сегодня накануне Шагаа Правительство награждает меня такой высокой наградой. Большое спасибо! Значит не зря, я этому очень рада. Хочу завершить словами Александра Блока:
- О, как хочу безумно жить!
Все сущее - увековечить,
Несбывшееся - воплотить!"

Наша справка. Орден «Буян-Бадыргы», учрежденный в 2012 году, является второй по значимости государственной наградой Тувы после ордена Республики. По закону им награждают «за особо выдающиеся достижения, связанные с социально-экономическим развитием республики, научно-исследовательской деятельностью, развитием культуры и искусства, выдающимися спортивными достижениями, а также за существенный вклад в дело укрепления мира, дружбы и сотрудничества между народами и за иные особо выдающиеся заслуги». Орден «Буян-Бадыргы» имеет форму знака «Хорло» — Колеса жизни и Учения Будды. Этот знак использовался в качестве первого герба Тувы в бытность ее независимым государством — Республикой Танну-Тува Улус (1921 — 1926 гг.). В центре медальона размещен барельеф-портрет основателя республики и одного из первых ее правителей Гун нояна Буяна-Бадыргы, имя которого носит награда. 

Ордена Буян-Бадыргы III степени были ранее удостоены Таисья Тюлюш, более 17 лет возглавляющая райисполком, и Дозур-оол Тинмей, бывший мэр города Кызыла

Айлана Леонидовна Чадамба в 2000 году в интервью газете «Тувинская правда» рассказала о своей семье, выборе профессии, жизненном кредо. Мы приводим это интервью полностью.

АЙЛАНА ЧАДАМБА: У МЕНЯ ВСЕ ДЕРЖИТСЯ НА ЛЮБВИ

«Вы дали мне крылья. Я ощу­тила себя пти­­цей», – так сказала Айлана Леонидовна, по­лучая 18 марта 2000 года на Балу газеты «Центр Азии» диплом «Человек года» в но­ми­­нации «Культура», которого была удосто­ена по пись­мам зрителей-читателей за ска­зоч­но яркие пред­ставления на главной пло­ща­ди Кызыла, утон­ченно-свет­лую «Страну Гоцианию», по­ка­занную на ма­ленькой сцене маленькими актерами ютя­ще­гося в ма­лень­ком зале Цент­ра народного твор­чества дет­ско­го театра, живущего и не умира­ющего только благодаря своему режиссеру.

– Айлана Леонидовна, когда вы, как Человек года, под­нявшись на по­диум, гово­рили свою «нобе­лев­скую речь», вы вспомнили своего от­ца – пер­­вого ту­винского дет­ского пи­са­теля, од­ного из авторов первых ту­­винских учеб­ников, первого дирек­то­ра Тувин­ского научно-иссле­дова­тель­­­ского ин­ститу­та языка, лите­ра­­ту­ры и ис­то­­рии, минист­ра куль­туры Ту­вы Леонида Бораан­даевича Ча­дамба. Ока­залось, что день ва­шего три­ум­фа совпал с днем его рожде­ния: 18 мар­та Леониду Бо­раан­да­евичу ис­пол­­ни­лось бы 82 года. Удиви­тельное совпаде­ние. И вы так тепло гово­ри­ли о нем… Кем был для вас отец?

– Папа был для меня всем. Бла­годаря ему мое детство, хотя моя родная мама умерла, когда мне было пять лет, было счаст­ливым и безоблачным. Знаете, как он будил нас, детей, по утрам? «Вста­вайте, солнышко вас уже ждет-поджидает, птички чири­ка­ют: когда же вы проснетесь? Вот и малень­кие лесные зве­рюш­ки к вашему окну прихо­дили будить вас, следы оставили». Правда, потом выяс­нялось, что это со­бачьи следы, но все равно было сказочно. Уже взрослым брат Алик говорил мне: «Айлана, в детстве я так любил утро, пото­му что просыпаешься на радость всем: все бегут ко мне, целуют, обнимают. Розовое утро!»

