Заслуженному работнику культуры Тувы Александру Салчаку – 84

Заслуженному работнику культуры Республики Тыва, признанному мастеру художественной самодеятельности Александру Мургутеевичу Салчаку, человеку, чей путеводной звездой на протяжении всей его жизни стала любовь к творчеству, 27 мая 2020 года исполняется 84 года.

Информагенство «Туваонлайн» присоединяется к поздравлениях родных, близких, коллег, последователей мастера и публикует материал об Александре Мургутеевиче из книги судеб «Люди Центра Азии», подготовленный Юлией Манчик-оол и его дочерью, радиожурналистом Саяной Салчак.

«Хоть с ногами и проблемы, но руки меня еще слушаются», – говорит Александр Мургутеевич Салчак, поднося к губам демир-хомус.

Этот один из самых маленьких в мире, умещающийся в ладони музыкальный инструмент – верный спутник 84-летнего мастера и исполнителя.

– Александр Мургутеевич, за что вы так любите хомус?

– То, что скажу, наверное, громко прозвучит, но я считаю, что хомус – это душа тувинского народа. Посмотрите, это очень маленький музыкальный инструмент, но он может передать все оттенки окружающего нас мира. На нем можно не только играть музыку, но и разговаривать, подражать звукам природы.

За свою жизнь на всех национальных инструментах играл: бызаанчы, дошпулуур, игил, чадаган, лимби. Помню, как с Константином ЧульдумовичемТамдыном, великий мастер был, играл на экспонатах тувинского музея. Их вынесли во двор старого здания музея, и мы устроили небольшой концерт.

Был там кандан, который в давнюю старину делался из бедренной кости умершей девушки, был бушкуур, это длинная такая труба, которую поддерживают два человека. На конце – мундштук, в него нужно дудеть.

Много инструментов держал в руках, но демир-хомус – железный хомус – самый любимый и верный друг. В нем – мои мысли и чувства. С его помощью и плачу, и смеюсь. Восемьдесят четыре года я вместе с ним.

– Получается, что вы начали играть на нем в шесть лет?

– Именно так. Шестилетним услышал, как моя самая старшая сестра Мандыл и ее подружка из соседнего аалаСырга играют на хомусе. У меня четыре сестры было: старшие – Мандыл, Тапыл, Манзырыкчы, младшая – Ажыкмаа.

Девочки играли на демир-хомусе. Так он мне тогда понравился, что ходил за сестрой по пятам, выпрашивая желанный инструмент. А Мандыл давать его не хотела. И как только выпадал подходящий случай, я быстро хватал железный хомус, убегал подальше, пытался играть на нем, внимательно рассматривал: из чего и как сделан.

– А из чего состоит хомус?

– Из корпуса, который имеет два прямых конца с внешними и внутренними гранями, их еще щечками называют, а также язычка. У язычка есть колено и кончик. Корпус инструмента изготавливался из гвоздя, а язычок – из тевене, толстой такой иглы, которой шили ширтеки – войлочные коврики для юрты.

– Когда сделали свой первый инструмент?

– Так, дайте-ка вспомнить. Родился я 27 мая 1936 года, в паспорте записано, что в селе Кызыл-Даг Бай-Тайгинского района, но на самом деле на чайлаге – летнем стойбище в местечке Мугур-Тал. Наш родственник, шаман Канчыыр-Хам, при рождении дал мне имя Сылдыс – Звезда и еще в младенчестве проткнул мочку уха, чтобы злые духи не забрали меня к себе.

А родители дали имя Шура – в честь женщины, которая жила в соседнемаале и принимала у матери роды, пуповину мою перерезала. Как появилось у нее это русское имя, мне неизвестно, но благодаря нашей соседке стал Шурой, а потом – Александром.

Отец мой каждое лето ставил возле нашей юрты еще две. Одну из них – для сильнейшего кузнеца того времени Мортужука. Он ремонтировал чугунные чаши, котлы, делал на заказ уздечки, удила, колечки – всё то, без чего не обходилось ни одно кочевье. За свою работу получал баранов.

