Доктор наук Николай Абаев о тэнгрианстве, своих тувинско-хакасско-бурятских корнях и не только

10 января 2019 г. | 5758 просмотров | 1 комментарий

Профессор, доктор исторических наук, доктор буддийской философии Николай Абаев является автором около 300 научных публикаций на разных языках, включая английский, японский, китайский, корейский, монгольский и др.
Включённость в академическую среду не мешают ему практиковать чань и тэнгрианство, заниматься междисциплинарными исследованиями. Напротив, они способствуют достижению новых высот и открытию ранее неизведанных концепций.
Его идеи всегда идут на шаг вперед и имеют большую практическую ценность. Уже не одно поколение востоковедов, монголоведов, тюркологов и других исследователей в самых различных отраслях прошли «школу Абаева» и опираются в своих исследованиях на его работы, начиная ещё с советских времён.
1. Николай Вячеславович, расскажите о себе, где вы родились, выросли, какую школу закончили, кто ваши родители, кто вы по национальности?
- Я родился 7 октября 1949 года в селе Тоора-Хем Тоджинского района Тувинской АССР в семье демобилизованного солдата Кол Нюрсата, сына бывшего до революции эдигета – правителя Тоджинского кожууна. Его родословная восходит к наместникам уйгурского кагана, которые оставались наместниками и в монгольскую эпоху. В момент моего рождения Тува праздновала 5-летие вхождения в состав России и СССР, документы о точной дате моего рождения были утеряны везшим их в столицу республики милиционером, который добирался туда из горной таежной Тоджи. Поэтому задним числом в свидетельство о рождении была записана неправильная дата 7 ноября, которая и была в дальнейшем записана в паспорте и в других официальных документах. Моя мать – Таштандинова Галина Николаевна происходила из хакасской семьи таежных охотников, которые издавна проживали в Тодже среди тувинцев.
Моя мать, закончив школу в Кызыле, поступила в Финансово-экономический институт г. Иркутска, где повторно вышла замуж за бурята из Осинско-Боханского аймака Иркутской области этнической Бурятии, когда мне было пять лет. Я помню себя отчетливо где-то с 2-х лет, помню лицо отца, переезд из тувинской тайги в Иркутскую область.
Мое детство прошло в родной деревне (село Улей) моего приемного отца – Абаева Вячеслава Романовича, который учился вместе с моей матерью в одной группе. С раннего детства меня воспитывал бурятский дедушка Абаев Роман Иванович, обучивший меня бурятскому языку и прививший любовь к устному народному творчеству бурят, в частности к тэнгрианскому эпосу Абай Гэсэр и тэнгрианской обрядности.
Дед был очень разносторонний человек, обладавшим глубокими познаниями не только в исконней тэнгрианской духовной традиции бурят и практиковавший тэнгрианскую религиозную обрядность, но и интересовался Северной ветвью буддизма Махаяны и Ваджраяны в традиции тибетской школы Ньингмапа (красношапочников) и даже приютил у себя на усадьбе беглых тибетских лам - красношапочников, бежавших из Забайкалья из-за религиозных преследований.
Поэтому биологически - я тувинец и хакас, но по воспитанию, духовной культуре, языку, менталитету - я бурят, каких среди современных бурят уже очень мало. Я говорю и пишу не только на осинско-боханском диалекте, но и на всех других диалектах бурятского языка, в том числе и на литературном хоринском. И героический эпос бурят Абай Гэсэр, ставший общим для всех народов Центральной Азии, живет у меня в крови, печени, сердце и в душе. Поэтому я хорошо осознаю и ценю, что именно тибетские красношапочники сохранили традицию почитания Гэсэра, как непобедимого воина.