Мы, дети, так любили папу! Приходит он с работы – мы на­перегонки бежим: каж­дый хо­чет быть первым, чтобы ему тапочки подать. Папа у нас был какой-то особенный. Он даже внеш­ностью очень отличался от всех. Он был какой-то необычный тувинец: светло­волосый, зелено­глазый. В 1974 году в Ту­ву приезжали чеш­ские врачи, они изуча­ли тувин­цев как нацию, и повы­шен­ный ин­терес проявили к отцу из-за его не­о­бычной внешности и груп­пы крови. Чаще всего у тувинцев вторая, третья, четвертая группа крови. А у отца – первая. Так что и по крови – загадка.

– Интересно. Может быть, при­чиной послужила какая-то ухо­дящая в прошлое ро­ман­ти­ческая семейная история?

– Может быть… Много зага­доч­ного в нашем роду. На Тод­же, откуда папа родом, в девят­над­цатом веке жил дворянин, со­слан­ный декабрист Моз­га­лев­ский. А у него было, ка­жется, десять сыновей. И у них были про­­­бле­мы с невестами, они даже специально сплавлялись вниз по Енисею, чтобы найти себе жен.

Па­пин отец – мой дедушка Бо­ра­андай, был простым охо­тни­ком, который после смер­­ти своей пер­вой жены (матери моего отца) вторично же­нился на женщине тоже с детьми, муж кото­рой был вынужден оставить ее в те годы, поскольку она была дочерью послед­него репрес­сиро­ван­ного ной­о­на (пра­ви­теля) Тоджинского кожууна. Совсем как в краси­вой тувинской сказке «Ко­дур-оол и Биче-кыс»: «И женился кра­са­­­вец-охотник на до­че­ри нойона». И вот старшие дети – папа и его сестра, тетя Галя (Шыппылдай), похо­жи: оба светловолосые, свет­­логлазые. А млад­шие дети совсем другие – темно­во­ло­сые, тем­­но­­глазые, уж точно чисто ту­винских кро­вей. Вообще, папина биография – сплош­ные мифы и легенды…

– Выходит, есть ве­роятность то­­­го, что в вас сли­лись кро­ви Вос­то­ка и Запада: тувинская и русская?

– (Загадочно улыбается) В па­пи­ной биогра­фии еще много ин­те­рес­ного. Он в дет­стве учился в Ху­рээ и имя его чисто буд­ди­стское – Ча­дамба, так называется по-ти­бет­ски сутра, состоящая из восьми ты­сяч сти­хо­творных ст­рок.

А па­пино отчество, по имени деда Бо­раандая, означает "первый сн­ег”. И я роди­лась в белый, снеж­ный день, в праздник вос­точного Но­­­вого года – Шагаа. Так что мы от пер­вого снега. Совсем не­дав­но, составляя родо­словную, я с ужа­сом узнала, что черная смерть на­­стигла, оказывается, моего деда Бо­раандая еще молодого, во время охо­ты: всад­ника, без­ды­ханного, до­ставила на седле в аал умная ло­шадь – верный друг.

У папы с тех лет обучения у лам осталось интуитивное уме­ние предсказывать и опре­делять лю­дей. Он сразу мог сказать: этот че­ло­век хороший, а этот – плохой. Моему племяннику, сыну сестры Лены, он при рож­дении пред­сказал: "Демирчик увидит весь свет, он будет бо­роз­дить океаны и моря”. И он бороз­дит: став артистом цирка, объехал пол­мира.

Так что во мне соседствуют два верова­ния: буддизм – по папи­ной линии и шама­низм – по ма­миной. Моя мама, Монгуш Тыр­­лаа, ро­дом из Сут-Холя. Ее мама – шаманка в три­надцатом по­колении, из рода силь­ней­ших сут-хольских шаманов. А ее отец, мой дед – китаец. Так что у меня в крови и Ки­тай тоже.

Мама была одним из первых тувинских медицинских ра­бот­ников. Фельдшер-акушер, она вместе с известными врачами Федоро­вич и Любимовой отк­рывала первый кы­зыль­­­­ский род­дом. И я в этом роддоме ро­ди­лась.

В Тоджинском кожууне она на лошадях и оленях ездила в да­лекие таежные сумоны и ока­зывала помощь роженицам и боль­ным. Затем она долго рабо­тала в аптеке на улице Кочетова, сейчас эта маленькая дере­вян­­ная избушка – жилое помещение.