Помню, мне лет пять или шесть: стою на чурбачке и помогаю Мортужуку выдувать меха. Тогда для мехов использовали два козьих бурдюка: шея каждого навязывалась на трубку, служащую соплом, а две ноги заменяли ручки и клапаны.

У меня была своя маленькая наковальня, молоток, зубила, клещи. С этого возраста уже знал, как надо работать с железом. Например, после накаливания его не сразу в холодную воду окунают, а постепенно. Пока железо красное, его напильником отделывают. В этой кузнице и сделал свой первый демир-хомус. Десять лет мне было, значит, в 1946 году.

– Во второй юрте тоже мастер жил?

– Да, очень талантливый человек Хертек Шыырап. Он искусно мастерил седла, делал и расписывал тувинские сундуки – аптара. Каждый цвет размешивал в отдельной фарфоровой чашечке, и его краски удивительно пахли. Мне очень нравилось смешивать их, добиваясь нужного оттенка.

В то время краски покупались в Китае и Монголии. Они были такого хорошего качества, что нанесенный узор оставался ярким долгие годы. Кисточки для рисования Хертек Шыырап делал из волос хвоста колонка, белки и из ушного коровьего волоса.

Еще хорошо помню, как он делал тувинское седло. В чугунной чашке долго вываривал рога марала, когда они становились мягкими, как сыр, острым ножом нарезал из них ленты, обвивал ими дуги лук. Переднюю и заднюю луки окрашивал ярко-красным китайским лаком. Эта традиция осталась с боевого прошлого, чтобы противник в битве не заметил крови, вытекающей на седло раненого всадника.

Вот так перебегал из юрты в юрту, смотрел, как работают мастера. Помогал и учился у них. Уроки кузнеца Мортужука очень пригодились. Свои хомусы я изготавливал по его методу холодной ковки. Если язычок делать горячим способом, со временем он теряет упругость, его звучание затухает. А холодная обработка – другое дело, мелодия становится более яркой, звучной.

– Что самое сложное в изготовлении железного хомуса?

– Изготовление язычка и его закрепление к корпусу. Изготовление язычка – дело кропотливое: выпрямляешь его, обтачиваешь, шлифуешь. Язычок должен быть упругим, достаточно твердым, в то же время он не должен быть хрупким.

У каждого мастера – свои секреты. Я, например, язычки хомусов делал из круглых стальных колец шириной три миллиметра, которые доставал из поршневых цилиндров грузовой машины. Зубилом раскалывал кольцо и получал две изогнутые пластинки.

Некоторые мои друзья сомневались, говорили, что язычок кривым выйдет. Но я-то знал, что делал. Экспериментировал со многими предметами, в дело шли и стальные линейки, и лезвие косы. Но лучшим вариантом для язычка для меня все-таки стали поршневые кольца.

Корпус хомуса вырезал из полуторамиллиметрового пластинчатого железа. Ковать форму надо так, чтобы конусность деки соответствовала конусности язычка. После этого наступает самый сложный момент – подгонка и закрепление язычка к корпусу. Работа ювелирная: для язычка вырезается и шлифуется небольшое гнездо. Здесь очень важно точно подогнать язычок к граням корпуса, строго сохраняя определенный зазор.

– Размер хомуса влияет на его звучание?

– А как же. Традиционная длина демир-хомуса – от семи до восьми сантиметров. Но можно сделать и покороче, тогда издаваемые звуки будут высокими и, наоборот, удлиненный хомус будет звучать более низко.

Звучание не только от размера зависит. Например, если сделать надсечки на вибрирующей пластинке, загнутой в конце в прямой угол, звук будет более низким, бархатным. Чем тоньше отшлифовано основание клинообразного язычка, тем ниже звучание инструмента.Хомус играет на одной ноте. Этот звук называется основным тоном.