2. Как складывался ваш путь после окончания школы?
- Среднюю школу я закончил после окончания 10-ти классов в 1966 году в г. Иркутске, куда переехали в связи с работой мои родители. В том же году я поступил на Восточный факультет ДВГУ, отделение страноведения и истории Китая, которое закончил в 1972 году, получив диплом историка-востоковеда со знанием китайского, японского и английского языков (немецкий я учил в школе, а потом выучил еще несколько языков включая монгольский). После окончания университета я два года отработал на кафедре Всеобщей истории исторического факультета ДВГУ.
В 1974 году я перевелся в Бурятский институт общественных наук в сектор буддологии, поскольку с детства интересовался буддийской философией и психологией, а также буддийскими и даосскими методами психофизической тренировки и психической саморегуляции. Еще со второго курса стал писать курсовые работы, которые переросли в дипломную, по так называемому боксерскому восстанию в Китае, которое было связано с тайными религиозными обществами буддийской и даосской ориентации и занимались традиционными китайскими боевыми искусствами (ушу).
3. Расскажите о своей научной деятельности. Какие изменения, на ваш взгляд, произошли в 90-е годы.
- В постсоветский период произошел качественный скачок, настоящий прорыв в изучении культурно-религиозных традиций, обусловленный пресловутой свободой слова и совести, но при этом стали писать что попало, без серьезной подготовки.
Вообще, мне кажется, что гуманитарные науки в России утратили комплексность и основательность, присущую старой академической школе. Зачастую научный труд превратился в переписывание друг у друга известных истин только для того, чтобы защитить диссертации и повысить свое денежное довольствие, и расширить возможности для карьерного роста.
В духовной сфере, после некоторого рывка вперед, опять началась стагнация, и похоже, что это надолго. До сих пор люди не склонны понимать правду. Ученым, принадлежащим к официальной науке, тем более не нужна истина, за которую не платят денег. Общество потребления — этим все сказано. Но есть еще познание не формализованное, и в этом наука и религия, да и духовность в целом должны соединить свои усилия.
У меня сейчас около 300 научных публикаций на разных языках. Перечислю свои некоторые работы в период работы в БИОНе:
Абаев Н. В. О соотношении теории и практики в чань-буддизме // 7-я науч. конф. «Общество и государство в Китае». - М.: Наука, 1976. - Ч. 3. - С.618-625.
Абаев Н. В. Влияние чань-буддизма на тайные религиозные общества группы Байлянь // Проблемы современного Китая: Сб. ст. по материалам VII науч. конф. молодых науч. сотр. ИДВ АН СССР, март 1976 г. - М., 1977. - С. 69-88.
Абаев H. В. Чань-буддизм и у-шу // «Народы Азии и Африки» журнал - 1981, № З. - С. 63-74.
Абаев Н. В. Человек и природа в даосизме и буддизме // Общественные науки за рубежом. Сер. 9. Востоковедение и африканистика, - М., 1981. - № 2, - С.213-217.
Абаев Н. В. О некоторых философско-психологических аспектах чаньских военно-прикладных искусств //Общество и государство в Китае - М.: Наука, 1981. - С.221-234.
Абаев Н. В. Даосские истоки китайских у-шу // Дао и даосизм в Китае. - М.: Наука, 1982. - С. 244-257.
Абаев Н. В. О культуре психической деятельности в традиционном Китае // XIII науч. конф. «Общество и государство в Китае». - М., 1982. - Ч. 1. - С.161-166.
Абаев Н. В. Об искусстве психической саморегуляции (айкидо, каратэ) II. - Наука в Сибири. - Новосибирск, 1983, № 2, С.7.
