Фронтовичка баба Лиза из Сарыг-Сепа

Десять лет назад мне посчастливилось вместе с фотокором газеты «Тувинская правда» Владимиром Савиных побывать в гостях у фронтовички Елизаветы Фоменко. Редакционная командировка в село Сарыг-Сеп Каа-Хемского района. Сегодня я решила поделиться с вами не материалом, который вышел потом в «Тувинке», а расшифровкой ее интервью, записанного осенью 2008 года:

"Родилась я на Украине в Харьковской области. Были родители, война всё подчистила. Ой, милая моя, как это много рассказывать надо! В этом хуторке Золочевский, где я родилась и жила, была школа-семилетка. Я ее окончила. Надо же было дальше учиться. Отец где-то достал газетку, видимо, себе на курево, и мне на столе оставил – не порвал ее. Вижу: оп-па, в медицинский техникум набор в Валках – райцентре. А почему бы не пойти, подумала я. А кто такой медик, я даже не имела понятия.

Вот пошла я тринадцать километров пешком в райцентр. Тогда не было никаких автобусов – ни-че-го. Это какие ж годы-то были? Тридцатые-тридцать пятый, не помню. У меня подруга Полинка была. Она была единственная у мамы и папы, отец ее бригадиром работал в колхозе – начальство. Поля разодета да разукрашена была, а я нищета – вот как щас прям. В хуторке панасюки были да золочевские. Одна половина – Панасюки, другие – Золочевские. Я – Панасенко от рождения. 

Так вот, Полинкин папа на лошади, на тарантасе ее повез, мимо меня проехал – не взял. Ну что ж, пришли, сдали документы, там экзамены начинаются. Кто местный – дома жил, приезжим – место в общежитии. Выдали нам постель, заселили в одну комнату с Полей. Бегали в библиотеку готовились, первый экзамен был диктант на украинском. Полный класс собрался – больше 30-ти человек.

Учили на фельдшеров-акушеров, трехгодичный курс. Диктант написали, объявили на утро оценки. У меня – три, у Поли – четыре. Ей папа оставил корзинку с продуктами. У меня – булка хлеба ржаного и кусок сала. Как-то поутру встаем, у меня все продукты на месте, а у нее – подчищено. Из-за этого случая Поля не стала учиться дальше, а дома маме рассказала, что обокрали ее.

А я окончила учёбу, в рванье да в полуголоде, но окончила. Ни одного дня не пропустила. Мне интересно было всё. В поликлинику на практику ходили – для меня удовольствие было.

На практике мне один случай запомнился. У нас врач венеролог был – нерусь, не то немец, не то еврей. По пять человек ходили к нему на практику. Заходит тётенька, не старая, прихрамывает. Он спрашивает, как у нее дела. Она села на стульчик, ногу протягивает забинтованную. Мне велел перебинтовать. Сняла, значит, ее повязку, аж дурно стало! Увидела оголенную кость. Врач меня успокаивает, мол, ничего, ничего, обрабатывайте. Когда начала бинтовать, марлечка упала на пол. Как мне стыдно стало!

Подумала, какой же я медик, если перебинтовать не могу.

Потом, когда ушла пациентка, у нас спрашивает: «Вы что не интересуетесь, что это за болезнь?» Ну и давай читать предмет, журнал открыл и прочел историю болезни: сифилис последней стадии. А я вполуха слушаю, думаю лишь о том, что руки не вымыла, только протерла. Он на меня глянул, мол, иди, иди руки вымой. Вымыла руки, спиртом протерла.

Как окончила техникум, записали на погранзаставу в Казахстан, Таджикистан или Узбекистан – не помню, нас, 12 человек, туда направили. Это начало 41-го года было. Аттестат еще не выдали. Директор техникума Баханов выдал бумаги – справки с печатями об окончании техникума:

– Война! Летите, кто куда.

Я домой вернулась. Через Золочевский сначала немцы шлепали, а потом их бомбы стали сыпать из самолетов. Что делали эти сволочи! Вот идет человек, они на него одного бомбу сбросят. За соломой поехал сосед в степь, бросили в него бомбу, разнесло его на куски. 

Я комсомолкой была. Куда деваться, думаю. Немцы расстреляют. Надумала к брату на Урал бежать. Там Борис на руднике работал. Когда пешком, когда проводница пожалеет да на поезд усадит, не добралась я до Урала, только до Воронежа. Вшивая, оборванная и голодная – в бродяжничестве и траву приходилось есть.