– Как одна нота дает такое богатое звучание?

– Используя зубы, губы, рот, голосовые связки и дыхание, извлекают различные звуки, которые и становятся музыкой. При игре ротовая полость становится резонатором звука. Но самое главное при игре, конечно же, правильное дыхание.

– Как научиться правильно дышать во время игры?

– Здесь главным является вдыхание. Если во время одного удара сделать длинный вдох, то время звучания увеличивается. Также нужно уметь дышать с помощью мышц живота, как если бы вы качали воздух туда и обратно.

Постановка рук тоже имеет большое значение. Большой и указательные пальцы левой руки придерживают инструмент. Остальные полусогнуты. В это время прямой указательный палец правой руки ударяет по язычку в направлении к себе и от себя.

И еще, я всегда учил, что игра на хомусе должна заканчиваться восклицанием: «Эй!» Вот тогда финал звучит очень красиво, законченно.

– За какое время можно научиться хорошо играть на хомусе?

– Извлекать основной звук, изменять его, играть простые мелодии научиться можно быстро, за несколько недель. А чтобы овладеть всей техникой игры, нужны постоянные занятия, большое желание и любовь к музыке хомуса. Также человек должен знать тувинские частушечные мелодии.

– Выходит, вы с детства росли в такой обстановке, которая сама по себе располагала к развитию интереса ко всему, что вас окружало?

– Да, это так. Еще в нашей юрте постоянно звучали сказки. Вечером, загнав скот в кошару, мы усаживались вокруг очага рядом со сказителем дедушкой Даржаа. Он певучим голосом начинал рассказывать волшебные сказки, и я уносился в удивительный мир, в котором происходили такие захватывающие события.

Да и наша родовая история, уруум, тоже на сказку похожа. Хочешь, расскажу?

– Конечно, хочу.

– Тогда слушай. Дело вот как было. Мой дед, отец матери, СотпаОруспайович Салчак, был очень зажиточным аратом. У него было огромное зимнее стойбище в местечке Самчыыр. Напротив кошар возвышалась гора Сан-Салыр. Когда выгоняли скот на пастьбу, гора будто оживала, двигалась – всюду паслись овцы, козы, лошади, коровы. Общее поголовье – около девяти тысяч. Только дойных коров – до восьмидесяти голов.

В Коп-Соокскомхурээ ему, как богатому и влиятельному человеку, даже дали высокий духовный сан – хелин. Так его все и звали: Сотпа Салчак хелин.

Несмотря на свое богатство и знатность, мой дед был очень трудолюбивым человеком, несмотря на слепоту, без дела никогда не сидел: то в юрте мнет кожаные арканы, то в лесу дрова рубит.

А зрение он потерял, когда женил своего старшего сына Дамдынчапа. Выделил из своего стада несколько голов для новобрачных, но родственники невесты были недовольны подарком. «Сотпа Салчак хелин – человек богатый, мог бы выделить скота и побольше», – говорили они. Но дед твердо стоял на своем, тогда родственники невесты подговорили лихих людей. Те завалили старика на землю, поколотили и засыпали в глаза мелко порубленный конский волос. С той поры дед потерял зрение.

А в том, что потеряла зрение и моя бабушка Манзыга, он сам был виноват. Дед часто ездил в соседние аалы, в дорогу надевал богатый халат – тон с широкими манжетами из бобрового меха. Когда он возвращался домой, его всегда встречала жена. Но однажды бабушка не смогла встретить его, как положено, задержали домашние дела. Тогда хмельной дед в ярости полоснул бобровым рукавом по глазам жены. После этого зрение стало гаснуть и у нее.

Непростого характера был дед. Было у него восемь детей: четыре парня и четыре девочки. И моему отцу пришлось очень постараться, чтобы он отдал за него кудрявую красавицуШожуму. Дедушка поначалу не принимал Мургутея, считал его недостойным дочери.