Абаев Н. В. Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1983. - 123 С.
Абаев Н. В. Чань-буддизм и культурно-психологические традиции в средневековом Китае. - 2-е изд., Новосибирск: Наука, 1989. - 271 С.
Абаев Н. В. Концепция «просветления» в «Махаяна-шрад-дхотпадашастре» // Психологические аспекты буддизма. - Новосибирск: Наука, 1986.
4. Кто ваши учителя? Где произошло ваше становление буддолога? Откуда у вас обширнейшие познания в буддизме, в ее психологической проблематике и, главным образом, в чань? Ведь эта тема в 60-70-е в СССР была закрыта. Где вы брали первоисточники, где получали консультации и т.д.?
- По научно-исследовательской части у меня с самого начала, еще со студенческой скамьи, когда стал увлекаться наукой, были очень сильные, выдающиеся учителя, уникальные в своем роде и в том направлении востоковедных исследований, на котором я специализировался на тех ранних этапах овладения методикой и методологией целого комплекса научных дисциплин, направленных на изучение истории и культуры народов Востока, особенно — этнокультурных, религиозно-конфессиональных традиций народов Центральной, Внутренней, Северо-Восточной и Южной Азии, которыми я стал овладевать сначала в Дальневосточном государственном университете, г. Владивосток (отделение страноведения и истории Китая восточного факультета, поступил в 1966 г.), а затем и в аспирантуре Института востоковедения АН СССР, г. Москва (поступил в 1974 г.).
В ДВГУ у нас преподавали замечательные специалисты своего дела, прежде всего, это был мой научный руководитель по теме курсовых работ и дипломной работы — Давид Лазаревич Бродянский, археолог и китаевед-историк; китайскому языку нас обучала Тамара Хинчевна Томихай; методологии исторических исследований и философии истории — Черных Анна Григорьевна и др.
Кроме китайского (современного и древнего), мы изучали также японский, немецкий, английский и др. языки. Кстати, именно эти учителя-наставники направили мою научно-исследовательскую работу в сторону изучения религиозных верований и традиций воинского искусства ихэтуаней — так называемых «боксеров», поднявших в Китае знаменитое антиимпериалистическое «Боксерское Восстание» в конце 19 - начале 20 вв.
В процессе написания курсовых работ по этой теме, я выяснил, что сильное влияние на философию, психологию и практику психической саморегуляции боевого искусства китайских «боксеров» (на самом деле это были специалисты по разным направлениям, стилям и школам у-шу) оказал китайский чань-буддизм (яп. дзэн), чему я и посвятил дипломную работу. Затем, поступив в аспирантуру Института востоковедения, полностью сосредоточился на изучении философии и психологии чань-буддизма и чаньских текстов («Линь-цзи лу», «Алтарная Сутра Хуйнэна» и др.), написав кандидатскую, затем — докторскую диссертации на основе перевода этих и других сопряженных текстов по проблеме влияния чань-буддизма на культуру психической деятельности в Средневековом Китае
В аспирантуре Института востоковедения моим первым научным руководителем по кандидатской диссертации был непревзойденный специалист в области старокитайского, старомонгольского, японского и др. восточных и западных языков Мункуев Николай Цырендоржиевич. А по философской и культурологической части изучения чаньского наследия огромную помощь оказали Завадская Евгения Владимировна, в то время — один из самых известных специалистов в этой области, а также Григорий Соломонович Померанц — выдающийся философ Новейшего Времени, уделявший особое внимание и изучению чань-буддизма (дзэн).

