|
В праздновании Шагаа — Нового года у тувинцев — можно выделить три основные фазы: канун, первый день и последующий период.
Праздник проводили на кыштагах — зимних стоянках. Задолго до Шагаа в аалах начиналась тщательная подготовка. Новый год — праздник обновления, поэтому смысл его проведения заключался, в первую очередь, в очищении. Люди выносили на чистый снег свои вещи, тщательно вытряхивали всю пыль, накопившуюся за год. В кошарах также тщательно убирали, вычищали весь навоз, чтобы везде: и в юрте, и жилищах — было чисто.
Эта уборка, в которой участвовали все члены семьи, имела глубокий философский смысл, на самом деле вычищался не столько мусор, сколько болезни, плохие мысли. Обычай символического очищения жилища характерен и для других народов Азии.
Древние тюрки делили год на два больших сезона: осень — зима, как период смерти, когда природа словно замирала, и весна — лето — это жизнь. И эту важнейшую черту и подводил Шагаа, являясь, согласно традиционным представлениям тувинцев, своеобразной временной границей между периодом зимы и наступлением лета.
Священное время — весенний период, ассоциировавшийся с рождением, жизнью, новым циклом, определяло и начало отчета праздничного периода — раннее утро, момент восхода солнца.
Ритуальная часть Шагаа проводилась не в аале, а на специально приготовленном месте, где был совершенно чистый снег, где никто не ходил, не оставлял следов. Поскольку на Шагаа (в отличие от весенне-летних молений в честь духов — хозяев мест) не было конкретного объекта, к которому направлено обращение людей, место выбиралось относительно произвольно, но обязательно на некоторой возвышенности и в незначительном отдалении от аала.
Основным элементом ритуального пространства Шагаа был жертвенник — сан салыры. Сан (тибетское слово: фимиам, благовоние). Дым от жертвенника с благовонием нес в себе очистительные функции. Сан салыры делали следующим образом: на сооруженной из снега небольшой горке устанавливали три больших камня и на них устраивали жертвенный костер. Древняя традиция тюрков — предков тувинцев — требовала возводить сан салыры в стороне, где восходит солнце, т. е. на востоке.
Вторым символическим объектом, являвшимся составной частью пространства ритуальных действ, являлись чалама, чаламалар, ленточки из белой шерсти или бумаги (которая была очень дорогая, т.к. завозилась из Китая), ткани. Надо отметить, что чалама, как своеобразная форма индивидуального моления, были обязательно на всех обрядах без исключения. Однако на зимнем празднике, который, очевидно, пришел в Туву из стран Юго-Восточной Азии, чалама вешались особым образом: не на священные деревья или на оваа, а в П-образной форме. Вокруг сан салыры в снег устанавливали деревяшки высотой 40–50 сантиметров, к ним привязывали веревку из конского волоса и на нее уже привязывали чалама. Такие чалама ставили как на общем жертвенном костре, так и у юрты — семейном саё салыры.
Перед входом в юрту также устраивали своеобразные «воротца». От входа в юрту на расстоянии около метра и на ширине метра 3–4, ставили две горки из снега, в них устанавливали два молодых деревца: ели или лиственницы. К их верхушкам привязывали веревку и на нее уже привязывали чалама. Таким образом, каждый человек, который входил и выходил из юрты, задевал шапкой чалама, и это тоже было еще одним актом очищения.
Отметим, что у тувинцев также и юрта, и место около нее во время встречи Нового года украшались еловыми или ветками других хвойных деревьев. Очевидно, что в украшении праздничного пространства для встречи Нового года у тувинцев много общего с народами Восточной Азии, поскольку хвойное дерево у всех народов олицетворяет долголетие.
Начинался праздник с коллективного моления всех мужчин аала на рассвете. Еще затемно участники моления собирались около юрты старейшины рода (или, позже, — самого богатого человека), который и был ведущим начальной фазы праздника, и преподносили ему кадак, в знак особого почтения.