И тогда влюбленный пошел на хитрость. У него были выносливые отборные скакуны, и время от времени отец пригонял к юрте деда самого лучшего коня. Сотпа-хелин вслепую ощупывал лошадь, ее снаряжение и всегда оставался доволен.

В конце концов, неприступный дед согласился на брак. Молодым поставили отдельную юрту. Отец был опытным охотником, метко отстреливал пушного зверя, мама шила меховые шапки. Каждую потом обменивали на овцу. Вот так их стадо постепенно выросло до семисот голов.

Маме не было и тридцати лет, когда она умерла при родах. Родственники предлагали отцу найти новую подругу, в ответ он так вскипал, что даже колотил таких советчиков. МургутейДондукович Куулар так и дожил один до пятидесяти шести лет, оставаясь верным кууларом – лебедем своей любимой.

– Красивая история. Но если фамилия вашего отца Куулар, то почему вы Салчак?

– Как только я родился, дед позвал отца к себе и потребовал, чтобы единственный сын его дочери носил их родовую фамилию. А в те времена слово старших было законом. Так я и стал Салчаком.

Меня, единственного мальчика в семье, все очень любили. Бабушка МанзыгаДоктаамаловна всегда следила, тепло ли одет, не порвалась ли обувь или шапка, если находила прореху, заставляла сестер заниматься ремонтом моего гардероба. Мои сестры были ее глазами, а я – ее любимчиком. По утрам бабушка нюхала мою кудрявую голову, называла ласковыми словами и угощала вкусными кусочками мяса.

– Каким запомнился вам отец?

– Отца все называли Шиш-Хаай – Горбоносый. Он был очень сильным человеком. Широкоплечий, бритоголовый, на ногах – кожаные идики с узорчатым орнаментом, на голове – лисья шапка, закрывающая уши и спину, на шее – шарф из лисьих хвостов. На запястьях – нарукавники из лисы мехом внутрь. В стужу от его широких ладоней всегда шел пар. Сыдым – кожаный аркан, который в морозы становился, словно железный, он сворачивал голыми руками.

Зимой онносил теплую шубу – негей тон, сшитую из овечьих шкур мехом внутрь. От снега, дождя, колючего кустарника его защищали огдешки – две отдельные кожаные штанины, они надевались поверх штанов и сапог.

В любое время года отец повязывался прочным шелковым поясом красного цвета. За поясом носил улугбижек – большой охотничий нож. Его рукоять, сделанная из бересты, доходила до двадцати пяти сантиметров. Начало и конец рукояти украшались овальными трубками: темного цвета – из рога козерога, светлого – марала.

Нож этот имел стальной клинок шириной до пяти, а длиной до пятидесяти сантиметров. В деревянных ножнах было отделение и для маленького, очень острого ножика для резки мяса.

Снаряжение его коня у всех вызывало восхищение: нарядное седло, уздечка, удила, сбруя отделаны серебром. Отец был очень хорошим знатоком лошадей. Его вороные скакуны отличались особой выносливостью и резвостью. У лошадей с крепкими ровными ногами и сильным дыханием бег был, как у волка.

Отец мой был скорой помощью для аратов: на своих быстрых конях привозил народных лекарей, никогда не отказывал и в других просьбах. Больных на лошадях перевозил особым способом – дожениг. Двум оседланным коням связывал удила, шеи и хвосты, затем между ними закреп-лял своеобразные носилки – две жерди, связанные арканом крест-накрест в виде сетки. Лошадей вел отец, сидящий на третьем коне.

Кони были его страстью. Он и меня с детства заразил своей любовью к ним. В старину ведь как было? Ребенок еще на своих ногах толком не стоит, зато на коне уверенно держится.

Отец специально заказал для меня маленькое седло, в скачках участвовал с малолетства. Первые соревнования – в местечке Бора-Булак неподалеку от Чадана. Не раз на верном коне Эзир-Кара становился победителем. Однажды в награду мне дали восемь метров китайского шелка. Шелк этот так высоко ценился, что отец обменял его на кобылицу с годовалым жеребенком.