Мама была до своей болезни удивительно кра­сивой женщиной, первой красавицей, об этом все вспоминают – и мужчины, и жен­щины. Но жизнь ее оказалась очень корот­кой: всего 34 года. Кра­соту унас­ле­до­вал брат По­бед‑оол. Жаль, не я…

Мне было пять лет, когда мамы не стало. В памяти оста­лись толь­ко два сму­т­­­ных во­спо­ми­­­­на­ния. Пом­ню, на даче ме­ня ляг­нула ко­ро­­ва, все ах­ну­­ли – и мама бе­жит ко мне. И еще, последнее – маму на ма­шине увозят в аэро­порт, в мос­ковскую больницу…

Она лежала в Кремлевской больнице, но помочь ей уже ничем не смогли. Когда она ушла в 1953 году из жизни, там, в Москве, ее и похоро­нили – на Ваганьковском клад­бище, не­далеко от Сергея Есенина, где-то не доходя четыре могилы до его. И когда ту­винцы при­ходят на Вагань­ковское клад­­­би­ще, то они цветы до Есе­ни­на не доносят – все цветы ло­жат­ся на мамину могилу…

Пер­вое вре­мя наше постпредство очень хо­рошо уха­живало за мо­гилами наших зем­ля­ков, брало на себя эту за­боту. А сейчас они у нас за­бро­шены… Когда я училась в Моск­ве, я ухажи­вала за маминой мо­гилой, потом мой сын, когда в Москве учился. А сейчас никого из нашей большой семьи в Москве нет, и у меня болит душа – могила мамы может оказаться забытой…

Мама ушла, и мы остались с папой одни: старшая сестра Лю­ба, ставшая затем пере­плет­­­чицей в типографии, братья – Калим, он преподает русский язык и лите­ратуру в селе Торгалыг, и Побед-оол, выбравший про­фессию вра­ча. И самая младшая – я.

А потом у нас появилась наша вторая мама Мария Сюрюновна Маный. Она тоже была та­лан­тлива – работала в театре, в редакции газеты "Шын”, очень хорошо пела. Ее муж, Серен Сал­чак, прожил тоже очень ко­роткую жизнь. Он первый перевел на тувинский язык «Мать» Горького и посвя­тил перевод своему сыну Алеше. А песня «Авай» (мама), которую все любят петь, на­писана на его слова.

Когда папа и наша вторая мама овдо­вели, они соединили свои судь­бы. У нас сно­­ва по­я­ви­лась ма­ма, а у на­ших новых брата и сест­ры – отец. И нас в семье ста­ло десять чело­век: папа, мама, нас четверо, двое детей мамы – Нина и Алеша Серен, а по­том ро­дились Лена и Алик.

Как дружно, кра­сиво и ра­до­ст­­но мы жи­ли! Эти детс­кие и юно­шес­кие го­­ды – са­­мые луч­­шие в моей жиз­­­ни! Мама играла на ба­лалайке, папа – на мандолине, Люба – на ги­­таре, балалайке, Калим – на баяне. В папи­­ной рабочей комнате, как мы на­зывали его кабинет, у нас по­стоянно собирался се­мей­­ный ор­кестр. Побед-оол был солистом, я – ди­рижером. Мы всегда были заня­ты. Под ру­ководством папы рисовали, причем у папы все его зверюшки, рыбки получались круг­ленькими и добрыми, как он сам. Мальчики выпиливали, а девочкам папа по­ку­пал все для вышивания, и мы вышива­ли.

А какой папа был живой рас­сказчик! Его речь – вся в россыпи афоризмов, эпи­гра­фов, посло­виц, всевоз­мож­ных прибауток. Писа­тель Алек­­сандр Даржай как-то ска­зал: "Сей­час таких нет…”

Мы жили каждое лето на пра­витель­ствен­ных да­чах. Салчак Тока всегда говорил про нас: какая-то очень доб­рая семья. При такой боль­шой семье, мне, на­пример, всегда устраивали дни рож­дения, на которые при­ходил весь класс. У каждого из бра­тьев и сес­тер был свой круг дру­зей, и у нас всегда был полный дом детей.

– А тлетворное вли­­­­­­яние улицы не ска­зы­ва­лось на детях?

– Нет, наоборот, дво­ро­вые встречи сыг­рали толь­ко по­ло­жительную роль в нашем во­с­питании. У нас был очень хо­роший двор. К нам в гости при­ходили ребята с других улиц, у нас были танцы под баян, под па­те­фон, потом под радиолу. Иг­рали в настольный теннис, биль­ярд, сажали деревья, цветы…Кто-нибудь обязательно играл на гитаре, пел.