Важно отметить, что знатоки фольклора, традиций, обрядов обязательно подчеркивали, что праздник Шагаа проводили не ламы, не шаманы, а самые пожилые и уважаемые люди селения. Однако ламы в ночь перед встречей Нового года устраивали большой молебен в монастырях ради благополучия всех ближних, верующих в наступающем году. Причем люди при чтении молитв не присутствовали.
Информант К. С. Шомбул говорил: «Я никогда не видел, чтобы на Шагаа камлал шаман».
Ведущему ритуальной части Шагаа, старейшине рода, преподносили кадак, сопровождая это действие благопожеланиями. Однако кадак был очень дорогой, «поэтому чаще всего простые люди (только взрослые) вручали старейшине рода дадазын. Его делали так: тонкую козью кожу растягивали, высушивали и после этого разрезали на тонкие ленты».
Эта церемония напоминала то, что в подобных условиях происходило в Тибете, где в первые дни нового года — начала весны все правительственные чиновники, как светские, так и церковные, одетые в зимнюю одежду, отправлялись на прием в Поталу, к Далай-ламе, принося в дар кадаки.
На рассвете взрослые мужчины, взяв с собой праздничную пищу, свежий чай, отправлялись к жертвеннику сан салыры. Около него устанавливали два срубленных деревца или просто палки, протягивали между ними веревку, привязывали к ней чалама, а при первых лучах солнца возжигали жертвенный костер.
Когда разгорался большой костер, люди во главе с вожаком выстраивались в затылок друг другу в одну линию перед жертвенником и вожак плескал в огонь молочный чай; разбрызгивали его «на все четыре стороны вокруг сан, сначала на восток — в сторону восходящего солнца, потом по его движению — обычной ложкой или деревянным черпаком, кропилом, к ручке которой были привязаны голубой кадак, белые, красные, желтые ленты — удазын». Совершая этот обряд, старейшина произносил йорээл — благопожелание, в котором просил всем жителям аала счастья, благополучия, обращаясь к духам-хозяевам местности. Это требовало от исполнителя поэтического дара (поскольку ни один йорээл не должен был полностью повторять другой), особой возвышенной манеры декламации, актерских способностей, т.к. ему должны были поверить и люди, и духи.
После этого начиналось индивидуальное моление. По описанию А. Адрианова, очевидца праздника в 1916 году, это происходило так: все участвующие выстраивались в линию перед жертвенником и, воздевая вверх руки со сложенными ладонями, начинали читать про себя благопожелания, постепенно опуская руки ко лбу, к носу, ко рту, падая ниц. Это длилось три–четыре минуты, затем по знаку ведущего — Тараджи (Тарачи — А. К.), сняли свои шапки и стали молиться с непокрытыми головами, что продолжалось еще минуты четыре. На вопрос, почему молились сначала в шапках, а потом без них, Тарачи ответил, что в шапках молитва была обращена к ныне живущим, боготворимым большим людям, защитникам народа. Первое место среди таких занимает Богдо-лама и сейчас живущий в Кобдо… Вторая половина моления — к высшему ряду божеств, куда, впрочем, относился и живой бог, правитель независимой Монголии.
В работе Г. Н. Курбатского этот момент описан иначе: вслед за вожаком все остальные снимали шапки и клали их на снег перед собой, поправляли одежду, огниво, кисет, опускали с поясов ножи на цепочке, садились, выдвинув вперед правое колено, разостлав полы тон (халатов), и троекратно молились, воздевая вверх руки, низко кланялись, касаясь головами снега — молились на четыре стороны, сначала на восток, в сторону восходящего солнца, потом по его движению. Все падали головами на юг. Затем мужчины обходили жертвенник три раза по направлению солнца, при этом обращаясь к ведущему: «Амыр-ла дыр бе?» (или «Амыр!» Мир вам!). Он отвечал им тем же.