Он и охотиться меня научил. Отец слыл грозой волков. В то время серых хищников разрешалось травить ядом, его отцу привозили из Кызыла. Весь процесс потравки помню очень хорошо. Сначала отец поднимался на гору, прикуривал трубку, выбирал направление ветра, чтобы запах яда не шел в его сторону. Потом резал козу, не полностью снимал с нее шкуру, осыпал тушу ядом и вновь закрывал шкурой.

Смертельную наживку тащил на санках в местечко Алысшат. Через некоторое время возле приманки лежал огромный волк-вожак размером с жеребенка, а за ним на снегу – еще тринадцать мертвых хищников.

Но не вся стая полегла в тот раз. Те, которые остались в живых, стали мстить отцу: в многочисленных отарах волки каким-то образом находили именно наших овец и отрывали им курдюки, перегрызали горло, распарывали животы. Скот других людей не трогали.

Вот что еще интересно, уруум: как и отец с матерью, мы с супругой Людмилой Тарасовной дали жизнь пятерым детям. В разных местах Тувы, где мы с ней вместе работали, они на свет появились: сыновья Слава и Стас – в селе Бай-Тале, Сайзана – в селе Кунгуртуг, Саяна и Саида – в городе Кызыле.

Горько только, что нет сейчас рядом со мной моей любимой жены и старшего сына Вячеслава. Слишком рано они ушли от меня. Зато есть внуки и правнуки, их уже десять.

Всем детям мы смогли дать хорошее образование. А вот мне, чтобы получить знания, пришлось из дома сбегать: отец категорически не хотел, чтобы его единственный сын учился в школе.

– Почему же, Александр Мургутеевич, ваш отец был против того, чтобы вы получили знания?

– Потому что моя сестра Тапыл, когда училась в школе в Кызыле, заболела, приехала домой и умерла. Ей было пятнадцать лет. После этого отец наотрез отказался отпускать меня на учебу. «Хотите, чтобы и сын мой тоже умер?!» – кричал он на учителей, которые приезжали к нам в аал.

Сверстники уже учились в школе в селе Тээли. Я, десятилетний, очень хотел быть среди них и однажды убежал из родного стойбища. Когда увидел вдали фигурку на лошади, подумал, что это отец гонится за мной и спрятался.

Но всадником оказался Конгар-оол – молодой родственник будущего легендарного педагога Тувы и народного учителя СССР АрыиАраптановны Алдын-оол. Оказывается, соседи узнали о побеге и решили поддержать мою тягу к знаниям. Конгар-оол сказал: «Давай, Шура, садись на коня. Я тебя переправлю через речку Хемчик, увезу в школу».

Так я оказался в Тээли и начал учебу, жил в юрте у тетушки Сюрюн, сестры отца. Ему пришлось смириться, тем более родственники в один голос твердили, что Шура обязательно должен учиться.

– И каким же учеником был Шура?

– О, учиться я очень любил и скоро догнал своих сверстников. Всегда первый тянул руку, бойко отвечал у доски. Бывало, за один урок получал несколько пятерок. Их наши учителя ставили щедро, чтобы поощрить интерес детей и желание заниматься.

Помню, в младших классах учитель русского языка Радихин показывал нам карточки с изображением животных и просил назвать их по-русски. Я тут как тут: «КоровА! ПоронА!» В ответ: «Молодец, Шура, пять». Тогда, в послевоенные годы, в Тээли работало немало русских учителей, это были прекрасные педагоги.

В школе был старостой, в четвертом классе меня выбрали председателем ученического комитета. Когда болела учительница Серин, по ее просьбе проводил уроки, был и переводчиком.

Тогда же увлекся художественной самодеятельностью. Где какое скопление народа, там обязательно и я: рассказываю стихи, танцую, смешу людей. Из-за этого меня даже прозвали Шура-артист и Шура-сочинитель.