А как пела наша вторая мама! Когда мама, ее сестры: Светлана Салчаковна, она сейчас руково­дит мюзик-холлом "Ураанхай”, и Севиль Сюрю­новна Юмбуу пели на три го­лоса грузинскую песню "Сулико”, я подхо­дила и, замерев под две­рью, слушала. Все дети затихали. Такого наслаж­дения я никог­да не испытывала. Это было необык­новенное пение! Голоса им были даны от Бога, на­учиться этому просто невозможно…

– При такой творческой се­мейной атмо­сфере невозможно не почувст­вовать тягу к искусству. Когда вы ощу­тили в себе тягу к сцене, к ре­жис­суре?

– Я уже, наверное, в пеленках режисси­ровала. Дома, на подо­коннике, у меня была сцена. А актеры – коробочки, каран­да­шики, фла­кончики из-под духов. У меня до сих пор любовь ко всяким сосудам – любую коро­бочку жалею выбросить, а вдруг приго­дится? И, действительно, пригож­дается.

А в младших кла­ссах у доски режис­си­ровала: сказки, рассказы Носова – в ли­цах.

А первая серьезная роль – роль жука, кото­рую исполняла в на­чальных классах шко­лы №7. Благодаря нашему за­меча­тель­но­му директору Лидии Сергеевне Но­вико­вой в школе самым на­сто­ящим режиссером была по­ста­влена насто­ящая детская опе­ра.

А до этого тоже были роли, но неведущие (смеется). Напри­мер, роль фиолетовой сне­жин­ки в детском саду.

– Почему вы выбрали делом сво­ей жизни именно детский те­атр?

– Я сама себе задаю этот воп­рос: почему имен­но детский? Учи­лась, вроде бы, на серьез­ного ре­жиссера (смеется). Закончила Мос­ков­ский институт культуры, режис­сер­­ско-постано­воч­ную гру­­­­­п­­­­­­­­­пу драматических кол­лек­ти­вов. Это была единственная груп­па, соз­данная преподава­телями-ре­­жис­се­ра­ми Ма­­ло­го театра, так что я ра­бо­таю по их школе – по си­с­теме Станиславского.

А потом еще закончила ГИ­ТИС, высшие театральные курсы. Когда вернулась в Кы­зыл, в 1972 году, мне предложили препо­давать в училище искусств. А я хотела ставить спек­такли. И мне предложили самой организовать народный театр – на выбор: в Туране или Сарыг-Сепе. Я по­ехала в Сарыг-Сеп, где уже ра­ботал врачом мой брат Побед-оол. Там поставила "Дом Бер­нарды Альбы”.

– "Дом Бернарды Альбы”? По­тря­­сающе. Когда я в свои юные го­ды в Мурманске увлека­лась теат­ром, то тоже играла в этом спек­так­ле – одну из дочерей де­с­по­тич­ной Бернар­ды. Наш ре­жис­сер выби­рал именно эту тра­ги­ческую пьесу вынуж­денно: к нему при­шли толь­ко девушки. А это един­ственная, по-мо­ему, в мире пьеса, где нет ни одного мужского пер­сонажа.

– Вот и в Сарыг-Сепе тоже са­мое – ко мне в театр пришли одни женщины.

– Но ведь это очень сложная, пьеса.

– Очень сложная. Мы тогда сразу полу­чили первое место на республиканском кон­курсе. После этого Сергей Баир написал в газете о том, как я живу – ему очень понра­вил­ся мой дом в Сарыг-Сепе, потому что я ор­га­ни­зо­вала у себя в квартире вы­ставку мест­ных молодых худож­ников.Кстати, рань­ше к молодым спе­циалистам в районах было осо­бен­ное отношение. Не знаю, как сейчас. Отдел куль­туры воз­гла­вляла Лидия Петров­на Ряб­цева – это и по характеру, и по обра­зованию была вто­рая Фур­цева (прим.: един­ст­венная жен­щина-министр СССР, с 1960 по 1974 год возглав­лявшая Минис­терство культуры СССР).