Тувинцы огромное значение придавали коллективному молению при восходящем солнце. Начинался праздник в час мыши (куске шакта), все шли к оваа (имеется в виду сан салыры — А. К.), установленном на возвышенности, за шесть–семь дней до праздника. Все участники три раза обходили вокруг оваа и молились в четыре стороны света с благопожеланиями».
У монголов и бурят, в большей степени, нежели тувинцы, воспринявших ламаизм, основной ритуал — моление, был «передан» ламам, которые справляли по случаю прихода Нового года ламаистскую мистерию Цам. Так, в Монголии в 1846 г. «перед наступлением белого месяца в храмах происходит служба, продолжавшаяся несколько дней. В это время читают священные книги и молитвы различного содержания, приносят жертвы, молятся о счастливом течении Нового года, о плодородии земли, о здравии государя, о распространении и процветании буддизма и пр. Накануне праздника и утром в первый день в храмах собирается множество народа, по окончании службы все поздравляют друг друга с Новым годом, т.е. обмениваются хадаками, обнимаются и говорят «менду, мэнду амур» (здорово, здравствуй и т. п. приветствия)» .
В Туве в период празднования Шагаа верующие посещали хурээ — монастыри, однако основная часть населения, жившая довольно уединенно в небольших аалах, проводила праздник в более ранней, добуддийской форме, сходной с формой проведения летних коллективных молений.
После моления начинался ритуал очищения. Как писал очевидец праздника А. Адрианов, окончив молитву, Тарачи отошел за жертвенник и, выбрав место с чистым снегом, где не было хожено и засорено, лег на снег и начал тереться в нем спиной, плечами, а потом перевернулся на живот, на один бок, на другой, а встав, начал вытряхивать в снег свою шапку. Его примеру последовали и все остальные, начав валяться в снегу, иные же просто брали снег горстью и терли им свои шубы. Так символизировалось очищение от всякой скверны, от всего греховного; так хотелось обновления и освежения всей жизни.
Пожилые люди говорят, что существовал и особый вариант очищения — с верхушки той горы, на которой стоит жертвенник, надо спускаться кувырком. Вероятно, это могли выполнить только молодые люди.
Интересно, что этот важнейший для тувинского Шагаа момент — обычай чугдунар — умывание практически отсутствует в описании монгольского Цагаан-сара. Возможно, в давние времена он существовал, однако позже, с утверждением ламаизма, был вытеснен. В Туве же, где оставались сильны древнетюркские традиции, он сохранился, как один из центральных ритуалов праздника.
После него совершали обычай чолукшууру — приветствие. Не приветствовали друг друга только супруги. Нойонов (феодалов), чиновников, лам надо было поздравлять преподнесением кадака и различных подарков. Это очень важная часть праздника, поскольку в этом обычае соединено несколько смысловых значений: младший по возрасту протягивал руки к локтям старшего ладонями вверх, как бы говоря: когда ты будешь совсем немощный, я поддержу тебя, помогу. Старший же протягивал руки ладонями вниз (у всех народов это жест отдавания), обещая поделиться самым главным, чем владеет пожилой человек — жизненным опытом. Таким образом, это философский жест обещания поделиться всем важным, тем, что имеешь. А если учесть, что этим обещанием обменивались все жители Тувы, получалось, что все люди обещали каждый год помогать ближнему. При совершении чолукшууру все говорили: «Амыр менди!» — Мира вам! И отвечали: «Сол менди!» — в значении: Мира и вам тоже! Это торжественное приветствие, однако далее могло следовать и упрощенное, так наш информант Анна Кыдат-ооловна Ооржак, 1947 г.р., уроженка с. Бора-Тайга Сут-Хольского района, рассказала о диалоге, которым, по словам ее бабушки, сопровождался этот традиционный жест:
— Кырын тудуп чолукшудум, кырышпас бис!
(— Держа (ваш) локоть кость (сверху), приветствуя (вас), не будем ругаться!)
— Шенээн тудуп чолукшудум, шенешпес бис!