Помню, как устраивал выступления в местной торговой лавке. Продавец ЫргакКунга смеялся до слез над моими выкрутасами, хлопал в ладоши и щедро угощал сладостями.

После окончания сельской семилетки в Тээли начал учиться в Кызыле, во второй школе. Уроки пения вел композитор Ростислав Докур-оолович Кенденбиль. Он назначил меня заведующим музыкального кабинета. В школе было много разных инструментов, после уроков я выдавал ребятам то баян, то дошпулуур.

Тогда школьная самодеятельность была очень популярна. Все пели, танцевали, ставили спектакли. Я увлеченно играл роль Ноздрева в «Мертвых душах» Гоголя, Гринева в «Капитанской дочке» Пушкина, участвовал в спектакле «Как мужик двух генералов прокормил» Салтыкова-Щедрина. Наш классный руководитель, учитель химии Галина Лукьяновна Воскобоева всячески поддерживала мое увлечение художественной самодеятельностью.

В 1956 году, когда учился в десятом классе, к нам, выпускникам, пришел на урок сам товарищ Тока, расспрашивал, кто кем хочет стать. Когда очередь дошла до меня, отрапортовал, что хочу быть врачом. Тока одобрил и сказал, что меня направят в Иркутский медицинский институт.

Стал бы врачом, да одноклассница Маны предложила поменяться учебными заведениями. Согласился, окончил двухгодичное физико-математическое отделение Кызыльского педагогического института, который тогда назывался учительским, и четыре года преподавал в школах сел Бай-Тал и Кунгуртуг. О творчестве не забывал, ставил с учениками спектакли, вел фотокружок.

Жена моя Людмила Тарасовна работала пионервожатой. Как-то по ее просьбе вырезал из дерева пионерский значок. Среди сельчан сразу пошли разговоры о моем мастерстве. Баянист клуба Михаил Тудуп попросил сделать табуретки для его четверых сыновей. На радость малышам смастерил их быстро. Через много лет как-то пришлось побывать в этих краях, сыновья уже сами стали отцами, а эти табуретки всё еще служили им.

– Александр Мургутеевич, а где вы с Людмилой Тарасовной встретились?

– В спортивном зале стадиона имени пятилетия Советской Тувы. Это место было очень популярным среди молодежи. Краснощекая девушка с яркими глазами и черной толстой косой ловко двигалась по гимнастическому бревну, садилась на шпагат, делала мостик.

Слово за слово, завязалось знакомство. Люда Илларионова, бурятка по национальности, училась тогда в русской школе номер один в девятом классе. Признаюсь, был очень ревнивым парнем, поэтому из-за Люды стал постоянно участвовать в потасовках. Стал драчливым, неуправляемым, да и успеваемость снизилась.

Тогда директора русской и тувинской школ решили перевести Людмилу в мою школу, в десятом классе мы уже вместе учились. И с тех пор всегда были вместе, до 2006 года, когда не стало моей Люды.

– Одна из ваших дочерей – Саяна Александровна Салчак – радиожурналист, работает в ГТРК «Тыва». Знаю, что и вам корреспондентом на радио приходилось трудиться. Семейная династия получается.

– Получается, что так. Но в этом деле Саяна гораздо опытнее меня – больше пятнадцати лет на радио трудится. А мой стаж на тувинском радио – только два с половиной года, в 1962 году меня туда на работу пригласили. Начинал звукооператором, потом стал радиокорреспондентом: ездил по командировкам, а затем в эфире рассказывал о жизни сельчан. Одновременно продолжал участвовать в самодеятельности, в различных смотрах.

Как-то на радиопередачу к нам пришел заместитель министра культуры Пётр Михайлович Самороков. Тогдашний председатель радиокомитета Николай ДамбааевичШиирипей и говорит ему в шутку: «Возьмите уже, наконец, к себе этого артиста». Так и произошло, в 1965 году стал старшим инспектором по культурно-просветительской работе в министерстве культуры Тувинской АССР.

