|
 Да, текст не про нюансы обряда, как такового. Текст этот не новостной, не руководство к проведению мужского обряда Сан салыр. Это скорее репортаж – рассказ очевидца, в известной степени далекого от культур буддийской и шаманской. Кое-что про обряд я все же почитал, и тут будет пару слов об этом. Но в целом для меня эта церемония и все, что происходило в ту ночь на вершине Догээ, было в новинку. Как единственному (на данный момент) корреспонденту-мужчине в нашей газете честь отправиться на гору от редакции выпала мне. В пользу выбора моей кандидатуры послужило и то, что я впервые встречал новый год по лунному календарю на вершине, а первые впечатления от чего-либо в жизни довольно важные. В общем, это максимально правдивое описание всего, что я увидел и почувствовал на горе в ночь с четвертого на пятое февраля 2019 года.
Небольшой экскурс
В этом году встречу праздника Шагаа – начало нового года по лунному календарю – ламы-астрологи определили на пятое февраля. Каждый год по-разному, точной даты проведения нет, но она варьируется с конца января до конца февраля. Празднование открывает самый главный по значению обряд в это время – Сан салыр. В проведении обряда что-то взято от шаманизма, что-то от буддизма. Он проводится на рассвете. В каждом буддийском храме проходит свой сан, но самый большой костер разжигают на самой высокой точке в городе – горе Догээ.
Предварительно сооружают ритуальный костер на вычищенном ровном месте, на восточной стороне, а с первыми лучами солнца зажигают. Это все сопровождается ритмичными ударами бубнов шаманов; в данном случае на горе Догээ ламы читали сутры, под них костер и загорелся. Дабы духи были благосклонны к нам, стоит «покормить огонь» «белой» пищей: это молоко, кисломолочные продукты, кладут и сахар, просо, пшеницу. Обязательно еда должна быть из дома, со своего стола.
 У духов просят здоровье, счастье, сытость детей; просят сохранить все хорошее из прошлого года и перенести в новый, а плохое оставить позади.
Четыре часа до рассвета
На гору ехать предстояло с двумя ребятами из команды телеканала «Тува 24», которые до отъезда были в ДНТ и записывали молебен. Я прискакиваю как раз за полчаса до его окончания. Несмотря на то, что до рассвета еще четыре часа (плюс-минус минут двадцать), на ветреной горе уже кипит жизнь. Мы видим свет лампочек, освещающих подъем от подножия до вершины Догээ.
Но туман в ту ночь стоял жуткий, и эта светло-синяя дорожка из фонариков то пропадала, то снова появлялась в темноте.
В 4:15 утра уже проезжаем мост и через еще четыре минуты оказываемся у съезда с трассы к подножию горы. Люди, прибывшие на обряд на своих машинах, оставили их здесь на ужасно холодной парковке у подножья или чуть дальше, на самом подножье – на второй парковке (такой же холодной, но уже освещенной). Те, у кого есть специальный пропуск на вершину – на третью парковку, там что-то вроде плато, могли пройти досмотр инспектором дорожной службы и ехать дальше и выше на гору. А те, у кого пропуска нет, поднимались пешком.
У нас пропуск был – мы журналисты. Но инспектор нашу машину чуть не «забраковал». Он сказал, что из семидесяти сделанных пропусков теперь действительны только тридцать, поэтому наш пропуск якобы уже не действителен. Но мы объяснили ему, что в машине полный багажник телевизионного оборудования и тащить все это в гору на своих горбах будет в такой мороз, да еще и в темноте, без преувеличения, пыткой. А ведь нам еще работать – репортажи делать. В итоге как-то договорились, транспорт отстояли.
Едем по темному серпантину в гору, освещая дорогу фарами, и они то и дело выхватывают черные сгорбленные фигуры, что поднимаются в молчаливом спокойствии на гору. Сотни, тысячи паломников в темноте. И на всем протяжении дороги ни одного фонаря, ни одного пункта обогрева. Люди просто вышагивают в слепом холоде, и это меня до дрожи проняло.
Какой огонь традиции и веры в них горит, что они готовы пройти этот путь — вот так вот! Мы видим троих ребят, которые толкают в гору инвалидную коляску. Мужчина в ней весь укутан одеждами, смотрит вперед молча, уставшим взглядом – ему тяжело, тяжело тем, кто поднимает его. И я подумал, если уж через такие трудности они сюда забираются, значит, обряд на Догээ действительно для них важен.
Три часа до рассвета
В таких местах, где собираются люди из разных слоев населения – богатые, бедные или разночинцы, легко можно заметить (если просто смотришь в половину своей внимательности) такую картину: богатые будут общаться с богатыми, бедные и разночинцы, возможно, вместе, а может, и порознь, но чаще вместе. Разница между слоями населения тут была подчеркнута очень жирным курсивом. Тут это было видно ясно, как я видел ясно «пажеро» и «мерседесы». Здесь, на высоте, стояли две юрты и две палатки МЧС, так полагаю, для обогрева. В юрты неприглашенным вход заказан, они не для всех, а вот в палатки зайти мог любой. На всей стоянке, кажется, только два фонаря – этакие прямоугольные, похожие на деревянные бруски, возвышения, которые давали свет исключительно с помощью бензина в генераторе, что шумел прямо возле них и распространял запах горючего на всю округу; округу, где свежий морозный воздух такой чистый, что дышать им хочется вечность. Сюда, на гору, я забирался в последний раз еще в школе, лет, может, 8 назад, и успел забыть – какой здесь чистый воздух и завораживающий вид на наш город.