Отец Лидии Петровны был большой лю­би­тель театра. При­дет ко мне на репе­ти­цию, смот­рит-смотрит, а потом говорит: "Да, девка, навчить бы петь да танчить, а робить жизнь на­у­чит…” Я сначала не пони­мала, что он такое говорит по-ук­ра­ински, а потом со­образила: "На­учиться бы петь да танце­вать, а работать жизнь научит”.

– Ну и как, научила жизнь ра­ботать?

– И еще как! (Смеется). В Са­рыг-Сепе что только я ни делала: и КВНы, и "А ну-ка, пар­ни”, и но­во­годние представления, и встре­чи.

– Культурная жизнь в се­ми­деся­тые годы в Сарыг-Сепе прос­то била ключом?

– Да, действительно, била ключом. В то время, я считаю, Сарыг-Сеп был настоящим куль­­турным центром. Приехала боль­шая груп­­па молодых учителей, врачей. Был ка­кой-то культурный подъем. Все участвовали в са­модеятельности. А активных участников художественной са­моде­ятель­ности всячески по­ощряли: путевками в Дома от­дыха, квар­тиры давали.

В Сарыг-Сепе я поработала сов­сем не­много – полтора года. Та­мара Чаш-ооловна Нор­бу, тог­да работавшая председателем обл­совпрофа, меня пригласила ра­ботать в Кы­зыл. Вы знаете, Та­мара Чаш-ооловна была нашей Ека­териной Второй – во-первых, ли­дер, во-вторых, у нее был дар чувствовать кадры: кто есть кто и на что способен. И вот, с лег­­кой руки Тамары Чаш-оолов­ны, я с 1974 года и работаю режис­се­ром Кы­зыль­ского Теат­ра юного зри­­те­ля – по реко­мен­дации его пер­­вого режиссера Зои Федо­ров­ны Саая, у которой я еще школь­ницей играла в "Снежной ко­ролеве”.

– 26 лет. Такая верность дет­ско­му театру. А не возникало ли чувст­ва разочарования? Не хо­телось ли уйти из затянувшегося детства во взрослый театр?

– Понимаю… Я за­думы­ва­лась… Но чувст­ва разочарования не было. Вот предло­жили мне пора­ботать в русской труппе театра – я порабо­тала, но ТЮЗ не бросила.

– Айлана Леонидовна, я где-то чи­­та­ла, что интеллигентом мож­но стать только в третьем поко­лении. Но ваш пример, получа­ется, опро­вергает это утверждение: ведь ваше поколение – второе поко­ление ис­тин­ных ту­винских интел­лигентов. Кого, на ваш взгляд, можно считать истин­но ин­­тел­лигентным чело­ве­ком?

– Мне кажется, настоящая интелли­гент­ность – как бы в крови: она или есть или нет. И не нужно судить по социальному поло­­же­­нию. Среди простых лю­дей я встречала немало внутренне ин­теллигентных людей. И в то же время, сколько угодно людей с ди­пло­мом, которым образование не прибавило ин­тел­лигентности.

– Кто из встреченных на ва­шем пути людей оказал наи­боль­шее вли­яние на ваше фор­ми­ро­вание как лич­нос­ти?

– Меня формировало очень много людей. Мои родители – это точно образцы того, как надо воспитывать детей. Они нас ни­когда не ругали. Меня ни разу не шлепнули, не оскорбили. У нас не принято было оскор­блять. Это в быту. А в смысле широты взгля­дов, образованности, культуры, – это, конечно, Москва.

Я ведь во время учебы жила в Доме вете­ранов сцены. Там жили корифеи рос­сий­ских театров. Там жили любов­ницы Ша­ля­пина. Там жили звезды сцены Ниж­не­го Новго­рода, Саратова, Куйбышева. Это были об­ра­зо­ваннейшие люди. Всем было уже за семь­десят.

В том числе Владимир Вла­дими­рович Горде­нин. Ему было уже 90 лет. Он хоронил Баумана, он знал Станиславского, сна­ря­див­шего его в Сибирь – отк­рывать Бар­­на­ульский театр. Я часто приходила в его ком­нату в Доме ветеранов сцены. У него была большая библиотека. Со стен смот­рели фо­тографии акте­ров, режиссеров, писате­лей: Чехо­ва, Комис­саржевской, Станислав­ского и Немировича-Данченко, Андреевой, жены Че­хо­ва. Беседы с Владимиром Влади­мировичем Горде­ниным очень много дали мне – он был истинным русским интел­лигентом.