После аспирантуры я работал в Бурятском филиале Академии наук (Институт общественных наук), где под руководством известных бурятских востоковедов и буддологов — Пубаева Регби Ешиевича, Герасимовой Ксении Максимовны и др. изучал и иные культурно-исторические формы буддизма, в частности Северный буддизм Махаяны — так. наз. «ламаизм», а также народные верования и культы народов Внутренней Азии — так наз. «шаманизм».

В конце этого периода я осознал, что в Бурятии именно у титульной нации, то есть у коренных бурят-монголов, обращенных в буддизм Махаяны и частично — в христианство (но изначально исповедовавших монгольскую ветвь алтайского тэнгрианства) нет и не может быть никакого «шаманизма», который присутствует только у малых тунгусо-маньчжурских этносов и этнических групп (эвенки, самагиры и обуряченные хамниганы).

«Ламаизма», как отдельной религии, тоже нет, а есть бурят-монгольская ветвь Северной Махаяны в традиции школы Гелугпа, вобравшая в себя всё культурно-религиозное наследие тюрко-монгольского, саяно-алтайского тэнгрианства. В Республике Бурятия — монгольской ветви саяно-алтайского «тэнгризма»; в Туве — саянидской, уйгурско-урянхайской и тюркской ветви, в эпоху Чингисхана подвергшейся влиянию монгольской ветви и вобравшей в себя предшествующее уйгурской и тюркской эпохе духовное наследие скифо-ариев, то есть сибирских скифов, называвшихся в Туве «чиками» и «азами» (хасха, хаас).
Тут я и понял также, что без комплексного, междисциплинарного синергетического подхода, который позволяет вскрыть внутренние механизмы взаимодействия отдельных элементов этих весьма сложных этноконфессиональных систем, а также выявить внешние механизмы, взаимосвязи и закономерности взаимодействия этих систем с другими, не менее сложными социальными системами (общество, государство, этносоциальные и религиозные объединения, вся кочевническая цивилизация, вся Евразийская Мега-цивилизация и т. д.) просто невозможно адекватно исследовать эти системные комплексы. В противном же случае, это будет в той или иной степени односторонний подход, лишенный целостного взгляда на то, что мы изучаем.
Наряду с этим стало ясно, что для более адекватного понимания изучаемых традиций нужны духовные учителя-наставники, помогающие преодолеть неизбежную ограниченность сугубо научного познания, о которой я догадывался с самого начала, но в советский период всякий живой интерес к религии и этнокультурным традициям, выходящий за рамки официальной идеологии, жестоко преследовался. Карали даже за участие в обычных традиционных обрядах, например, общественный обряд обоо (тув. оваа), посещение дацанов и хуре, не говоря уже о публикациях или устных высказываниях в пользу религии.
Я и сам несколько раз испытал на себе разного рода преследования и репрессии, но продолжал заниматься своей научной работой, одновременно стараясь получать и духовные наставления от тех учителей-наставников, которые пережили самые жестокие репрессии и продолжали практиковать и обучать Дхарме.
Но вот грянула перестройка, появились иностранные миссионеры, сначала было трудно определить, кто из них наиболее достоин; мне сразу повезло — встретил Ешэ Лодоя Ринпоче, и он стал моим первым «коренным гуру» в Желтошапочной традиции.
Потом, когда я вернулся на родину, в Туву, он приезжал туда, давал посвящения другим тувинским последователям, в том числе и мне, причем, узнав о моей тэнгрианской родословной и про мой интерес к изучению тэнгрианского наследия, сказал, что это не только не противоречит Учению Будды, но и что тэнгрианская народная традиция тувинцев и бурят-монголов сейчас уже полностью слились, объединились в одну синтетическую систему, а ранее они представляли собой родственные Учения и системы культовой обрядности.
В принципе, я так и думал, Учитель лишь подтвердил мои мысли, просто сказав по-бурятски (он прекрасно говорит на бурятском и монгольском) в ответ на мой вопрос: могу ли я продолжать? Он ответил: «Хамаа угы!» («Ничего, нет проблем, все в порядке!») и благословил меня.
Кроме Ешэ Лодоя Ринпоче, в разные периоды я получал наставления и посвящения от других высших иерархов Гелугпинской традиции, в том числе Его Святейшества Далай-Ламы 14-го, Богдо-Гэгэна (Богдо-Хана) 9-го, а также совсем недавно — от Джигме Гетрула Ринпоче, соединяющего в себе традиции почитания Гэсэра, героя одноименного тэнгрианского эпоса, и тантрическую традицию Красношапочной школы Ньингмапа.
В связи с этой школой тибетской Махаяны и Ваджраяны, и темой духовного учительства и ученичества, следует вспомнить совершенно мистический, таинственный и загадочный случай, когда однажды зимой, в лютый мороз (дело было в самый канун Нового года, на улице — пурга) ночью ко мне пришел один из моих тувинских студентов и привел в мою квартиру в Кызыле легко одетого в простую монашескую робу красного цвета тибетского Ньингмапинского ламу из Индии, который заявил мне, что я духовно связан с Падма-Самбхавой и дал мне одно из его имен-титулов — Урген Ригзин-Доржэ, передав соответствующие эзотерические посвящения и сказав, что я должен держать в тайне конкретные детали этого странного события, что я и делаю до сих пор.
Это произошло 31 декабря 2010 года, и именно в 2018 году закончился этот восьмилетний кармический цикл и начался новый 8-летний этап духовного развития всей Российско-Евразийской цивилизации, ознаменованный новым бурным взлетом чань-буддийской (Экаянской) и тэнгрианской цивилизационной культуры Евразии.

Версия для печати

Дугаров Буянто, Золотая Орда

Другие новости по теме

Комментарии

Информация

Комментировать новости на сайте возможно только в течение 365 дней со дня публикации.