Так вот ходят тут мужчины в национальных утепленных шубах и в до неприличия больших меховых шапках и смеются. Здороваются друг с другом жестом: прильнув к каждому плечу товарища, будто обняв его, и смеются. Цифры на номерах их машин симметричны, машины дорогие и большие. Но здесь тишина – никто не включает музыку, никто не кричит. Это и есть, я думаю, та самая ночь на горе – безопасная, спокойная и духовная. Молчаливые люди, которые поднимаются сюда на вершину пешком, сразу двигаются дальше, на освещенную синими лампочками двухсотметровую лестницу. Там, на вершине, скоро пройдет церемония – зажгут огонь и встретят Новый год.
Вот дети и подростки борются в снегу, падают и смеются. Вот старики любуются волшебным видом ночного Кызыла с края обрыва и курят, также смеясь. Вот я пью тувинский чай из термоса ребят с канала «Тува 24», вот бегут шеренгой кадеты в национальных костюмах (думаю, это были кадеты, впрочем, могу ошибаться), вот мужчины толкают по освещенной лестнице инвалидную коляску с человеком в ней. Им то и дело помогают земляки преодолеть какой-то особо тяжелый отрезок – ведь ступеньки там далеко не везде. Есть места, где забираешься по камням, есть места просто заснеженные, где ты вынужден идти боком, ставя подошву параллельно телу, дабы не полететь вниз. Как там тащить еще и коляску – не представляю.
А на лестнице то и дело возникает очередь. Если где-то, метрах в пятидесяти выше от тебя, кто-то замешкался – встают на десять секунд все, кто ниже. А упасть там тоже легко, но это не страшно – снег остановит падение. Все довольно мило, как-то по-домашнему уютно. И примерно в 5:45 на коне из темноты появляется Глава республики Шолбан Валерьевич Кара-оол, которого все и ждали, ведь по традиции обряда, главная часть ритуального действа возложена на самого старшего мужчину, а в данном случае, роль эту берет Глава.
Полтора часа до рассвета
На самой вершине - темной, продуваемой и неуютной (как раз из-за черных горизонтов и холодного ветра) стоят тысячи мужчин – может, две, может, больше. В темноте не увидеть всех, да и не нужно – зачем? Стоят кругом вокруг будущего костра.
Видно только один единственный фонарь на бензиновом генераторе, возле которого, будто мотыльки, ютятся дети. Генератор страшно гремит, и поэтому ничего не слышно, что говорят в микрофон в середине круга (тут даже огромные колонки поставили – но ветер уносит звуки, да и генератор заглушает их).
Хоть что-нибудь разглядеть внутри круга, если стоишь за его пределами, невозможно. Банально из-за голов людей, ладно – я высокий, но тут такой холод, что пар изо рта настолько густой и так медленно поднимается и исчезает, что он просто почти всегда перед глазами – нужно задержать дыхание, чтобы понять текущее состояние дел вокруг.
Но я пробрался сквозь холодную, молчаливую толпу и встал так, чтобы видеть и Главу Республики, и прибывших лам. Сначала Шолбан Валерьевич произнес речь на тувинском и на русском языках, после ламы начали читать сутры. Читали долго. Через каждые десять минут, когда приближается рассвет, становится все холоднее. И к моменту, когда сутры были прочитаны, костер уже горел ярким пламенем, а белый дым от него покрывал толпу. На протяжении чтения люди бросали в костер свои подношения: белую пищу.
 А ноги все замерзали. Толпа из просто молчаливых фигур превращалась в «танцующие» молчаливые фигуры, изредка выкрикивавшие слово: «Курай!».
И вот первые лучи солнца
Этот момент я помню очень плохо, потому как уже засыпал от мороза, а телефон, на который я делал заметки, отключился от холода. Но я помню, что, когда зажигали костер и читали сутры в микрофон, вокруг стоял какой-то странный полусонный, полумистический флер. Будто гипноз, словно транс. Все, как завороженные, глядели в небо, ожидая рассвета. Тибетский язык покрывал собою гору, как одеялом, – так он звучал ритмично, бесконечно. Костер все больше давал дыма, все громче становились сутры, и вот последнее «Курай!».. и оглушающие аплодисменты.
Древние тувинцы приход нового года определяли по собственной руке. Между поздней ночью и ранним утром, когда ты можешь разглядеть линии на своей раскрытой руке, приходит Новый год. Солнце еще не встало, а только небо синеет на востоке.
Я был на этой церемонии в первый раз. По этому случаю «Тува 24» попросили меня передать на камеру впечатления – я передал. По округе, где было раньше темно, теперь зажгли костры. Весь периметр был освещен, стало в разы уютней. Все. Люди стали расходиться. Каждый мужчина понес в свой дом весть о том, что он увидел первый луч восходящего солнца. Шагаа-биле!
|
|
Общество 