– Айлана Леонидовна, а как сложи­лась ваша личная жизнь?

– У меня один сын – Саша. Он за­­кон­чил Московскую Тими­ря­зевскую академию, факуль­тет "Экономика. Управление агро­про­мышлен­ностью”. Женился. Танюша Шага­рова тоже эко­номист. Сейчас они живут в Нижнем Суэтуке Красноярского края. Внуку скоро четыре года, и я очень грущу, что ред­ко могу его видеть. Его назвали в честь мужа Сережей.

И муж у меня тоже один… (Задумы­вается). У меня был, можно сказать, супер-муж. Сер­гей Забоев. Мы с ним в одной школе учились. Он – в седьмом "А”, а я – в "Б”. А в восьмом нас объеди­нили в один класс. Я его тогда хорошо помню – он был спортсмен, мастер спорта по гимнастике. Лидер. А он, как потом выяснилось, меня не пом­нил. Я тогда много болела, про­пускала школу, болезни бук­вально атаковали меня. А после восьмого его завлекло море. Он закончил Одесское мореходное училище, ходил в море: Ат­лан­тика, Куба.

А в 1972 году Сергей приехал домой в отпуск и решил навестить друга в Сарыг-Сепе. Друг ему и говорит: "Пошли вечером в клуб, там у нас интересно, молодая заправ­ляет – из Москвы при­ехала”. Сережа был отча­янный, смелый, у него была широкая натура: любил дарить, любил угощать, как и мой папа, ко­торый цветы покупал ведрами. В Сергее было много романтики, что меня и привлекло. Так снова и познакомились, узнали друг друга, полюбили, поженились.

– И муж ради вас бросил море? Я ведь сама из морского города – Мур­ман­ска и знаю, как тяжело для мо­ря­ка оставить море и на­чать сухо­путную жизнь.

– Да, Сережа бросил море. И не знал, где работать. Ему пре­длагали идти в наше реч­ное паро­ходство, но это его даже ос­кор­било: река – это не океан. По‑нас­тоящему он без моря так и не смог найти себя…

Его папа, Леонид Алексеевич Забоев, ра­ботал председателем народного контроля – очень су­ровая тогда должность, его все боя­лись. Мама его, Лидия Алек­сеевна Забоева, заведовала дет­садиком №1 на улице Ленина, где сейчас респуб­ликанский лицей.

А Сергей был романтиком, ему нравилось все красивое. У него были художест­вен­ные наклон­ности: он отлично резал по дереву. Вот эти рабо­ты на стенах – это все Сергей ре­­зал, и это дере­во в комнате тоже его идея, он его при­вез. Все в доме делалось его ру­ками, на нем держалось. Я не знала, сколь­ко сто­ил хлеб, молоко. Сережа смеялся: "Мне не надо дочери, у меня уже есть сын и дочь – Айлана”.

И вот уже десять лет одна…

– И за это время так и не нашли своей второй половинки?

– Вы знаете, еще в молодости на меня произ­вела впечатление "Де­вушка с разбитым кув­ши­ном”. И я всегда старалась жить по библейскому завету: мужчин по молодости ни у кого не отби­ва­ла, женатых отвергала. В на­шем роду женщи­ны как выби­рали од­ного, так и оста­навли­вались. А вообще, ху­дожник всегда одинок. И я тоже – вну­трен­не одинока. Романы никак не получа­ются.

Я не очень приспособ­лена к жизни. С Сережей я жила, как у Христа за пазу­хой и только после его смер­ти стала вхо­дить в хозяй­ство. Но хозяйка я никакая.

– По-моему, вы зря себя кри­ти­ку­ете. Я, например, сразу за­ме­ти­ла, как вы сегодня накрыли стол для кофе: какие-то осо­бенные вазочки, салфеточки, ка­кой-то по-особому рецепту кофе, все так утонченно…

– Ну, декор-то я навести умею. А вот осталь­ное… (Раз­во­дит руками и достает пас­сатижи. И я замечаю, что особо мо­ло­тый ко­фе по особо­му та­ллинскому ре­цепту в специ­альной кофе­вар­ке ста­вится на пли­ту, которая вклю­ча­­ется с помощью пас­сатижей – руч­ки у плиты от­ва­лились. Ай­ла­на Леонидовна заме­чает мой взгляд).