(— Держа (ваш) локоть (снизу), приветствуя (вас), не будем спорить!)
Одеться старались на Шагаа очень празднично, по возможности, в новые, специально сшитые вещи: «женщины расчесывали волосы по три косы и вплетали в них бусы — шуру, бисер — чинчи, банты — боошкун, узорчатое украшение — чавага, спускавшееся до подола... Надевали высокие с шелковым верхом и кистями шапки (мужчины привязывали к ним чалама), новые меховые, овчинные шубы, покрытые золотисто-желтым, красным, синим с узорами шелком или далембой, запахивали их налево, подпоясывались красными шелковыми кушаками или кожаными поясами с наборными бляхами. Манжеты, воротники, низ платья, мягкие сапоги были отделаны разноцветными лентами. Особенно красиво одевались жены нойонов и баев в шелк, бархат, парчу, плюш; они носили серьги, большие, в виде перстней, серебряные кольца, золотые браслеты. Даже у бедняков были дорогие украшения, передаваемые из поколения в поколение по наследству».
Во время отсутствия мужчин женщины совершали свой новогодний обряд около своего жилища, так как существовал древний запрет участвовать женщинам в коллективных молениях. Женщина откидывала наверх войлочный навес, заменявший дверь, выходила на улицу, на откинутый навес клала большой ком снега. В такой форме в очередной раз происходил обряд «очищения жилища». Затем она обходила три раза свой семейный жертвенник сан салыры, установленный недалеко от юрты, читала благопожелание, добавляя на жертвенник артыш, с помощью ритуальной ложки — тос карак окропляла землю молоком или чаем с молоком.
Этот обычай, но без различия, кто его совершал (мужчина или женщина), существовал и у монголов, и у бурят. Так, у бурят хозяин дома совершал окропление, обращаясь к духам-хозяевам своей местности (оронай эзэд, орон дэлэхэй) и просил их покровительства в наступающем Новом году. Затем все входили в дом, молились перед божницей, после чего поздравляли друг друга, протягивая руки ладонями вверх».
По возвращении мужчин с моления начиналась вторая часть праздника: поздравления. Большое значение в этой части Шагаа имели новогодние диалоги и благопожелания. Г. Н. Курбатский записал вариант беседы двух человек, встречающихся на праздновании Шагаа. Однако в нем есть ряд неточностей, поэтому мы позволим себе привести его с дополнениями Б. К. Будупа.
— Амыр-ла тур силер бе? (Менди-ле бе? Сол-тур бе?) (Здоровы ли вы?)
— Менди-мендээ! Сол-ла тур. Силерниинде сол тур бе? (Здравствуйте. Здорово. А у вас все ли хорошо?)
— Сол-сол Мал-суруг менди-ле-дир бенер? (Мал-маган менди кыш ашкан бе? Суруг хур болду бе?)(Да-да, хорошо. Здорова ли ваша отара? Хорошо ли перезимовал ваш скот?)
— Суруг менди-ле-дир ийин. Менди-ле дир. Амыдырал-чуртталга амыргын-на-дыр бе? (Скот в сохранности. Все благополучно. А ваша жизнь благополучна?)
— Амыргын, амыргын-на тур. Албан-шанныг ая-дузактыг болду бе? (Благополучна. Удачна ли была охота?)
— Ан-мен ая-дузакка кирген хевирлиг. Силерниинде оьт чиир, эът чиир менди-чаагай болду бе?(Кажется, была удачна. Спокойны ли у вас травоядные и мясоедные?)
— Шору-шору. Аарыг-аржык, хоочун-хораа чок болду бе? Думаа-ханаа оршээлдиг-дир бе?(Спокойны-спокойны. Все ли в здравии? Не было ли болезней?)
— Думаа-ханаа оршээлдиг-дир. Силерниинде кандыг тур? Ыът-куш сол тур бе? (Все в здравии, болезней нет. А у вас как? Звери хищные и птицы не беспокоят?)
