Кладовая смыслов

Не считая поселков – только прииски, охотничьи и рыбацкие избы, несколько аратских ферм. Остальное – тайга и горы, реки и озера.
И тем более, нет на карте флажков оленеводческих стойбищ.
Известны только примерные территории, где в летнее время могут кочевать оленеводы – в долинах притоков Серлиг-Хема, на Изык-Суге близ минеральных источников Чойган и где-то у истоков Хамсары. Добраться летом до оленеводов – из-за дождей, вздувшихся рек, болот и незнания точных координат – практически невозможно.
Но нам повезло.

В поисках настоящих
Ликбез у карты в районной администрации по месту дислокации домашних оленей был полезен и неутешителен.
Путь до минеральных источников Чойган – неделя на лошадях при условии хорошей погоды, без дождей, иначе попросту увязнем в болотах. Но с лошадьми в Тоора-Хеме туго – в это время тувинцы отправляются семьями подлечиться на аржааны.
Другой вариант – связаться по рации с Чазыларом, самым отдаленным поселком на реке Хамсаре. Может, у них планируется выезд к своим оленеводам, например, продукты закинуть. Хотя никаких продуктовых завозов, санитарных и ветеринарных рейсов уже давно нет. Каждый сам за себя.
«А проще и доступнее – Сынаак, – советовал мне консилиум отдела социально-экономического развития Тоджинского района, – там ведь тоже есть олени. Вам какая разница?»
Сыынак – это заежка по дороге Бояровка – Тоора-Хем. Закусочная после первого перевала. Там бегает небольшое стадо оленей, хозяева харчевни держат их для себя. В меню есть гуляш из оленины.
Олени крутятся возле машин, чешут линяющие бока о деревянные срубы, дают себя погладить, сфотографировать. Мальчонка, сын хозяйский, предупреждает щелкающих фотоаппаратами зевак: одна фотография стоит 20 рублей.
Да, олени здесь есть, но нет оленеводов. Для нас, трех пилигримов с большой оседлой земли, это большая разница.
Нам нужны именно оленеводы – настоящие.

План Никитина
Ощущение, что все жители Тоора-Хема только и озабочены тем, как нам добраться до оленеводов.
Еще по дороге в поселок мои попутчики в «таблетке» бурно обсуждали возможные варианты, советовали, ободряли, подсказывали, к кому обратиться: заповедник «Азас», МУП «Одуген», промхоз, администрация района.
А одна женщина, сказала, что если нам туда действительно надо, то все получится. Сказала спокойно и уверенно, чуть улыбаясь.
Она была права, потому как все вокруг старались помочь. Кто-то давал доброе напутствие, кто-то приносил в гостиницу свежее молоко.
Наконец, меня отправили к главному охотоведу района Юрию Никитину: много знает, может, подскажет дельным советом. И этот человек решил все.
Пока я в радиорубке заповедника «Азас» выходила на связь с Чазыларом и по разрывающейся от треска кудахтающей рации выясняла предельный вес груза, который способен везти олень, Никитин придумал план действий.
Он считывал карту по-своему. Под каждым квадратом родовых оленьих кочевий видел людей: родственников, друзей, знакомых нужных нам оленеводов. Тех, кого можно отыскать в поселках, кто может нас проводить до места. Список кандидатур уже лежал на столе.
Мы начали действовать по никитинскому плану. Операция «найти зятя Хаядыра» была проведена успешно. Прошерстив села Ий и Адыр-Кежиг мы нашли Мергена.