В милиции расспрашивают, кто я, откуда. Я говорю, на Урал пошла. Поместили в приют для беспризорных. Побрили наголо, отмыли. Много там таких босых да голодных было. Потом добрые люди подсказали: иди в военкомат, там призывают девчонок в армию, ты же медик, одета и накормлена будешь!

Вот военкомат, значит. Военный с красной повязкой сидит. Подхожу к нему, билет, справку, паспорт, комсомольский билет подаю. Все документы, кроме комсомольского билета, взял: «Билет никому не давать! Для других рук не предназначено!» Переночевали в военкомате и нас, 13 человек, в госпиталь забрали. В Рудницкий лес забросили, там было восемь блиндажей. Прифронтовой госпиталь, значит. Там я не долго была. Сбежала. Номер госпиталя не помню… 916 стрелковый полк, Третий Белорусский фронт. Там один капитан проходу не давал, тяжело мне там было. Сбежала оттуда прямо в штрафную роту. 

А потом мы пошли на фронт. Ребята как пели хорошо! Идут и поют. Вроде люди тюремные, а не обижали, сестричкой называли. 177-ая штрафная рота 819-го стрелкового полка Третьего Белорусского фронта. Как-то на взятие одной высотки кинули, это на Друти было. Там все полегли, 17 человек только осталось. Это никогда не забудется.

Почему я осталась жива? Кто-то меня за шкирку и в траншею, мол, куда лезешь. А наши били хорошо, немцы отступили, наши подгонять стали и пошли лупить их, они встали и бегом. Хорошие парни были.

В 1943 году, через год, они свою вину искупили, выживших перевели в обычный полк. 250 дивизия, «шестерка», 916 полк. 

Белоруссия, Орловско-Курская дуга, Восточная Пруссия, Кёнигсберг… Был случай. Капитан Баханов был хирургом в полку, сестра Аня Кирилова в другой полк уехала. Он мне сказал, мол, чтобы я всё в операционной приготовила:

– Инструменты готовь, разведка ушла, а здесь чтобы всё готово было!

Pазведка возвратилась: двоих потеряли, немца взяли. Мне только один раз приходилось ассистировать хирургу. Другой раз еврей старый был. Я не участвовала, бинты скручивала. Слышу, хлесь, полетел скальпель, другой инструмент полетел, Он не смотрит, у него только глаза открыты, не то подашь – все улетает. Боялась я таких строгих очень. А после операции сидит, как подменили: не поучает, шутит, анекдоты травит.

За бойню на Орловско-Курской дуге медаль «За Отвагу» получила. До Берлина дошла. Там как-то утром Стёпа Фоменко прискакал на лошади. Будущий муж мой. Я ему условие ставила, мол, когда война кончится, только тогда поженимся. Так вот, он прискакал и говорит:

– Лиза, Лиза!

– Чё орешь-то? Вон на носилках лежит тяжело больной.

– Лиза, война кончилась!

– Врешь, стерва! Когда по радио объявят, тогда поверю!

9 мая объявили. До Берлина – пешком и обратно – пешком. В Белоруссии в Рудницком лесу остановились на привал. Фоменко не отстает. Не подозревала, что он что-то затевает. Смотрю вечером офицерьё понаряжено. Начали меня поздравлять, замуж, мол выходишь. Я обалдела да деваться некуда, стол соорудили уже, гости собрались. Большая землянка была, немецкая, столы накрыты, чего там только не наготовлено. В блиндаже все не поместились, на улице тоже накрыли. Бочка рома или вина откуда-то появилась. Все напились. Около пятидесяти человек было. Так первая моя свадьба состоялась. 

Потом детей рожать пошла. Куда бог пошлет, там и жили. В Белоруссии в военном пограничном городке муж служил, полгода там были. Расформировали часть, мы отправились в Красноярский край, в сам Красноярск, потом в Сарыг-Сеп. Я не работала, только рожала да рожала. Саша и Галя – двойнята в 1946-м родились в военном городке еще. Мы не расписаны были, у них в свидетельстве о рождении написано, отец – Фоменко, мать – Панасенко. Смех и грех! Он меня с двумя детьми взял, люди говорили. Когда сын, Володя, родился, тогда зарегистрировались.

Сына муж ждал сильно. Это ж чудо природы! Прибегает Фоменко, говорит, в загсе Володю не регистрируют, пошли расписываться. Расписались быстро и также быстро сына оформили на Фоменко. И вот сижу я с девками, кормлю сына и тут вваливаются офицеры из военкомата. Регистрацию отметить пришли, поздравили с законным браком. Вот так я справила еще одну свадьбу!"