— Оршээлдиг-тур Ыът-куш сол тур. Чаа чылды эки чалаан бе? Шагаа-найыр чаагай болду баёар?(Спокойно. Звери и хищные птицы не беспокоят. Благополучно ли вы встретили Новый год? Хорошо ли проходит Шагаа?)
— Эки-менди-ле бооп тур. Силерниинде кандыг уткуп тур ирги? (Шагаа проходит хорошо. Как встречают Шагаа у вас?)
— Чаагай-ла чоруп турар хевирлиг чуве бо. Назы-хар каш чедип тур ирги? (Хар каш чедип тур?)(Вроде бы хорошо идет (Шагаа). Сколько лет вам перевалило нынче?
— Бо Шагаа-биле бир хар немешти, 77 болду. А силернин каш четти? (С этого Шагаа мне перевалило 76. А вам сколько лет?)
— Хар алдан ынча четти, а холеге чааскаан. (Лет 60, а тень одинока, т. е. жены нет).
Среди большого количества отварного мяса особым праздничным блюдом считалось «кадык» — довольно густая каша из проса (чинге-тараа) на масле, которое оставалось от сохраняемого в желудке барана мяса, заготовленного осенью.
После обильной трапезы, сопровождавшейся шутками, розыгрышами, песнями, начинались игры. Их можно разделить на две группы: на улице — катание с гор, тевек, баг адар, баг кагар, на улице также состязались в стрельбе из лука и в помещении — кажык, даалы-домино и шахматы нескольких видов. Игра в кости — кажык — наиболее популярная игра в юрте. В нее играли в основном пожилые люди и женщины. Она подразделялась на виды: кажык адар, кажык кагар, кажык-биле бодалажыр, кажык-биле инек соп, кажык-биле улай каар, кажык-биле уш карак хап, дорт карак хап .
Пожалуй, самой важной игрой, в которой принимали участие все жители аала, являлось катание с горы на необработанных шкурах. Мы предполагаем, что обычай чугдунар — умывание, воспроизводился в Шагаа дважды: в ритуальной части (очищение жилища, символическое вытряхивание скверны, болезней, грехов из одежды после чтения йорээл) и в играх. Этому придавался особый, символический смысл. Так, наш информант Василий Чальчинович Сарбаа рассказывал, что после угощений в юртах все люди без исключения отправлялись кататься с гор —чунгуулаар. Даже старики 60–70 лет, которым трудно было подняться на гору, обязательно катались на шкурах — это также входило в обряд. Над теми, кто не катался, молодые люди подшучивали — «наказывали»: подбегали к стеснительным девушкам, смотревшим на всеобщее веселье, и пытались немного задрать край тона (меховое пальто); так как это было очень неприлично, девушки сами от стыда садились в снег. Чтобы это не повторилось, девушкам все же приходилось кататься со всеми. Чтобы было веселее и смешнее, на одну шкуру усаживались до 10 человек и больше, и все с криками, возгласами спускались вниз. Так люди катались целый день.
Также долго и с удовольствием мужчины состязались, а женщины наблюдали за соревнованием «тевек». Эта игра имела несколько уровней сложности.
Первый уровень — это непосредственно «тевек», было как личное, так и командное состязание по 5–6 человек. Игрок набивал особого вида жестянкой (у русских — почекушкой) много, около 500 раз, но таких было много.
Затем выигравшие переходили к следующему уровню: «далгыыр». Надо было набивать обеими ногами поочередно, это было сделать немного труднее.
Третий уровень — «чиннер»: опять на одной ноге, прыгая на одном месте. Так можно было набить около 100 раз.
И, когда оставалось всего 3–4 игрока, переходили к самому сложному уровню — «кызыл-чин». Не сдвигая с места одну ногу, другой набивали около 10 раз. На этом этапе, наконец, выявлялся победитель, которого угощали вареной бараньей грудинкой или лопаткой, что было очень престижным призом. Интересно, что старики не позволяли мальчикам играть в тевек до наступления Шагаа, поскольку эта игра знаменовала наступление Нового года.