Вот они, ваши олени!
Мерген Санай-оол женат на сестре молодого оленевода Омака Бараана.
У него маленькая дочка, а старший сын уже ходит в школу. Живет в селе Адыр-Кежиг. Сейчас устроился работать егерем, но кормит семью, в основном, трактор и тайга. Летом – косит и вывозит с угодий сено, зимой – заготавливает людям дрова.
Омак пригнал на заброшенный прииск оленей и лошадей еще днем. А мы в это время на полпути меняли гидроусилитель ГАЗа-66 и мочили ноги в озере Мюн-Холь.
Поэтому добрались до места глубокой ночью, не один раз потеряв дорогу и плутая между горными хребтами. Фары пытались штурмовать мглу, но она закрылась фатой тумана.
Из кузова было видно, что звезды лежат на лапах кедрача, казалось, что грузовик взмывает вверх, как ракета. Обрушившийся ливень косил непременно в кузов, предлагая себя в качестве душа. Такой страшный рев мотора наверняка слышен там, где нас ждали.
«– Вот они, ваши олени! Дождались вас!» – торжественно сказал Мерген, как только машина остановилась.
Пушистые рога, подсвеченные фарами грузовика, сливались с ветками деревьев.

Рогатый вездеход
Наш караван из четырех оленей, трех лошадей, двух жеребцов и собаки Кулак выдвинулся с заброшенного прииска Хараал.
В экспедиции нас шестеро. Миша Генис – фотограф, его жена Вика и я. И три проводника – Омак, Мерген и Костя.
Омак говорит, что вышли поздно. Хотя время – около девяти утра. Через три часа солнце будет поливать нас жаром. Но главное не мы, а олени.
У них нет потовых желез, и охлаждение организма происходит только через рот. Горячие струи воздуха обжигают легкие. Олень начинает задыхаться, может упасть и умереть. Лошади тоже в жару не сладко, но у нее есть вариант хотя бы взмокнуть.
Про оленя говорят: бьешь его – молчит, кормишь – молчит, режешь – опять молчит. Он со всем согласен, покорно принимая неизбежность. Если рядом медведь, просто замрет и не сдвинется с места.
Мой олень – самый рогатый.
Он умудряется аккуратно и четко протискивать это ветвистое царство между стволами деревьев, не задев их. Мне, правда, достается от веток.
Впереди едут ребята на лошадях. Наши пути иногда расходятся, потому как болотистые участки для них непроходимы, им нужно объезжать их стороной. Мы же на своих рогатых вездеходах штурмуем эти топи только так.
Олень даже не придает значения тому, что сия пучина может заглотить нас в один момент. Идет спокойно, как по проспекту.
Рядом идет Мерген, чаще пешком, чем на олене. Тот попался с норовом, не хочет быть оседланным. Хотя Омак говорит, что у него болит нога, и от нагрузки ему просто больно. Вот и не идет.
Мерген спрашивает, есть ли у нас шахматы. Здесь это звучит весьма неожиданно.

Без карты
Омаку не нужна карта. В наших рюкзаках лежат распечатанные на принтере квадраты местности, в кармане – навигатор GPS. Но все это ерунда по сравнению с оленем.
Омак доверяет ему настолько, что даже спит во время езды. Тело прямо держится в седле, голова чуть опущена, в руках – поводок из бечевки и палка-посох. А сам спит.
Олень иногда пользуется благоприятным положением, чтобы отклониться от курса в сторону зарослей ягеля и мха. Если видит грибы – сдувает их, как пылесос. И тогда Омаку обязательно достается веткой по лицу, и он просыпается.
Он не похож на тувинца. Волосы светлые, кожа белая. Свои между собой называют его русским. Служил в армии. На Камчатке. На флоте.
Все кто служил в армии, хорошо говорят по-русски. Косте – третьему проводнику, вот только недавно 18 лет исполнилось, так он на все кивает и улыбается. Понимает, а сказать – проблема.
Омак с женой и детьми все лето вместе. Старший сын Уран-саай ходит в начальную школу, дочка еще вертится возле маминой юбки. Жену Аллу в стойбище называют Алла Борисовна. Похожа на Пугачеву.
Управляться с оленями ему помогает брат Юка. В середине девяностых он бросил школу, решив, что учиться тогда было бесполезно. И ушел в тайгу. В Адыр-Кежиге делать нечего. Только пить и голодать.