Да, мужской руки в доме нет… Умирают мужчины нашей се­­мьи. Как Скарлетт в "Уне­сенных вет­ром”, я теряю и теряю… С 1986 го­да пошла такая мрачная полоса: умирает мама, че­рез год и два месяца – папа, еще через год и семь месяцев – Сережа. Потом уми­рают братья Побед-оол, Але­ша Серен. А два года назад – наш самый младший, Алик... самый добрый и светлый из нас.

Алик умирал от туберкулеза в тридцать один год, в Великий Пост, перед христи­ан­ской Пас­хой. И он знал, что умирает… И он по­­­про­­сил привести к нему православного ба­тюшку, потому что хотел исповедаться. Ба­тюш­ка пришел к нему в больни­цу, Алик ска­зал, что хочет креститься, но не знал, можно ли это совместить с тем, что он из буддист­ской семьи. Батюшка, отец Алексий долго го­во­рил с ним, успокоил. А потом перед кро­ва­тью, на которой ле­жал Алик, встал на ко­­ле­­ни и ска­зал: "Мы теперь с тобой бра­тья”.

Я очень благодарна отцу Але­к­сию за такой духовный шаг. С тех пор я сама, хоть и некреще­ная, всегда соблюдаю Великий Пост перед Пасхой.

Вот сейчас надо обязательно находить деньги – ставить па­мятник Алику. Двум братьям мы с сестрами уже памятники по­ставили, Алику пока нет. И меня очень тя­готит, что я никак не могу накопить денег, что­бы выполнить свой долг перед братом…

– Грустная тема… Проблема денег – очень больная проблема для нашей культуры?

– Очень. Вот мы в нашем ТЮЗе три года жили на грант Сороса. Только благо­даря поддерж­ке Сороса смогли поста­вить но­вый спектакль "Страна Гоциания” по пьесе тувинского драматур­га Эдуарда Ми­жита, по мотивам сказок Гоцци, сшить к нему кос­тю­мы, оформить сцену.

Есть и новые идеи, ведь со мной работают интересные ху­дожники – Валерий Шульга, Юрий Минаев, но все время одна про­б­­­лема: не хватает денег на по­ста­новку, на костюмы.

– Мне кажется, костюм в ва­ших спек­­так­лях – нечто осо­бен­ное. Если ва­­­ша самая пер­вая ра­бота "Дом Бер­­­нарды Альбы” – спек­такль в чер­ных тонах, там по сюжету все хо­дят в трауре, то последние, кото­рые я уже видела, настолько яркие и кра­­сочные! Какие-то необык­но­вен­ные, вос­точ­ного типа костю­мы, ка­кие-то яркие пти­цы, ки­тайские фо­­на­рики, вьет­намс­кие шапочки, дра­­коны и феи. И обяза­тель­но – пти­­цы. С большими кры­­льями.

– Да, птицы. Птицы и цветы. Люблю, зна­ете, птиц. Вы знаете, я ведь по буддий­ско­му знаку в прежнем рождении была красной птицей север­ных стран. Ока­зы­вается, и имя моей родной мате­ри также связано с назва­нием птицы со значением "певчий сверчок”.

Одно из самых ярких моих детских воспоми­наний связано именно с птицами. Правда, не с волшебными, а с обыкно­венными цыплятами. Нам в школе выдали на лето цыплят, чтобы мы их вырастили и отдали потом в народное хозяйство. Мне до­сталось четыре цыпленка. И я так к ним при­вязалась, кормила, пасла на даче. А од­наж­ды на них напал ястреб. Я от ястреба цы­плят от­била, но одному он распорол жи­вотик. Что де­лать? Плачу, пальчиком в жи­вотик цып­ленку вы­павшие кишочки засо­вы­ваю, потом перевя­зы­ваю, как умею. Соседка говорит: "Что ты с ним возишься? От­кру­тить ему го­­­ло­ву – и в суп, пока не сдох”. Как мож­но в суп? Я же его рас­тила. И зна­е­­те, выжил цыпленок. Всех вы­рас­тила и в шко­лу сдала. Мне за них благодар­ность объя­вили и да­же грамоту дали (улы­ба­ет­ся). И вот от этого желтого цыпленка из дет­ства – к спек­так­лю "Желтый аист” по китай­ской сказ­ке. В пла­не вьетнамская сказка "Рыба тяй” (инсце­нировка Кондратия Емель­­я­нова). И опять – вьетнам­ская, тоже не просто так.