Работа ответственная, поэтому меня постоянно отправляли на курсы повышения и переподготовки кадров: Москва, Ленинград, Барнаул, Ульяновск. Это было очень интересное и плодотворное время. Принимал участие в создании ансамблей «Аян» и «Саяны». И сам, конечно, выступать продолжал: в составе агитбригад, которые колесили по всей республике, во время гастролей по городам СССР.

– Вовремя гастролей по стране были интересные встречи и знакомства?

– Конечно. В 1979 году в Баку проходил всесоюзный смотр художественных коллективов. Из Тувы на него поехали шесть хомусистов и хоомейжи: Максим Дакпай, Хунаштаар-оол Ооржак, Эрес-Кыс Ооржак, Ак-оол Кара-Сал, Арина Аранчал и я.

Во время репетиций организаторы заставляли горловиков съесть конфету. Так они проверяли, не прячем ли мы какое-то устройство во рту. В один из дней к нам подошла народная артистка СССР Людмила Георгиевна Зыкина, которая восхитилась талантом, а также ослепительно белыми зубами тувинских горловиков.

Прославленная исполнительница русских народных песен была очень доброй и отзывчивой женщиной. Во время фестиваля она взяла над нами шефство: следила, чтобы мы были накормлены и обеспечены всем необходимым.

С Сергеем Владимировичем Михалковым познакомиться довелось. Было это в 1964 году, когда отмечалась юбилейная дата – двадцатилетие вхождения Тувы в состав Советского Союза. В Москву для участия в большом концерте из республики была отправлена внушительная делегация – 105 профессиональных и самодеятельных артистов. Возглавлял делегацию художественный руководитель филармонии Роберт Николаевич Лесников.

Выступали мы в театре Кремля. Концерт начинался с постановки «Старый аал». На сцене – большой бубен, слышится звук камлания, и вдруг из-за бубна выскакивает шаман. Его роль исполнял я. В этом номере также участвовали ХумаякТакталович Оюн в роли мужа и Татьяна Дамдаковна Кара-Тоннуг в роли больной жены, которую должен был вылечить шаман.

У меня был еще один номер – басня Сергея Михалкова «Заяц во хмелю». Читал ее на тувинском языке, в переводе Юрия Шойдаковича Кюнзегеша – «Эзириккойгун».

Выбрал эту басню, потому что в ней есть пародия. А этот жанр я очень любил. Меня, как говорится, хлебом не корми, а дай полицедействовать.

Вживался в образ очень ответственно. Чтобы войти в роль нетрезвого хвастливого зайца, по совету московского режиссера Титова, который приехал к нам тогда, целый день притворялся выпившим. И получилось. Какой-то доброжелатель сразу же донес начальству, что Салчак с раннего утра напился и бродит по театру.

Видимо, в Москве так точно удалось передать содержание басни, что после концерта ко мне подошел сам ее автор. Сергей Владимирович был очень высокого роста. Я взглядом упирался ему в пряжку пояса, а когда поднимал голову, то видел два дула ноздрей.

Михалков сказал: «Саша, моя басня переведена на множество языков. Но где бы ты ни прочитал ее на своем языке, тебя все поймут без перевода». Это была высокая похвала.

– А что за история произошла у вас с песней «Подмосковные вечера»?

– Вот как всё было. В 1988 году мне посчастливилось участвовать в Москве в Международном фольклорном фестивале, который собрал артистов из двадцати трех стран мира. Его открытие проходило в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Я был единственным представителем Тувы на этом грандиозном музыкальном мероприятии.

После концерта корреспонденты телевидения брали у меня интервью и попросили исполнить что-нибудь. Затянул на своем игиле песню «Подмосковные вечера». Вокруг вмиг образовалась толпа. Все музыканты, каждый на своем инструменте и своем языке, подхватили эту прекрасную песню. Этот сюжет потом передавали по всем телеканалам.