Разная тайга
До стойбища два дня пути. Оно находится где-то у истоков реки Хан. Это приток Серлиг-Хема.
На вопрос о километрах Омак пожимает плечами. Эта система счета здесь ни к чему. Километрами не измеришь силу. Есть сила – иди. Нет – наберись и иди дальше.
Он вообще слишком часто пожимает плечами. Но когда выходим на открытое пространство, протягивает, как указку, посох и говорит: «Вон за той тайгой наши олени!»
Горизонт окружен вереницей клыкастых гор, поблескивающих полосками снега. Кедр поднимается к ним ближе остальных деревьев, оставляя за собой елово-лиственничные джунгли.
Тайга кругом. Вперемешку с горной тундрой, начинающей чавкать от палящего солнца. Как среди этого хаоса можно увидеть точку отсчета – тайгу, за которой олени?
Как можно увидеть другую тайгу, находясь в тайге? Следуя глазами за рукой Омака по воображаемой карте, я киваю головой, будто видя ту тайгу, но мне непонятна эта система координат.
Разница – в толковании. Для меня тайга – это лес, бескрайний и необъятный, в котором, сойдя с тропы, можно заблудиться и потеряться.
Для Омака тайга – это дом. Там где живут олени и он. Это открытое, не покрытое лесом высокогорье, откуда к своим рекам течет вода, где среди каменных россыпей растет ягель, мох и карликовая березка, цветет бадан и кошкара.
Там олень найдет себе пищу. По-нашему – гольцы. У каждого дома есть адрес, у каждой Тайги – имя.
Цепь гольцов, дающих воду Серлиг-Хему, называют Улуг-Тайгой (Великой Тайгой) – восточная часть хребта Академика Обручева. Но и каждая возвышенность этой цепи названа. И тогда понятно, почему Тайга для Омака может быть разной.