Когда я в Москве училась, мы дру­жили с вьетнамским сту­ден­том. Он даже моему па­пе письмо на­писал: "Какая хорошая де­воч­ка ва­ша дочка!” Его Ву Динь Зям зва­ли. Во Вьет­наме шла война, и все вьетнамские юноши были для нас героями. Потом он уехал во Вьет­­нам, а я – домой. И вот, пом­ню, в Сарыг-Сепе лежу зимой 1973 года с тем­пературой в 39 гра­­дусов, а по радио пере­дают: "Вой­на во Вьетнаме кончилась!” Я так обрадовалась, забыла про темпе­ра­туру, побежала на почту, дала телеграмму: "Поз­дравляю с побе­дой! Сарыг-Сеп. Айлана”.

В годы уче­бы в Москве у меня были друзья из разных стран: из Чехии – Яро­слав Херел, Янош из Венг­рии. Знаете, меня принимают за свою люди многих нацио­наль­ностей. В Москве меня счи­тали японкой, татары при­зна­вали та­тар­кой. А мне кажется, что я дав­ным-давно жила на ос­т­рове в Тихом океане, там, где бывал Ми­клу­­хо-Маклай. Где огром­ные цветы, яркие пти­­цы… Все эти огромные бабочки, сказоч­ные пти­­цы, все мои спек­так­ли и постановки при­­ходят ко мне во сне. Сначала они мне снят­­ся, потом рож­даются наяву – в спектак­лях.

– Айлана Леонидовна, я смот­рю, как тянутся к вам и театру дети. Эти необык­новенные маль­чики – Стас Ооржак, Женя Ко­четков, го­то­­вые бе­жать в театр по первому зо­ву, ре­пе­тировать ча­сами и в вол­шеб­ных костюмах выступать на пло­щади и в дождь, и в ветер, и в мо­роз. И по­чему-то и радуюсь за них, и очень тре­­во­жусь: вы заманили их в ил­лю­зорный вол­шебный мир, за­ста­­вили пове­рить в сказку добра и люб­­ви, но жить-то им пред­стоит не на кра­сивой сцене, а в далеко не ска­зочном мире. Не ста­нет ли для них тра­ге­ди­ей, когда они поймут это?

– Да, понимаю. Меня саму тоже трево­жил этот во­прос. На­вер­ное, если так случится, это будет большим моим грехом пе­ред Богом. В разговоре с теми, кто вы­рос, став взрослым, оста­вил ТЮЗ, как-то прозвучал упрек: жизнь сурова, а мы жили у вас в мире иллюзий, и нам было труд­но, когда мы оказались в жизни. А другие, наоборот, благода­ри­ли за этот светлый мир, к которому прикос­нулись в детстве в ТЮЗе.

Наверное, я – Лука (прим.: герой пьесы Горь­ко­го "На дне”): тоже живу в мире иллю­зий и других зову за собой. Я из таких лю­дей: ес­ли раз­ру­шить иллюзию, я умру. Я даже врачей прошу: горь­кую правду лучше мне не го­ворите. Мне нравится жить в своем при­думанном мире. Я при­думала себе этот свой мир, пред­лагаемые обстоятельства и иду, улыбаюсь.

Я заметила, сейчас в Кызыле на улицах люди мало улыбаются, лица все озабоченные. Хотя для тувинцев, например, свойственно улыбаться. Очень мало стали смеяться, и юмор какой-то мрач­ный, а не светлый и за­ра­­зи­тель­ный…

А я – улыбаюсь и иду… А если обидят, меня легко обидеть, то поплачусь одна – дома.

У меня все держится на любви. Я должна жить и работать там, где меня любят, среди тех, кого люблю я. И такой остров любви – мой театр.

В моей жизни ведь нет ничего выдаю­щегося, каких-то по­ступ­ков неординарных, необычных событий. Я даже за границей, кроме Монголии и Болгарии, нигде не была, хотя очень хотела увидеть мир. Просто Бог меня чуть-чуть одарил и дал судьбу – слу­жить театру. И я служу.