Поскольку скот пасти нужно было и в праздник Шагаа, кому-то из аала приходилось уходить со стадом далеко в горы. Наш информант О.И. Мунзук вспоминал, что «ребята, которые пасли скот, очень боялись, как бы им не выпала очередь пасти стадо в период праздника». Замечательный тувинский писатель С.А. Сарыг-оол писал в своей повести от имени мальчика Ангыр-оола, что пастухи заранее высчитывали дни пастьбы, чтобы их очередь не выпала на Шагаа. Однако надо отметить, что тех молодых людей, которые пасли отару в Шагаа, очень уважали, и все хозяйки, готовя праздничную пищу, отдавали пастухам в дорогу особые части баранины, преподносившиеся только самым почетным людям.
Продолжительность Шагаа, по сообщению большинства информантов, составляла 3–4 дня, хотя, безусловно, весь месяц, начиная со дня Шагаа, считался праздничным. За эти дни люди бывали в нескольких аалах. По традиции в аале празднование начиналось с крайней юрты или юрты богатого человека, затем переходили от одной юрты к другой и из аалов, находившихся в верховьях рек, вниз.
В тех кожуунах, где прочно утвердился ламаизм, особенно южных: Эрзинском и Тес-Хемском — проводилось ламаистское богослужение в честь Нового года — Сам, подобно монгольскому Цам и тибетскому — Чам. Мирянам показывали простую, доступную часть, ламы же всю новогоднюю ночь служили в храмах, не допуская на службу посторонних.
В тех аалах, где не было хурээ, ламы в своих юртах читали в предновогоднюю ночь на тибетском языке молитвы, так же, как в Тибете, лепили из теста фигурки животных и приносили их в жертву огню.
Верующие люди — ламаисты при подготовке к празднику варили баранью голову, причем уши не отрезали. Ее и кусочки другой пищи клали на время праздника перед бурханом — статуей Будды, находившейся в центре юрты, на самом почетном месте».
В заключение исторического экскурса о праздновании Шагаа хотелось бы сказать, что надо очень осторожно прислушиваться к нововведениям, предположениям разных людей, которые неизменно будут включаться в порядок проведения праздника, поскольку время идет и многое изменяется. Наш информант Куулар Даржа вспоминает: «Мама моя очень рано умерла и воспитывала меня бабушка, она 1887 года рождения. Перед Шагаа она всегда говорила мне: завтра приедут родственники, надо будет их встречать, много работать, поэтому надо хорошо выспаться. Вставали рано утром, часа в четыре, еще раз прибирались перед встречей Шагаа.
Ни один знаток обычаев, у которых мы записывали информацию, а их было более десяти, не говорил, что в ночь на Шагаа не надо спать, они утверждали, что только ламы читали в хурээ судур — молитвы, но простых людей туда на ночь не пускали. Наоборот, люди не спали следующую ночь, когда встречали Шагаа, слишком они были возбуждены, веселы, сыты — хотелось играть в кажык (игра в кости), даалы (вид домино), различные виды шахмат, петь песни, общаться с гостями.
Очевидно, что существовало в XIX веке два вполне равноправных и распространенных способа встречи Шагаа: народный и буддийский, как, впрочем, и два порядка похоронного обряда. Надо просто понять и разграничить традиции и не выяснять, какая из них более правильная. Они равны.
И последнее: как приветствовать во время Шагаа. Куулар Даржа говорит: «Приветствовали на Шагаа только словами: Амыр! Амыр-ла! Амыр менди! Поздравление «Шагаа-биле!» — это совсем новое приветствие». Действительно, это приветствие обозначает дословно: «С Шагаа!» и появилось оно совсем недавно, после того, как праздник стал государственным в Туве, после 1991 года, как калька с русского «С Новым годом!».
|
|
Общество » Моя Тува 