Они и мы
Их трое. Нас – тоже. Ребята не снимают шапки и куртки, несмотря на то, что солнце накалило воздух до предела. Как узбеки – в войлочных халатах в любую погоду.
Мы же разделись до маек и получаем под видом загара солнечные ожоги.
Они говорят очень тихо, едва шевеля губами. Но слышат друг друга и могут переговариваться на приличном расстоянии.
Мы орем, чокаем, переспрашиваем и все равно не слышим, пока не уткнемся носами друг в друга.
Они передвигаются и все делают, не спеша, на первый взгляд медленно, но получается все быстро.
Мы много суетимся и торопимся, и у нас вообще ничего не получается.
Они могут сидеть на корточках часами, мы даже пробовать не будем, зная последствия.
Расположившись на оленьих шкурах у костра, они почти не спят, будоража ночь непонятным нам языком.
Мы спим без задних ног в палатке, и, вылезая из своих теплых коконов заиндевелым утром, видим запряженных лошадей, навьюченных оленей и чай на костре.
Они не могут без мяса и мечтают, добравшись до стойбища, пойти добывать зверя.
Мы можем обойтись лапшей «Ролтон» и килькой в томатном соусе и стараемся положить им в тарелку побольше тушенки.
Они постоянно показывают нам пробегающих мимо маралов, косуль, лосей, но наши глаза не увидели бы их даже в бинокль. Сразу надо было видеть, любит говорить Омак, на пулеметную очередь вопросов: где, где, где?
Но если постараться и отключиться от своего суетного мира, можно увидеть хотя бы следы невидимой нами жизни: отпечатки копытцев на солонцах, вспоротую кабанами землю, обломанные медведем верхушки кедров. И услышать плач косули и треск крыльев куропатки.
Им нравится немного попугать нас, устраивая на привале шум в кустах или имитируя рев медведя. Омак озвучивает, Костя спрашивает, слышали ли мы странные звуки, а Мерген тем временем копошится неподалеку в зарослях.
Мы подыгрываем и вздрагиваем. Ак, Кол, Бараан – тоджинцы мои!
Олени дышали, как загнанные собаки. Последние километры после двухдневного перехода под палящим солнцем им давались с трудом.
Олень Мергена запутался ногами в болотной трясине и перевернулся вместе с грузом, завернув шею. Язык вывалился и начал на глазах белеть.
Омак уже второй день вел этого оленя в связке со своим. От жары он был совсем слабым. А Мерген шел всю дорогу пешком.
«Если сам встанет, то будет жить», – сказал Омак, снимая с еле дышащего животного груз и седло.
Через полчаса мы дошли до места. Разновозрастная ребятня пристально разглядывала наши диковинные лица, а мужчины освобождали участок земли от карагатника для палатки. Разгрузившись, олени устало побрели к своим сородичам.
Это горное пустынное место называют Бюрек-Тайга. В переводе с тувинского – Почка. Действительно, на фоне окружающих массивных гольцов это местечко казалось небольшой выпуклостью, наростом, набухшей почкой.
Четыре брезентовых палатки с торчащими дулами «буржуек» напоминали о том, что здесь есть человек. Все остальное – нерукотворная живопись.
Еще этнографы девятнадцатого века описывали совместное кочевье нескольких семей, образующих стойбище – аал – соседскую кочевую общину. Она могла состоять из родственников и людей, не связанных никакими узами родства.
Все семьи стойбища, независимо от родовой принадлежности, совместно выпасали оленей, строили лабазы для продуктов и зимних вещей и совместно участвовали в разделе мяса добытых диких копытных.
Каждый аал имел обычно более или менее постоянную общую для всех семей территорию кочевий, пастьбы оленей и промысла.
Все осталось, как в девятнадцатом веке. Только вместо чумов – палатки, одежда пестрит лейблами «BOSS», шкуры оленя вместо снега чистят «Фейри», а дети демонстрируют степень вовлеченности в глобальный мир «американской фигой» – известной конфигурацией из пальцев.
Но непоколебимы основы – взаимопомощь и вера в то, что у каждой Тайги есть свой хозяин. Чем выше Тайга, тем могущественнее и коварнее ее хозяин. Поэтому на самый высокий голец Куш-Тайга подниматься нельзя. Там властвует ветер.
Один зоотехник осмелился забраться, так ветер унес его душу. Так говорят. Тело ходит-бродит отдельно, а душа – отдельно.
Все четыре семьи – просто соседи. Несмотря на то, что у многих одинаковые фамилии – Кол и Бараан у большей части стойбища.
«Ак, Кол, Бараан – тоджинцы мои!», – поется в одной из песен. Это три основных рода тувинцев-тоджинцев.
Две семьи стойбища – молодые родители с детьми, две другие – тоже родители, но со взрослыми детьми, проживающими теперь в Кызыле.

Утренний террор
Олени хрюкают. Особенно, когда им хорошо. В остальное время молчат. Это довольно неожиданно, и незнающему человеку может показаться, что где-то рядом притаились свиньи.
Им хорошо, когда их кормят солью. И они будут хрюкать с удвоенной силой, если смогут поживиться чем-нибудь солененьким самостоятельно.
Из организма человека соль выходит естественным путем, и в те места, где сосредотачиваются эти отложения, олени наповадились бегать. Такое место на стойбище было одно – в зарослях карагатника.
Каждое утро рогатая шайка караулила нас возле палатки, и как только сонные люди отправлялись совершать свой утренний туалет, наперегонки гналась за нами.
Уговоры отойти в сторону и не мешать, или хотя бы не смотреть, были безуспешны. Олени с вожделением окружали нас со всех сторон, требуя незамедлительно выдать порцию соли.
Их напор не давал даже присесть. Мише было особенно непросто. Самые дерзкие личности утром начинали долбить палатку копытами, вызывая на процедуру. Хочешь-не хочешь, приходилось вылезать.
Своих они не трогали. Олений утренний террор был только над нами.