Во время фестиваля не только играл на национальных инструментах, но и проводил мастер-классы для желающих научиться делать хомусы. В итоге стал его лауреатом.

Вот интересная фотография оттуда: снят с девочкой, которая заинтересовалась хомусом, мы с ней вместе сделали его, она, как могла, помогала, а потом я ей его подарил. Снимок сделал отец девочки, а потом, как и обещал, прислал мне.

– Как много у вас учеников, Александр Мургутеевич?

– Точно не скажу, не считал. В каком бы районе ни работал, обязательно обучал желающих играть на демир-хомусе. В Овюрском – это Николай и Валерий Монгуши, в Бай-Тайгинском – Маар-оол и Марий-оол Саты, в Сут-Хольском – Тамара и Кирилл Ооржаки, в Тес-Хемском – Валентина Самдан, в Барун-Хемчикском – Римма Сарыглар.

Двое кызыльских учеников потом сами стали руководителями творческих коллективов: Арина Аранчал создала детский ансамбль «Радость», Энгил-оол Монгуш – ансамбль хомусистов при отделе культуры города Кызыла.

Знаменитый хоомейжиКайгал-оол Ховалыг – тоже мой ученик. Это человек большого трудолюбия, таланта и скромности. Помню, как он впервые на сцене выступил. Это было в восьмидесятом году, когда я руководил Дворцом культуры в городе Ак-Довураке. В зале уже зрители собрались, а одного из выступающих – Кайгал-оола – всё нет. Оказывается, он так волновался, что на сцену не мог выйти. Пришлось его чуть ли не силком вытолкнуть, чтобы со своим игиломхоомей исполнил.

Со сцены Кайгал-оол вернулся весь в поту. Зрителям очень понравилось выступление, они долго аплодировали. Вот таким было его боевое крещение.

– Сколько демир-хомусов в вашей коллекции?

– Ни одного. Вот этот, на котором вам сейчас играю, дочка Саяна специально для нашей с вами встречи в Центре тувинской культуры на время попросила.

– Как так, у мастера ни одного инструмента не осталось?

– Всё раздарил.

–А кому дарили?

– Кто попросит, тому и дарил. В 1992 году, когда работал заведующим организационно-методическим центром культурно-про-светительных учреждений при отделе культуры администрации Кызыльского района, наш творческий коллектив стал лауреатом второго международного конгресса в Якутске.

Тогда одиннадцать моих инструментов передал в дар якутскому музею хомусов народов мира, они до сих пор там. Во Франции они тоже есть.

– Как они там оказались?

– Кристин Баборка, молодой музыкант из Франции, где-то прознал, что Александр Салчак изготавливает хомусы, и попросился в ученики. В 1999 году это было, я тогда жил в поселке Каа-Хем, при доме была большая мастерская.

Рядом со своим верстаком поставил второй. Кристин помогал шлифовать заготовки, учился мастерить язычки. Полмесяца жил в нашем доме и работал вместе со мной.

Сделав свой первый хомус, Кристин прыгал от радости, как ребенок. На прощание он устроил для нашей большой семьи концерт во дворе дома. Играл на длинной такой дудке, которую привез с собой из Австралии. Из Тувы он увез около шестидесяти хомусов, которые мы сделали вместе.

– Зачем французу понадобились шестьдесят хомусов?

– Это его дело, как он с ними поступил: сам на всех сразу играл, дарил людям или продавал. Мне важно, что он нашим тувинским демир-хомусом заинтересовался. Он ведь инструмент непростой, не зря в старину шаманы использовали его для лечения. Звуки хомуса поднимают человеку настроение, потому что это голос самой природы.

Я и сам, когда играю на хомусе, чувствую, как тело наполняется силой, энергией. Кажется, что даже мои морщины при этом разглаживаются.

Юлия Манчин-оол, Саяна Салчак